Встав на начало

      С начала нового года прошла неделя. На день рождения, 31 декабря, Том получил несколько подарков со сладостями от друзей и один долгожданный от особого человека. «Я начинаю любить дни рождения», — иногда проскальзывало в голове Реддла, когда он в очередной раз обдумывал рассказанное ему Гарри.       А думать было о чем, рассказ все-таки о будущем, далеком, правда, но это не отменяет факт того, что это случится.       В истории волшебника из девяностых юноша пытался угадать свою, но из-за бурного, насыщенного действиями рассказа он отвлекался, что просто не успевал подмечать детали, которые указывали бы на его существование через полвека.       Что бы ни говорил Том о желании узнать Гарри лучше; с помощью истории о его прошлом-будущем, может быть, помочь отыскать верный способ для его возращения… он все равно тайно надеялся, что Эванс проговорится и скажет пару слов о нем. Это совершенно нормальное желание, как считал Том, он даже поспрашивал друзей, чтобы убедить самого себя, что интерес исходит не из эгоизма или чего-то подобного, а из естественной потребности знать свою судьбу. — Радольфус, — все происходило в гостиной во время обеденного перерыва перед парой зельеварения, — будь у тебя возможность заглянуть в будущее, ты сделал бы это? Узнал, что тебя ждет? Лестрейндж оторвался от чтения учебника. — Как в шаре предсказаний? — юноша задумался на мгновение. — Конечно, я бы посмотрел. Вдруг я умру из-за нелепой глупости, так я смогу это предотвратить. А почему ты спрашиваешь? — О чем болтаете? — к слизеринцам подсел Арктус, плюхнувшийся на кресло против Тома. — Том спросил меня: посмотрю ли я свое будущее, если представиться возможность, — пересказал Радольфус, отвлекаясь от учебы окончательно (только не с Блэком поблизости). — Я бы посмотрел, это же интересно, — Арктус перевел глаза не Тома. — А ты? — Меня определенно заинтересовала бы такая возможность, — Реддл заметил подходящего к их компании Мальсибери. — Ах, мой мозг кипит, — подошедший Грегори оперся руками о спинку кресла Блэка. — Сегодня старый безумец решил устроить нам проверочную. Вы не знали? На прорицании будем «читать наши судьбы» по звездам, ага, днем, — слизеринец говорил с откровенной насмешкой и усталостью. — Эван заучивает значение каждой звезды, его сейчас лучше не трогать, — юноша прикрыл глаза на миг. — Зачем мы выбрали прорицания… — Ну, это намного лучше ухода за животными и маггловедения, — Блэк заливисто рассмеялся. — Грегори, а ты бы посмотрел свое будущее, если была возможность? — Нет, вдруг я не стану великим волшебником, — слизеринец улыбнулся друзьям, присаживаясь на свободное место.       Том же думал совершенно о другом. Он не боялся разочароваться, он точно знал, что станет великим и уважаемым магом во всем мире, ладно, хотя бы в Британии.       Юноше припомнился услышанный им разговор сирот в приюте: они делились впечатлениями от уличной гадалки, содравшей с наивного прохожего уйму денег за «предсказание». «Она сказала, что его скоро ждет беда, в самом ближайшем будущем!» — глаза у одного из приютских мальчишек блестели от восхищения и легкого трепета, смешанного с толикой страха. «Что произошло дальше? На мистера упал дом?» — девочка, не пойми каким образом затесавшаяся в группу хулиганов, с широко открытым ртом слушала приятелей. «Мы за ним проследили до самого его дома, — на девочку шикнули, а мальчишка продолжил рассказ. — Он постоянно озирался по сторонам, ему оставалось подняться по ступенькам, как он споткнулся и упал!» «Да, столько кровищи я не видел, даже когда Марти бросил камень в Люка!» — вторил первому другой сирота.       Том подслушал магглов еще в далеком 37-м году, но понимании ситуации пришло только сейчас. «Тот придурок так был озабочен своей безопасностью, что не смотрел себе под ноги», — формально предсказание сбылось, но маггл сам поспособствовал этому. «Вдруг я также буду неосознанно претворять в жизнь все, услышанное от Эванса?..» — Реддл раньше никогда не сомневался в своих способностях, скажи ему кто-то, что он как бессознательный маггл будет идти на поводу каких-то там слов, он ни за что не поверил бы, но сейчас…       Возможность отыскать в истории Гарри себя и свою судьбу не давала Тому покоя, он давно несколько тысяч раз смог пересмотреть свои воспоминания, получше покопаться во всем, что ему рассказали, будь у него омут памяти, но такого нет в замке в свободном доступе. « Вряд ли директор будет настолько любезен, что одолжит свой», — со скепсисом думал Том, но все равно представлял себе подобную комичную ситуацию.       Мысль о ненамеренном претворении чужих слов, сказанных о нем «будущем», в реальность не то, чтобы пугала юношу, но не помогала принять однозначное решение в вопросе: копаться в своей памяти или нет? «В истории Гарри все крутится вокруг него, если среди всех его беспорядочных слов и есть я, то знание того, как я повлиял на глупого гриффиндорца, никак не предопределит мои действия и тем более дальнейшую жизнь», — остановиться на этом заключении было приятно.       Мысли о Гарри как о главном герое его времени быстро сменили неопределенность, поселившуюся в голове Тома; стоит иногда переключаться, а то можно перегореть — Эванс часто говорит так об учебе и откладывает учебник подальше.       А факт о Гарри-пупе-земли будущей Англии был неоспорим, все указывало на это. Иногда Реддлу казалось, что Эванс мелет какую-то чушь или неумело придумывает во время описания особенно «странных совпадений», но он совершенно был серьезен, верил в свои слова.       Мир будущего крутился вокруг глупого мальчишки, даже не осознающего этого, а просто принимающего все как должное: «Да, я в очередной раз выжил, спасибо моим друзьям и сопутствующей мне удаче!» Том же не верил во всякие бредни, подобные удаче и талисманам, сберегающим от кого бы то ни было. Даже выражение так любимое магглами — «желаю удачи» — юноша считал верхом идиотизма.       Может быть, и существовало объяснение невероятной «везучести» Гарри и всех, кто находился в его ближайшем окружении, но Том его не знал, от него скрыли эту истину. «Он не договаривал, — Реддл вспоминал, как на некоторых моментах своего рассказа старший слизеринец долго думал и запинался, — а не договаривают самое важное». Эта мысль слегка обжигала Тома, ведь если развить ее, то выходит, что слова о доверии ложны, заведомо ложны.       Также, судя по рассказу Гарри, он в свое время очень популярен… только чем? Подвигами, которые совершил? Но так называемые победы выглядят хорошо поставленной сценкой, правда, не на уровне школы, но и не достойной Большого театра.       Историей о первом курсе Том восхищался, как одиннадцатилетние дети ловко спаслись от трехголовой псины! Но испытания: не слишком ли легки для сдержания могущественного темного мага от кражи легендарного камня?       Второй курс учебы Эванса также поражает своим уровнем опасности, дети, в самом деле, могли погибнуть… но и тут спаслись, даже Василиска убили.       Реддл столько раз хотел перебить друга, задать тысячу миллионов вопросов, но молчал, видя энтузиазм на его лице. «Видимо, долго это его тяготило, что так самозабвенно все расписывал», — конечно, было приятно, что юноше доверили что-то очень сокровенное, но всему ли можно верить…       Раздражало во время слушания баек об эванских подвигах не только невозможность задать вопросы прямо сию же секунду, разобрать каждый эпизод детально, но и его восхищение превеликим профессором Дамблдором. Успокаивало одно: под конец многочасовой истории восхищение поубавилось, Гарри даже не заметил, как на его лице появились обида и легкая ненависть, зато Том заметил, этого ли недостаточно? «Наверняка, Гарри обещал именно старику не рассказывать о себе, но не каждый способен хранить секрет, который давит на сознание каждый день», — Реддл придумывал оправдания для друга за него, зная, что они ему не понадобятся.       Том большую часть времени ходил задумчивым, молчал, а, когда к нему обращались, отвечал как-то автоматически, лишь бы поскорее отвязались. Друзья, помня прошлый опыт с таким Томом, старались его не донимать пустыми беседами. Гарри же отвлеченного состояния друга не видел, а, может, не понимал, потому Реддл «слушал» его каждый вечер. После 31 декабря Эвансу как будто язык развязали, он все рассказывал и рассказывал по вечерам смешные истории, происходившие с ним, а младший слизеринец вежливо хмыкал в ответ. — … Дурсли тогда поехали в зоопарк. Оставлять меня одного не хотели, а тетушка… — сегодня была история о том, как Гарри узнал, что он умеет разговаривать со змеями. — … Надо было видеть лицо тети, увидевшей дорого Дадличку за стеклом с питоном, — Эванс заливисто смеялся и через смех добавил. — После, конечно, меня лишили еды на неделю, но это того стоило. — Ты считаешь, что эта твоя смешная история в самом деле забавная? — Том еще в Тайной Комнате поражался тому, как Гарри легко рассказывал обо всем особенно жуткому, наводящему страх на самых стойких волшебников и опасному. — Ну, конечно, тогда мне было совсем не до смеха, я жил неделю на воде, но это уже в прошлом, — Эванс усмехнулся, отворачиваясь. — Прошлое чаще приобретает шуточный характер, разве нет? — Тогда почему мне шуткой не представляется бомбежка летом 40-го, когда я и другие сироты в ужасе спускались в подвал приюта, жались друг к другу от страха, слушая глухие удары сверху и тихий плач всегда строгой Мисс Коул рядом с нами? — зло процедил сквозь зубы Том. — Или не достаточно времени прошло, чтобы превращать это в анекдот? — Эванс растерялся и молча пораженно смотрел на друга. — Если посмеяться, как думаешь, будет веселее? Ха-ха-ха, — искусственный смех вырвался из глотки Реддла глухим хрипом, он никогда не умел правильно смеяться, даже притворяясь. — А у меня тоже есть забавный момент: когда все закончилось, на улице, прямо на игровом дворике, лежала мертвая воспитательница, раздавленная бетонной глыбой, отвалившейся от здания приюта. У нее выглядывало одно лицо из-под камня, но оно было такое странное, — опять искусственный смех, Том широко открывал рот, но звук был тихим, глаза злым взглядом буравили Гарри, до сих пор не осознавшего происходящего, — надо было видеть.       Реддл в раздражении отбросил какую-то книгу, которую пытался читать, пока Эванс болтал, и сорвался с места, покидая гостиную. Купол тишины над местом, где мальчики сидели, разрушился, что сбившееся дыхание Гарри добавилось в общий шум слизеринской гостиной.       Ушел юноша быстро, никто даже заметить этого не успел. Слухов пойти не должно. Том видел испуганно-непонимающие глаза друга, на мгновение захотелось вернуться, извиниться за свою вспыльчивость, но эта же мысль еще сильнее взбесила его, что злость и ярость увеличились вдвое, и слизеринец все быстрее уходил дальше, прочь из подземелий.       Сказанное Томом Эвансу — правда. Гарри занимал все больше первых мест в различных мысленных списках в голове Тома на подобии: «с кем я могу поделиться сокровенным, несмотря на то, что раскрываться перед кем-то унизительно». Пусть все получилось случайно и в порыве ярости, но это не умаляет значимости слов.       Не хотелось доверять все одному человеку, вообще хоть кому-то что-то доверять, раньше «списки» были как какое-то развлечение, мальчик даже не предполагал, что ему придется их заполнять.       Том любит сортировать, упорядочивать свои мысли и воспоминания, любит относить особенно яркие события, произошедшие с ним, к какой-то группе у себя в голове, а после записывает все в дневник. Эпизод августа 40-го можно отнести к важным и самым потрясающим Тома событиям, но в то же время постыдным. Сидя в подвале, мальчик прижимался к ненавистным магглам-сиротам, он и тогда был бы рад прекратить внезапные объятия, если их таковым можно обозвать, но страх и ужас преобладали над разумом. Хотелось получить защиты, разделить свои эмоции с другими. Но ничего из этого невозможно было получить тогда. Взрослые рыдали не менее громко, чем ничего не понимающие малыши, которых Тому доверили успокаивать. «Мы не умрем», — тогда слова адресовались не только к девчонке, сцепившей худенькие ручки за спиной тринадцатилетнего волшебника, но и к самому себе, нужно было убедить себя, заставить поверить.       Вспоминать сцену в подвале было также стыдно, а какой-то внутренний голос тихо, но очень отчетливо твердил каждый раз, как приходилось вспоминать: «Вот ты настоящий: жалкий, трусливый, испуганный…», — соглашаться не хотелось, но приходилось, ведь оправдания перед самим собой навроде: это непредвиденная ситуация, слишком неожиданно все произошло, — не помогали, а лишь вызывали у «голоса» презрительный смешок.       Как после Том узнал, немецкие самолеты сбросили бомбы на окраину Лондона, а до приюта дошла лишь взрывная волна, убившая и покалечившая чуть меньше людей, чем сами взрывы.       Взрывная волна потрепала ветхое здание приюта, что от него отвалилась целая каменная глыба, как раз прикончившая спешившую в подвал воспитательницу. К сожалению слизеринца, приют отстроили быстрее всех остальных зданий, пострадавших от бомбежки, даже после, когда начался «лондонский блиц», длившийся почти девять месяцев, приют все отстраивали и отстраивали: бедные сиротки на первом месте. Том же надеялся, что ему разрешат остаться в Хогвартсе, если ему будет негде жить.       Игровая площадка, где была найдена мертвая воспитательница, пустовала до самого отъезда Реддла в школу, но вряд ли детям вообще разрешали выходить на улицу просто поиграть, когда город бомбили с завидной частотой.       Юноша пережил одно ужаснейшее потрясение, но что тогда пережили сироты, находившиеся в Лондоне все время, что город находился под прицелом немецкий самолетов? Детские сиротские глаза больше не блестели надеждами, когда Том вернулся летом 41-го уже с Гарри, в них будто что-то умерло, а у детей постарше можно было бы заметить проблеск осознания чего-то очень важного, только слизеринцу плевать на них и их новое видение мира вокруг. Сочувствовать никому мальчик не собирался, может быть, ради издевательства, но это стало наскучивать еще в десять лет.       Тома больше интересовало свое мироощущение. После лета 40-го года юноша лишь в очередной раз убедился, что магглы опасны и безрассудны и достойны лишь презрения и ненависти. Может, именно тогда и возникла мысль-идея о реформировании всего магического мира. «Но начать было бы хорошо с Англии», — думал мальчик, пока не услышал про Гриндевальда.       Этот маг — интригующая личность — мог стать кумиром молодого Реддла, но его метод не пришелся тому по душе, хотя наблюдать за происходящим в Европе очень занятно.       Из-за своей минутной слабости в подвале, где он дрожал вместе с мерзкими сиротами и никудышными взрослыми, юноша принял решение о самосовершенствовании, даже нашел в каком-то психологическом журнале, выписываемом Мисс Коул, отличную фразу, ставшей неким гимном новой, полностью им управляемой жизни: «Организованность ума бывает полезнее гениальности».       Он больше не должен руководствоваться эмоциями, все после приводит лишь к самобичеванию, а Том привык любить себя и уважать. На придумывание правил ушел конец августа 40-го, что в сентябре, уже в Хогвартсе, почти каждый, знающий слизеринца, норовил высказать свое ничего не значащее мнение: «Том, ты так изменился, подрос что ли?» А профессора твердили о его серьезности: «К учебе нужно подходить ответственно, прямо как Вы, Томас, если бы все мои студенты были хоть малость на Вас похожи». По началу комплименты слушать было приятно, они подкармливали уязвленную самим же собой самооценку, но после… Юноша сдерживал себя как мог, чтобы не сорваться на Лестрейндже с его слишком частыми комплиментами в неподходящее время. Друзья смеялись над Радольфусом, но сами смотрели такими же взглядами, полными уважения и легким обожанием.       Но появился Эванс, и выстроенная линия поведения стала рушиться, точнее, она не работала рядом с ним, все приходилось показывать эмоции, а то никакой ответной реакции от упрямого Гарри не добиться. «Не люблю быть честным, это всегда приводит к чему-то неожиданному, что я не могу контролировать».       И вот сейчас, стоя на балконе холодной, просто заледеневшей Астрономической башни, Том опять корил себя за столь эмоциональную реакцию на глупую историю. Ветер пробирал до костей; рук, пальцев, большей части лица юноша просто не чувствовал, холод сковал все, что можно было в теле. «Можно пойти в библиотеку, там сейчас почти никого», — болезнь никогда и ни для кого не была радостью, а Реддл вообще переносил даже легкую простуду очень тяжело, да, выбор Астрономической башни в самый разгар зимы — не лучшая идея. Том уже начал спуск по лестнице, но ему перегородили путь. — П-прости меня, — уже успевший замерзнуть Эванс коснулся теплой рукой плеча друга. — Ничего, я уже остыл, — вырвался тихий хрипловатый голос, а за ним последовал короткий смешок. — Я уже на первой ступеньке зубами стучать начал, — слизеринец указал на свою подрагивающую челюсть, — сколько ты здесь? — Не знаю, пошли куда-нибудь, — Том подтолкнул друга к выходу в замок.       Юноши спустились по заледеневшей лестнице на последний этаж, прижимаясь друг к другу плечами, чтобы быстрее согреться.       Шли по галерее с пустыми рамами картин. Слишком мало людей ходят здесь: все классы преимущественно находятся на первых этажах, — вот нарисованные волшебники и сбегают со своих холстов, чтобы всегда быть в курсе всех событий, распускать и слушать слухи, только единицы, ценящие тишину и одиночество, оставались, их-то юноши и встречали по пути. Нарисованные волшебники смеряли слизеринцев неоднозначными и непонятными взглядами и уходили вглубь своей картины. Но мальчики этого не замечали, они думали о зажжённом камине в гостиной, ведь даже в коридорах замка не было достаточно тепло, его стены будто пропитались холодом, правда, не таким смертельным как на Астрономической башне. — Почему ты постоянно идешь на эту чертову башню именно зимой? — голос Гарри больше не дрожал, но Том чувствовал плечом, что того еще била мелкая дрожь, а, может быть, дрожал сам Том.       Реддл задавался этим вопросом недавно, но до сих пор не нашел ответа, да, вообще и не искал. Легче было думать, что на башню наложены какие-нибудь проклятия, притягивающие школьников, как говорят некоторые особенно суеверные студенты, придумывающие все новые «древние легенды» о замке и башне в том числе.       Младший слизеринец посмотрел на Гарри: тот хмурил брови, но ответа не ждал. Зеленые глаза следили за дорогой, иногда рассматривая пустые рамы картин.       Том заметил недалеко нишу в стене, спрятанную гобеленом с изображением каких-то очередных «знаменитых» магов. — Хочешь согреться? — не дожидаясь ответной реакции, юноша потянул другого в сторону, заталкивая за пыльный гобелен.       Внутри стояли рыцарские доспехи, занимавшие большую часть и так малого пространства. Еле втиснувшись, друзья стояли друг против друга, соприкасаясь всем, чем возможно. — Надеюсь, они не живые, — тихо проговорил Реддл, чуть кивая на доспехи.       Гарри уже хотел что-то сказать, как Том прижался своими губами к его, не давая озвучить вопрос. Каким-то образом Эванс вытащил руку и коснулся ею чужого лица, приближая его (хотя, куда ближе-то). Поцелуй вышел смазанным и быстрым, но воздух вокруг юношей однозначно погорячел. — Иногда я забываю, что тебе всего лишь четырнадцать, — тихо, будто их кто-то мог подслушивать, усмехнулся Гарри, убирая упавшую на лоб Тома прядку темно-шоколадных волос обратно в прическу. — Мне уже пятнадцать, — Том же чуть нахмурился, выражая свое недовольство. Он бы отвернулся, но положение не позволяло. — То злишься, то целоваться лезешь, — Гарри продолжил, не замечая слов друга. — Сущий ребенок.       Эванс активно задвигался, пытаясь выбраться из тесной ниши, но Том схватил его за мантию. — Если я тебе позволяю шутить со мной, это не значит, что ты можешь глумиться надо мной, — проскрипел через зубы.       Обычно в такие моменты в глазах Гарри, не умеющих скрывать даже мимолетные эмоции, отражался страх и что-то странное, что никак не удавалось объяснить и понять. Но не сейчас. Он был спокоен, чуть взволнован после поцелуя, но не более. — Это не оскорбление, Том, — Гарри продолжал шептать, хотя коридор по-прежнему пустовал.       Эванс отцепил руку Тома от своей мантии, быстро поцеловал в щеку и вытиснулся за гобелен. Реддл не понимал себя. Он должен злиться на Гарри, но не может. «Почему именно рядом с ним вся моя выдержка идет к черту…», — но мысли были прерваны.       Гобелен вновь колыхнулся, но из-за его края выглядывал кончик волшебной палочки. — Что ты собираешься… , — слизеринец почувствовал щекотку, которую не испытывал с первого курса, когда на чарах они практиковали нужное для этого заклинание. На дуэлях Том отражал практически все заклинания, а сам насылал щекотку лишь иногда. Но смеха не последовало, лишь лицо мальчика скривилось в непонятной эмоции. «Ах, ты!» — крикнул слизеринец, срывая гобелен, мешавший выйти. Гарри уже бежал по коридору. «И кто из нас еще ребенок», — с весельем подумал Реддл и, подняв палочку, выпустил заклинание подножки, тут же достигнувшее спины Эванса. К сожалению, падение не надолго остановило старшего волшебника, он лишь стал посылать безобидные заклинания в ответ, забегая за угол. « Не уйдешь», — Том не самый хороший бегун, но эти догонялки и так долго не продолжатся.