***
Радагаст открыл почти сразу, Таурион едва успел стукнуть в дверь избушки, как увидел мага, приветливо смотрящего на гостя, умиротворённо покуривая трубочку с каким-то ароматным сбором. — Заходи, юноша, — расплылся в улыбке Радагаст и посторонился, едва Таурион, быстро пробормотав приветствие, замялся у дверей. — Через порог разговаривать — к ссоре. Чего ты хотел? Опять олени занедужили? — Нет, олени того… в добром здравии! — Таурион, шмыгнув в избушку, широко улыбнулся. — Дело у меня к тебе, Радагаст. Я… в общем я пообещал Владыке Трандуилу выкорчевать один из пней Зеленолесья… — и умолк, не зная, как перейти к просьбе. — Неужели Владыка послал тебя у меня разрешения испросить? — усмехнулся Радагаст, проводя по бороде ладонью. — Не поверю, Трандуил лучше меня знает, что в своих владеньях корчевать. Рассказывай, где наломал дров, а я подумаю, помочь тебе или вон отослать. — Я сам захотел пень выкорчевать! — выпалил Таурион, не думая даже, что Радагаст наверняка решит, будто его собеседник двинулся рассудком. — Трандуил кричал на Леголас, когда она сказала, что её ждут в Гондоре! Ну, не кричал, но язвил, что она бросает свой край ради беззаботной жизни, а мы как раз мимо старого пня шли… Трандуил предложил Леголас выкорчевать это безобразие, а я решил, Владыка таким образом захотел проучить дочь… ну чтобы она задумалась. Или наоборот, пусть у неё времени подумать не будет, пока с пнём возится. И я… вот… — и Таурион умолк. Радагаст, выпустив изо рта колечко дыма, снова улыбнулся. — А чего же ты от меня хочешь? — спросил он. — Чтобы я тот пень выкорчевал? Или подошёл бы к нему, махнул посохом и всё, нет пня? Ты скажи, чем помочь тебе, а не щебечи, как птички весенние. — Хочу узнать, как пни корчевать, — сказал Таурион и потупился. — Я сучья подпиливал, ветки подстригал, даже сажал деревья весной, когда праздновали год победы над Тьмой. А что с пнями делают — так и не узнал, не довелось. Радагаст, продолжая улыбаться, кивнул головой и, сунув чубук в рот, будто бы погрузился в размышления. — Смотри, юноша, я не лесник, многому тебя не научу, — сказал он и с любопытством посмотрел на собеседника. — Знаю, трухлявый пень можно грибками засадить, они древесину, значится, того, порушат, считай, съедят пень, а у тебя грибы будут на пирожки к примеру. Или на грибовницу, первое кушанье, если грибов в достатке. Только это долгое дело, небось и сам понял уже. — И Владыка ненавидит грибы, — пробормотал Таурион. — Но я запомню… Радагаст кивнул и продолжил. — Лучше всего руками пни корчевать, руки-то всегда при тебе. Берёшь с собой топоры, рычаги, мотыги, пилы и всё нужное для работы и, как зуб из десны, пень из земли выдираешь. Глаза от трухи прикрой, перчатки на руки надень — и трудись! Таурион задумался. Он, конечно, мог бы попросить Радагаста показать ему, как это делается, но слишком хорошо понимал, что тот, скорее всего, не согласится, а если и согласится, то сделает всю работу за Тауриона, а Трандуил всё же поручил выкорчевать пень именно ему… — А ещё способов нет? — кисло спросил он. Радагаст словно ждал этого. — Есть, — кивнул он. — У гномов можешь порошки взять и пень ими посыпать. Правда, там надо осторожно действовать… К тому же, — Радагаст, не договорив, снова выпустил изо рта кольцо дыма, Таурион даже успел удивиться, какой же сбор маг так долго курит в своей трубочке, — к тому же к гномам тебе ходить… Я бы не советовал, — и головой покачал. Таурион едва удержался от досадливой гримасы. Разве народ Эребора забыл рыжего эльфа, из-за которого Кили чуть не ушла от них? Сейчас-то она была счастливо замужем за каким-то родовитым гномом. Родила тому дочку и сыночка, унаследовавшего её аквамариновые очи, если Владыка Трандуил ничего не придумывал, но гномы наверняка не забыли, как чуть было не потеряли свою принцессу. Потому Таурион лишь сказал: — Да, я не в ладах с их ремёслами. Что ж, спасибо, Радагаст, за помощь, буду корчевать пень, вот ещё инструменты нужные добыть бы… — Зайди к эдайн, — посоветовал Радагаст. — Или у своего народа инструмент попроси, у меня лишь только топоры были да перчатки, но этого тебе недостаточно будет. Таурион, поклонившись, заверил Радагаста, что постарается найти всё необходимое у эльдар Зеленолесья и, от души поблагодарив мага за помощь, вышел вон, гадая, к кому же он может обратиться за инструментом. Не к Гэлиону же, тот разворчится и наверняка посоветует Тауриону умерить пыл. И тут он внезапно увидел Силиврен. Та, кажется, подобно Тауриону чуть раньше, хотела что-то узнать у Радагаста, но, заметив приятеля, остановилась и, улыбаясь, помахала ему рукой. — Привет! — крикнула она. — Ты тоже за порошками? Таурион понятия не имел, о каких порошках идёт речь и не думал, что Силиврен за чем-то посылают к Радагасту, потому покачал головой и, желая отвлечь подругу, тут же спросил: — Это те порошки, которые для стирки? — Нет, животным в еду, — удивлённо ответила она. — Таурион, ну разве Радагаст занимается таким? Для стирки всякое мы изредка берём у эдайн, у гномов ещё. Неужели ты у него порошки для стирки попросил? — и рассмеялась. — Бедолага! Хорошо, что Радагаст добрый! — Я у него топор спрашивал! — чуть ли не взвыл Таурион. — И заступ! Мне поручили корчевать пень! Кажется, это прозвучало гордо, если не хвастливо. Силиврен, тут же прекратив смеяться, внимательно посмотрела на Тауриона. — А ты справишься? — только и спросила она. Таурион кивнул. — Да, справлюсь, иначе мне бы этого не поручили! — лихо ответил он. — Только вот… Я не знаю, где инструменты брать, у Радагаста не нашлось. Силиврен задумалась, даже лоб нахмурила. — Наверное, надо идти к Турголфу, — неуверенно сказала она. — Скажи ему, мол, ты пень корчуешь. Он знает, что для этого нужно. Может, Турголф тебе и помочь согласится, мастер как-никак. Правда, не знаю, осталось ли что-то в его кладовых, сейчас много эльдар хлопочут в лесу… — Может, твой отец поможет? — сорвалось у Тауриона с языка. — Ну… он же нолдо. Что он зря сказал это, Таурион понял почти сразу: Силиврен нахмурилась ещё сильнее и закусила губу, не сводя с приятеля разом помрачневшего взгляда серых, как у отца, глаз. Таурион, конечно, знал об обожжённых ладонях Рандира, но полагал, что нолдо ожоги почти не помешают. Все же нолдор и мастера, и воины, насколько Таурион знал, и в плен к Врагу они часто попадали. Должны были опыта набраться, как с ранами и ожогами жить и разных целебных мазей напридумывать на случай всяческих ран. И там у себя, за Морем, нолдор наверняка часто обжигались в кузнях, не верил Таурион россказням, что в Валиноре всё безупречно и благостно. И сам Рандир, происходивший оттуда, этой сказочки никогда не повторял. Хотя о своей жизни до Лихолесья он говорил весьма скупо, обронит разве, как был в дружине того-то, сражался там-то, был в плену — и вновь над работой склонится. А трудился Рандир так, словно бы и не было ран на его ладонях. — Ты же лесной эльф, — процедила Силиврен так, словно Таурион её обидел сильно. — Так почему же не знаешь, как выкорчевать пень? — и, рывком распахнув дверь избушки Радагаста, скрылась за ней. Дверь коротко и звонко хлопнула, словно бы хихикнув над Таурионом. Тот, вздохнув, всё же потащился к Турголфу: если и он ему откажет, в самом деле придётся идти к эдайн на поклон.***
Турголф, однако, не отказал: — Всё у меня есть, — смеясь ответил он, выслушав сбивчивый рассказ Тауриона и рукой махнул, смотри, дескать, вокруг, выбирай нужное. — И перчатки, и верёвки, и рычаги, и заступы, и ещё много всего. Я, правда, пока не смогу тебе помочь. Ты же знаешь… — У нас гости из Линдона, — буркнул Таурион. — Вот все и в хлопотах. — Дожди обещали! — рассмеялся Турголф, ловко вытаскивая откуда-то пару рабочих перчаток и кидая их Тауриону. — Дожди! Ночью и завтра с утра! У меня и помимо пней дел много. Я бы и тебе посоветовал подождать с корчёвкой, пока посуше не станет, но ты же меня всё равно не послушаешь. — Нет времени, — пробормотал Таурион, засовывая перчатки за пояс. — Я же, как-никак, сам вызвался. Турголф, кивнув, будто бы знал, что это и услышит, указал Тауриону на заступы. — Если ливень будет сильным, попробуй подмыть корни, — посоветовал он. — Объяснить, как это делается или уже знаешь? — Да я ни разу пни не корчевал, — пробурчал Таурион. — Этот первый. Точнее, будет первым, когда я его выкорчую. Турголф окинул Тауриона взглядом. Внимательно-внимательно, почти как Владыка Трандуил, когда решал, достоин ли Таурион вернуться в стражу или его всё же стоит навсегда выставить и из стражей и из Лихолесья заодно, чтобы тот снова ничего не натворил и не опозорил бы государство ещё раз, как тогда с Кили. Тауриону под взглядом Турголфа даже стало немного не по себе. — И как же ты умудрился жить в лесу и не уметь корчевать пни? — спросил Турголф, внимательно глядя на него, словно угадывая, не шутит ли собеседник. — Ты вообще лесной эльф? А то у нас трое нолдор, если не путаю, и те о лесе заботятся. — Ветки подстригать я умею, — ответил немного сбитый с толку Таурион. — Сучья пилить и деревья сажать тоже. А с пнями как-то не довелось бороться, наверное, слишком рано в стражу попал. Может, думал, не понадобится мне эта наука. — И какой же пень ты корчевать вызвался? — Турголф, кажется, с трудом сдержал усмешку. — От засохшей ёлочки? — Рядом с этим пнём большой заброшенный муравейник, — туманно сказал Таурион. — Ты несомненно его видел. По правде говоря, темнить он не любил, но почему-то сейчас Таурион очень не хотел сообщать Турголфу, какой пень он собирается выкорчевать. Может, боялся, что тот назовёт его глупцом или сделает работу раньше него? Турголф, однако, лишь кивнул, то ли догадавшись, какой пень имеется в виду, то ли желая, наконец, избавиться от Тауриона и спокойно заняться своими делами. — Переоденься, — лишь сказал он. — Корчевание — работа грязная, особенно под дождём. Таурион, осмотрев себя, решил, что и эта одежда для работы вполне сгодится. Конечно, он не в старье на прогулку отправился, но и штаны, и рубаха, надетые на нём, хоть и смотрелись пристойно, уже вполне годились для работы. — А я уже, — сказал он и, взяв заступ и топор, пошёл прочь, услышав, однако, хмыканье Турголфа вслед. Пень так и стоял на своем месте не тронутый никем и ничем. Увидев его, Таурион малость пал духом, но, вспомнив, что теперь знает о корчевании пней достаточно, прислонил топор к ближайшему дереву и, надев перчатки, принялся подкапывать пень заступом, пытаясь обнажить его корни. Может, делал он это и не совсем правильно, но желание доказать Трандуилу и Леголас, что он не зря взялся за дело, пока заменяло Тауриону и знания, и опыт. А ещё он ревновал Леголас к тому синда, хоть и не знал точно, был ли тот среди прибывших из Линдона эльфов. Разумеется, Таурион понимал, какое чувство его гложет, едва Трандуил сказал, откуда прибыли гости, но задуматься о происходящем с ним смог только сейчас, выкапывая корни и отбрасывая почву куда-то в сторону муравейника. Разумеется, это была ревность, хоть Таурион и не знал, был ли тот синда свободен. Вдруг у него уже есть жена или хотя бы невеста? А если он взял ту эльдиэ в жёны слишком опрометчиво и, увидев Леголас, раскаялся в поспешно принятом когда-то решении? А если Леголас полюбила его ещё тогда, когда вместе с отцом чествовала воинов, проявивших себя в битве с силами Тьмы? Один лишь взгляд и касание рук… Таурион остановился и помотал головой, словно пытаясь избавиться от глупых мыслей и чрезмерно высокопарного слога, которым он обычно не разговаривал и, уж тем более, не думал. Он бы решил, что перегрелся, если бы небо не заволокли тучи. Дождь, обещанный Турголфом, пока не начинался, и Таурион, мысленно усмехаясь, продолжал работать заступом, пытаясь выкинуть все мысли о принцессе и о своих чувствах к ней. Чтобы отвлечься, он даже начал напевать. Пел Таурион неплохо и даже научился сходу придумывать простенькие песенки о птичках и цветах. Сначала он напевал о рябине, потом об одуванчиках. А вот с одуванчиков думы Тауриона вновь вернулись к Леголас. — Нарву цветов и подарю букет Единственной, которую люблю, — пропел он, но, вовремя прикусил язык и немедленно затянул куплеты, подслушанные в своё время у эсгаротцев. Надолго, впрочем, Тауриона не хватило: отпихивая очередную порцию почвы к муравейнику, он вернулся к никак не дающей ему покоя думе: — Глаза твои Лгать не могут. Откуда столько огня теперь в них? А как они были тусклы, Откуда же он воскрес? Ах этот Высокий синда Итак, это мой соперник, Итак это Даэрон мой, Итак это мой Келегорм! — пропел он и, слишком сильно размахнувшись, чуть было не полетел следом за выбрасываемой землёй. Откуда-то справа раздался звонкий смех. — Ты неправильно имена произносишь, — тут же сообщила его обладательница. — Но поёшь хорошо, не зря отец с тобой возился. — И ты пришла лишь затем, чтобы мне это сказать? — пробурчал Таурион, не поворачиваясь к Силиврен. Не потому, что та уязвила его, совсем нет, просто хлынувший, наконец, дождь, немедленно развёз тропку, на которой Таурион сейчас стоял, и он опасался, что, резко обернувшись, тут же полетит в раскисающую под ногами грязищу. — Я пришла от Леголас, — серьёзно сказала Силиврен. — Она просила тебя прекратить возню с пнём и подождать, пока не закончится дождь и земля не высохнет. — А вот и не перестану, — заявил Таурион, утрамбовывая уже разрытое. — Я пообещал Владыке Трандуилу разобраться с пнём как можно скорее. У меня и так дурная слава эльда, не сдержавшего клятвы стража. Представь, что обо мне подумают, если я даже с пнём справиться не смогу. Хоть за Море потом сбегай от такого. Почему-то честно сказать подруге о своих чувствах Таурион не хотел. Боялся её острого язычка или слишком хорошо понимал, что та слышала песню, что он пел перед её явлением, и других подтверждений уже не нужно? — Вихри враждебные веют над нами, Тёмные силы нас злобно гнетут. В бой роковой мы вступили с пеньками, Нас ещё судьбы безвестные ждут, — тут же поддразнила его Силиврен. — Таурион, ну какой же ты… — и, не договорив, исчезла: Таурион отчётливо слышал шелест мокрой листвы. — Уж какой есть, — пробормотал он себе под нос и вернулся к пню. Дождь, словно насмехаясь, разошёлся, не давая Тауриону возможности даже утереть капли со лба, чтобы они не попадали в глаза, потому ему приходилось постоянно моргать, будто бы смаргивая слёзы. Земля тяжелела с каждым мгновением, но Таурион, не желая сдаваться, не давал себе поблажек ни в чём. Он обещал выкорчевать пень. Он не хотел, чтобы Леголас снова решила, будто её бывший возлюбленный не годен ни на что. Увы, её любовь не вернуть всего лишь выкорчеванным пнём, но Таурион уже понимал, что ради Леголас готов и не на такое. Корчевать пень под проливным дождём, меся грязь и рискуя сломать руку или ногу? Разве это подвиг? Вот хотя бы послушать рассказы Рандира о сюзерене и его родичах! Таурион, хоть и не считал их героями, достойными восхищения, отдавал должное храбрости и отчаянности нолдор. Когда нечего терять, поневоле пойдёшь на любой подвиг. Таурион, хоть его дело на такой подвиг и не походило, отчасти начинал понимать тех, о ком рассказывал Рандир. Ведь они наверняка чувствовали, что их затеи обречены на неудачу, но вряд ли собирались бросить всё, едва представится случай. Дождь не прекращался, а, словно насмехаясь над Таурионом, всё усиливался и усиливался. Сгущались сумерки. Копилась усталость. И вот, не рассчитав замах заступа, Таурион полетел на кучу выкинутой земли следом за липкой грязью, которую сам же только что извлек из-подо пня. И, словно в насмешку, сверху раздались шаги. Чуть приподнявшись, Таурион увидел сапоги, когда-то принадлежавшие Рандиру. Сейчас их носила Силиврен. По крайней мере, именно в этой обуви она провожала оленей Владыки к Радагасту, и Таурион не знал, вернула ли она сапоги отцу или оставила их себе. Но походка Рандира звучала совершенно иначе. И ноги он ставил не так изящно. И тут Таурион не выдержал. — Посмеяться пришла? — вздохнул он. — Смейся, разрешаю. Можешь и подруге рассказать, какой же лопух и недотёпа её бывший возлюбленный. Она и так это знает, а ты укрепишь её в знании, как настоящая подруга. Да, я лопух, да, недотёпа, трус… как вы с Леголас меня там ещё зовёте? Да, я даже не тень того синда из Линдона. Не знаю, жених он Леголас уже или ещё просто друг. Не знаю даже, прибыл он или нет, но мне это безразлично. Почему? Ты же наверняка поняла, когда в прошлый раз приходила сюда, что я люблю Леголас, но боюсь открыться, ведь она разумеется меня на смех поднимет, да? — наконец он поднял голову, чтобы взглянуть собеседнице в лицо. И увидеть холодный взгляд голубых глаз. Выбившиеся из-под капюшона плаща светлые пряди. Застёгнутую под горлом брошь в виде зелёного листка с серебристыми прожилками. Таурион прикусил язык. Хотелось извиниться, но взгляд Леголас сковал его, как ледяная корка сковывает в луже запоздало опавший лист. Таурион, не шевелясь, продолжал смотреть на принцессу снизу вверх, даже не зная, что делать дальше. Его одежда, тем временем, промокла насквозь, грязь пропитала куртку так, что он чувствовал её промозглый холод кожей, а вода со штанов уже просочилась в сапоги. Дождь не прекращался. Леголас, не обронив ни слова и ещё немного постояв над ним, удалилась, словно бы её здесь и не было, и Таурион, наконец, тихонько взвыл. Он не знал, как же ему быть. Не знал, как покажется Леголас после того, что наговорил. Не знал, что же делать с пнём, пауки его побери! Хотя тот уже казался сущей мелочью, не стоящей внимания. Выбравшись, наконец, из грязи и прихватив инструмент, Таурион направился к дуплистому дереву неподалеку, где часто проводил ночи, когда патрулировал лес. Он опасался, что дупло залито водой, но, на его счастье, в этот раз струи ливня туда почти не попали. Раздевшись, очистив одежду и инструменты от земли, а затем постояв немного под дождём, чтобы смыть грязь с волос и кожи, Таурион юркнул в дупло и моментально вырубился, не желая вспоминать, как опозорился перед Леголас.***
Проснулся он до рассвета и тут же прислушался, пытаясь понять, что творится в лесу. Было почти тихо, лишь где-то жужжали мошки, ухали совы и изредка чирикали ранние пташки. С листьев дерева падали редкие капли, из чего Таурион заключил, что дождь успокоился не так давно. Его сон был таким крепким, что ночью он даже не слышал шума дождя снаружи. Таурион, подтянувшись, натянул ещё сырую одежду и осмотрел перчатки, попутно решая, какая же в Зеленолесье будет погода, когда совсем рассветёт. Удивительно, но перчатки не прохудились. Могло показаться, что прошедший день Тауриону приснился, но к сожалению, это было не так, и теперь он не знал, что же делать дальше. Он понимал, что должен пойти к Леголас и попросить у неё прощения за сказанное вчера, а потом делать вид, что сказал это всё в горячке, но Таурион не чувствовал вины. Он любил Леголас и не собирался отказываться от признания, что бы она о том не думала и не откажется от своих слов, даже если Трандуил выставит его из государства вон. Но показываться перед Леголас ему пока не хватало духа, а прятаться словно трус Таурион не собирался, потому, подхватив инструменты, он белкой скользнул из дупла вон и решительно зашагал к пню. Рядом же с пнём он неожиданно увидел того высокого синда, к которому так жарко ревновал — и продолжал ревновать! — Леголас. Поначалу Таурион подумал, что гость из Линдона пришёл вызвать его на поединок, но тут же заметил, что одет тот просто, даже проще него самого: поношенная форма стражника, старые высокие сапоги, серебристые волосы скрыты повязкой, словно синда собирался… корчевать пень вместо него? Таурион перехватил свой заступ, то ли угрожая, то ли показывая неожиданному гостю, что работу и так есть кому выполнить. Тот, заметив явление Тауриона, слегка усмехнулся и, поклонившись, представился: — Белгалад из Линдона. Рад видеть тебя, Таурион. Вижу, ты уже проделал большую работу. Сегодня снова будет дождь, я покажу тебе, как подмыть корни. — Благодарю, — отстраненно-холодно обронил Таурион, как вчера прислоняя топор к дереву и облокачиваясь на заступ. — Разреши узнать, Белгалад из Линдона, кто послал тебя сюда? Тот, смерив Тауриона взглядом и немного помолчав, ответил. — Я бы сказал, что меня сюда послала моя наречённая, но, во-первых, не хочу лгать, а во-вторых, сердить тебя, — и, не сводя взгляд с покрасневшего то ли от гнева, то ли от возмущения Тауриона, продолжил. — Моя наречённая передала мне просьбу принцессы Леголас о помощи для тебя. Сначала она хотела просить о помощи своего отца, но я, увидев его руки, решил, что от меня будет больше толку. Ты наверное думаешь, я спасаю жизнь ложью, видя твою ярость? — спросил Белгалад и внимательно посмотрел на собеседника. — Да! — почти рявкнул Таурион, не выпуская заступ. — Я понимаю, Владыке Трандуилу хотелось бы видеть зятем кого угодно, только не меня… — и остановился. Леголас просила наречённую Белгалада о помощи для него? — Но кто же тогда твоя наречённая? — наконец глупо спросил Таурион. Синда лишь улыбнулся и, натянув вытащенные из-за пояса перчатки, взял в руки заступ, до того заботливо прислоненный к дереву недалеко от Тауриона. Рядом с заступом стояли ещё какие-то инструменты. Наверняка Турголф расстарался. — Точно не Леголас, — ответил синда наконец. — У Владыки Трандуила руки не обожжены, а в Зеленолесье и без принцессы есть девы, достойные любви. Мы дружим с Леголас, но люблю я не её. А ты, Таурион, раз любишь, не говори никому, что знаешь о просьбе Леголас. Вспомнив вчерашнее, Таурион покраснел. Наверняка Леголас попросила о помощи до того, как он наговорил ей глупостей, но отказаться от просьбы ей не позволила гордость. Может, сейчас за Белгаладом придёт Силиврен и, сославшись на некое важное дело, уведёт того прочь, вновь оставив Тауриона наедине с пнём… Силиврен! Неужели трудно было понять, о какой из подруг Леголас говорит Белгалад? Он мысленно застонал, в который раз ругая себя за ротозейство. — А, ну поздравляю вас, — сконфуженно пробормотал он, вытаскивая свой заступ из земли. — А о Леголас никому не скажу, — и мысленно добавил, «она наверняка уже жалеет о своей просьбе». Белгалад, вновь усмехнувшись, измерил шагами расстояние до пня и стал что-то чертить на земле. Таурион, однако, почти не замечая его чертежей, смотрел вверх. В кроне деревьев он заметил изящную фигурку и длинные, золотистые в лучах солнца волосы, которые едва шевелил лёгкий ветерок. Поймав взгляд Тауриона, Леголас показала ему язык, беззвучно сказала «пень!» и тут же исчезла, будто упорхнула. Таурион широко улыбнулся ей вслед.