С волками жить...

Первые крупные капли упали, когда он уже свернул с Суворовского проспекта во двор. А зонт, конечно же, остался на полке в прихожей. Дэн сперва ускорил шаг, а после и перешёл на бег, не обращая внимания на бьющий по колену пакет с продуктами. Но за те несколько секунд, что потребовались добраться до парадной, дождь резко превратился в ливень и успел вымочить до нитки. Заскочив внутрь и остановившись возле лифта, Дэн провёл рукой по короткому ёжику волос, стряхивая воду, вытер ладонью мокрое лицо и зашагал по лестнице вверх, проигнорировав гостеприимно ожидающую кабину на первом этаже. Замкнутые пространства не то, чтобы нервировали… но лучше пешком — спокойнее. Поднимаясь от пролёта к пролёту и поглядывая в лестничные окна на белёсую стену разошедшегося ливня, Дэн радовался, что успел домой до полного разгула стихии. По-настоящему летнее жаркое солнце без окружения туч последний раз он видел в Праге. Нет, на подлёте к Питеру — за иллюминатором сияло ослепительное солнце на нереально голубой подкладке неба. «Начинаем снижение, пристегните ремни», — объявила заученно улыбающаяся стюардесса. И самолёт решительно накренился носом в густые белые облака, чтобы в итоге вынырнуть под плотной серой пеленой, затянувшей всё от края и до края. И только мозг ещё помнил, что там, где-то за тучами всё же есть солнце. «Это не самолёт, это телепорт из лета в осень», — пошутил Антон, когда та же стюардесса сообщила, что «в Санкт-Петербурге шестнадцать градусов тепла», против тех двадцати пяти, что они оставили в Чехии. За две недели с лишним, что прошли после возвращения в Петербург, погода так и не порадовала теплом и солнцем, а в последние несколько дней почти постоянно лил дождь: то затихал, переходя в мелкую морось и притворяясь стопроцентной влажностью, то вновь усиливался, как сейчас, до наглых пузырей на асфальте. «Вот такое у нас хуёвое лето» — шагая через ступеньку, Дэн улыбнулся вспомнившемуся старому анекдоту. Но улыбка моментально исчезла, стоило заметить на своей лестничной площадке чью-то неясную тень. Он переложил пакет с продуктами в левую руку, сунув правую в карман куртки, где с недавних пор лежал шокер. Только разглядев невысокую тоненькую фигурку с длинным хвостом русых волос из-под кепки и надпись «DHL» на спине форменной красно-жёлтой куртки, Дэн расслабился, хотя пальцы на рукоятке шокера не разжал. — Вы что-то хотели? — позвал он девушку, не заметившую его приближения и продолжавшую упорно давить на звонок в квартиру. Она обернулась: — А вы Денис Андреевич Вершинин? — и пока Дэн раздумывал признаваться или нет, девушка, не дожидаясь подтверждения, достала из объёмной сумки на плече жёлтый конверт: — Как вы удачно пришли, я уж боялась, второй раз придётся приезжать. Это вам. «Гонза, — неприятное предчувствие окончательно отпустило, и на душе потеплело: — Письмо от Гонзы». Подтвердив, что да, Вершинин — это он, расписался в получении и принял в руки конверт. В прихожей, отвлёкшись на письмо, Дэн, в который уже раз за неделю, споткнулся о коробку со старыми вещами, клятвенно пообещав себе, что уж завтра-то точно вынесет её на помойку. Энтузиазм первых дней после возвращения, когда он вечерами просматривал сайты недвижимости, подбирая возможные варианты нового жилья, а днями рьяно занимался генеральной уборкой, планируя привести квартиру в приличный предпродажный вид, постепенно и незаметно угас. И если пока не превратился в апатию, то исключительно волевыми усилиями — Дэн буквально заставлял себя продолжать начатое. Его боевой настрой резко изменился после находки в глубине комода за альбомами с фотографиями пухлой пачки писем, перевязанной обычной бельевой резинкой. Самые старые из писем были написаны ещё перьевой ручкой фиолетовыми чернилами и принадлежали деду. Дэн его почти не помнил. А тогда деду было всего двадцать шесть (ровесник), он писал невесте — бабушке! — из командировок, и каждая строчка, выполненная аккуратным почерком с наклоном влево, дышала любовью и наивной верой в счастливое совместное будущее. То их эфемерное будущее, что в действительности давно превратилось в прошлое, оставшись лишь на этих листках выцветшими и пожелтевшими буквами. Содержание писем странно резонировало в душе Дэна, вызывая боль и тоску: желание иметь семью, любить и быть любимым не меняется, какие бы поколения не сменились. А уж читать письма отца с круглыми детскими буквами и заваливающимися вниз строками, с перечислениями мальчишеских радостей и горестей пребывания в пионерском лагере, и вовсе было мучительно, зная, что этому озорному и непоседливому мальчишке, чьи непослушные вихры и ободранные колени виделись между строк, не суждено дожить до сорока. Достав семейные фотоальбомы и разложив на столе письма, Дэн погрузился в историю семьи: рассматривал фотографии и перебирал пожелтевшие листки, надолго застывая и глядя в пространство пустыми глазами. Для чего они жили — его дед, отец, многие-многие предки в прошлом? Все они на что-то надеялись, кого-то любили, радовались рождению детей, заботились о своих семьях, сражались, боролись… и умирали. Ради чего? Чтобы в итоге получился он? Ничего из себя не представляющий неудачник, тупиковая ветвь огромного тысячелетнего древа. А зачем он живёт? Для кого? Кому на многомиллиардной Земле стало лучше от его существования? Волку? Но разве он тогда бы отказался так легко от него? Или стало лучше тем уродам, что видели в нём всего лишь привлекательный кусок мяса с удобной дыркой под член, чтобы удовлетворить свою похоть? Или Мастеру, относящемуся к нему, как к холсту? И если ничего не предпринимать, запрятать воспоминания в дальний угол и даже не попытаться отомстить, не будет ли это значить, что так оно и есть — он никто, пустое место, вещь, которой можно воспользоваться? А если делать — то что?! Вопросы множились в голове, Дэн гнал их, понимая, что пока не готов к честным ответам, старался жить сегодняшним днём, концентрируясь на мелких будничных делах. Но затеянное освобождение квартиры от накопившегося за много лет хлама занимало больше руки, чем голову, а каждая обнаруженная вещь из прошлого затягивала в воспоминания. Как, например, найденные на антресолях три пары коньков в той самой пресловутой коробке, о которую он не раз уже спотыкался при входе. В этих коньках родители учили его маленьким стоять на льду — зачем их бабушка только хранила? Неужели надеялась, что они ещё пригодятся ему самому или его детям? Смешно. И всё же Дэн так и откладывал день ото дня их вынос на помойку. Как ни странно, помогало общение по вечерам с Гонзой в скайпе — это был единственный человек, с которым Дэн познакомился после, кто не знал его другим, но принимал таким, каким он стал. С ним было даже проще, чем с Антоном: Дэну постоянно казалось — тот ищет в любых его словах и действиях отголоски пережитого. И если вначале забота и участие Тохи грели, то сейчас скорее раздражали: в конце концов, он же не смертельно больной, сколько можно его «опекать». А интерес к нему у Гонзы не пропал после честного признания, сделанного ещё в Праге, что симпатия и дружеское отношение вряд ли когда-либо перерастут во что-то большее. Тот философски ответил: «Радоваться надо тому, что есть, а что будет — знает лишь Бог, — и добавил: — Мне хотелось бы с тобой общаться и дальше». Пару дней назад Дэн рассказал ему о найденных письмах и признался, что сам никогда не получал настоящих, даже не писал, если не считать нескольких открыток в детстве, сделанных для мамы и бабушки на восьмое марта. — Это надо исправить, — заявил Гонза: — Я напишу тебе длинное письмо! Правда, прости, на чешском, но ты все поймёшь по картинкам. — Это будет порно-комикс? — рассмеялся Дэн. — Буду ждать! И долго ждать не пришлось. Странно даже, что дошло так быстро — но возможно служба DHL работает оперативнее «Почты России»? Переодевшись в сухое и поставив на огонь чайник с водой для купленных пельменей, Дэн с предвкушающей улыбкой открыл кухонным ножом конверт. В нем оказались фотография, и сложенный вдвое лист А4 с прикреплённой на внешней стороне скотчем картой памяти. Сперва Дэн взглянул на фотографию, и тут же резко отложил её, перевернув изображением вниз. Зажмурившись, он встряхнул головой. Звуковые галлюцинации у него были в клубе, теперь дело дошло до визуальных? Он всё-таки сходит с ума? Там должна быть фотка от Гонзы! А не… Снова взяв в руки конверт, Дэн заметил, что могло бы насторожить сразу, если бы он смотрел внимательней — ни имени отправителя, ни обратного адреса, да и его имя напечатано по-русски, Гонза бы использовал латиницу. Осторожно Дэн поднял со стола сложенный лист и медленно развернул, надеясь, что зрение таки сыграло дурную шутку, и те цветовые пятна на фотографии, что он принял за лицо и кровь, на самом деле что-то другое, стоит прочесть письмо и все разъяснится. «Он мёртв. Детали в видео на карте» — гласили напечатанные буквы в центре. Больше ничего. Одна строчка. От свистка закипевшего чайника Дэн вздрогнул, и какое-то время сидел и смотрел на струю пара, не понимая, что нужно сделать, чтобы пронзительный свист прекратился. Потом всё же пришёл в себя и выключил газ. Кто?! Кто прислал ему фотографию мёртвого Мастера и записку? Вернувшись к фотографии, Дэн пристально вглядывался в искажённое лицо с застывшими стеклянными глазами, хотя на узнавание ему хватило и той первой секунды, когда он только достал снимок из конверта. Прилипшие ко лбу спутанные пряди сосульками, искривлённые узкие губы с запёкшейся кровью в углах рта, ввалившиеся землистые щеки, заострившийся нос, мутные блекло-серые глаза — Дэн рассматривал мелкие детали, с болезненной жадностью находя подтверждения смерти, причём, судя по всему насильственной. Пусть мёртвый мужчина на фотографии мало походил на всегда аккуратного, если не сказать, щегольски выглядящего Мастера, но это без сомнения был он. Мстительное удовлетворение: «Сдох сука!», быстро сменилось тревогой и страхом: «Зачем это прислали мне?! Что они хотят от меня?». Но смотреть или не смотреть присланное видео вопроса не возникло — там возможно найдутся ответы на всё. Пальцы подрагивали от нервного возбуждения, и вставить карту в разъем бука получилось не сразу. Несколько щелчков мышки, выбор полноэкранного режима. Дэн чуть помедлил перед нажатием на «play» и глубоко вдохнул, будто перед прыжком в воду. Обнажённый мужчина в унизительной позе: с разведёнными в стороны ногами на каком-то подобии гинекологического кресла. Освещение установлено так, что обстановку вокруг не рассмотреть, лишь он в круге яркого безжалостного света. Предплечья и лодыжки плотно примотаны серебряным упаковочным скотчем к подлокотникам и подставкам для ног. Напряжённое выражение лица, но страх в глазах соседствует с вызовом и злостью. — Сколько их было? — механически изменённый голос, будто говорит робот. — Я не понимаю, о ком вы, — отвечает Мастер, повышая интонацию и словно выплёвывая слова. — У вас будут большие неприятности, если вы немедленно не… — Сколько их было? — перебивает его тот же искусственный голос. — Я не пони… Чья-то фигура в хирургическом зелёном костюме и шапочке заслонила на секунду тело на кресле. Не видно кто это, даже непонятно мужчина или женщина — настолько молниеносно движение. Но продолжением фразы стал крик. Дэн вздрогнул, хотя подсознательно ждал именно криков с первой же секунды просмотра. Снова виден Мастер на кресле, немного с другого ракурса, в кадре остаётся и рука того, в хирургическом костюме: в пальцах зажат скальпель. А в верхней части груди под ключицами взбухла кровавая линия. — Сколько было картин? — с долгими паузами между словами. — Я не… Появляется второй разрез, полностью идентичный первому, но расположенный под другим углом. Обе отметины не длинные, сантиметра три-четыре, но глубокие — острие погружается в плоть почти целиком. — Четверо! — кричит Мастер с ненавистью. Почти незаметное движение руки и ещё один порез. — Пя…пятеро! Но… Он ёрзает, пытаясь отодвинутся от зависшего в паре сантиметров от кожи скальпеля. — Но пятый остался жив? — хоть голос и изменён программой, в тоне всё равно слышится издёвка. — Я… Нет! Вы не докажете! Движение скальпеля. Мастер бьётся в путах, извиваясь всем телом. И снова крик. Дэн отвёл глаза. Прижав ладонь ко рту, он тяжело дышал, пытаясь осознать услышанное. Пятый остался жив… Это он — пятый? А четверо?.. — Прекратите! Возглас заставил Дэна вновь посмотреть на экран. — Я не буду ни в чем признаваться! Кто вы? Что вам вообще надо? — с каждым вопросом в голосе добавляются истеричные нотки, а на теле появляются новые кровавые штрихи. — Ур-роды! Мрази! — Ругань переходит в угрозы, а после и в попытки торговли: — Если я… если я расскажу, вы… отпустите меня?! Сдадите в полицию? Я расскажу, если вы вызовете полицию! Скальпель замирает, уткнувшись острием в кожу. Выгнувшись в кресле, Мастер вытягивает шею, шумно дышит, хрипяще хватая ртом воздух, и смотрит с отчаянной смесью надежды и страха куда-то выше экрана, видимо на того, кто стоит за камерой. Неизвестно, что Мастер там видит, но он ещё больше приподнимается в кресле, насколько позволяют удерживающие его ленты скотча, и начинает, захлёбываясь, выкрикивать: — Вы не понимаете! Это был биомусор! Дешёвые шлюхи! А я! Я превратил их… Я сделал из них произведения искусства! Прекрасные в своей остановившейся вечности! Они бы менялись, старели… Я не убивал! Я сохранял их! Мои создания, мои карти… Звук оборвался. Губы Мастера продолжали шевелиться, вены на шее вздулись от напряжённости позы, в которой ему приходилось удерживать голову, изо рта вылетали брызги слюны. Но всё абсолютно беззвучно. Дэн ткнул мышкой в ползунок звука, увеличил, потом ещё, до тех пор, пока отметка не достигла максимума, но нет, ничего не удавалось услышать — то ли техническая неполадка при записи, то ли так сделали специально. Дальнейшее происходило в полной тишине. И от этого почему-то было ещё страшнее. Всё новые и новые разрезы, ручейки крови, дёрганье тела, раскрытый в крике рот. Дэн часто сглатывал, борясь с подступавшей тошнотой, но не отводил глаз. Зрелище будто загипнотизировало, он даже не моргал, наблюдая, как добавляются очередные кровавые штрихи и складываются в… — Это же текст… — прошептал он, заворожённо вглядываясь в покрывавшие грудь и живот Мастера красные линии. Просто буквы не русские, да и крови много, поэтому и не понял сразу, не разглядел связи между покрывающими всё большую поверхность тела следами от скальпеля. Дэн поискал взглядом на столе — пусто, рванул первый ящик стола с такой силой, что тот вылетел, и всё содержимое рассыпалось по полу, выругался сквозь зубы, открыл второй: старые тетради, оставшиеся ещё с его учёбы в СПГУТД, до переезда в Москву, какие-то журналы… Да где хоть одна долбанная ручка или карандаш?! Бросив взгляд мельком на пол, Дэн увидел нужное — канцелярские принадлежности, конечно же, хранились именно в вылетевшем ящике. Мгновенно схватив первую попавшуюся ручку, он так же быстро вытащил какую-то тетрадь и перевёл взгляд на экран. Торопливо, почти не глядя на бумагу, перенёс то, что вырезалось на коже Мастера. Ручка по закону подлости попалась почти высохшая, не писала, а скорее выцарапывала по бумаге дёрганные кривые буквы. Verge… b или d?.. en und — унд? немецкий? — vergessen hei…В?.. t kostbare Erfahrungen… Последнее слово получилось вырезанным прямо над лобком, и Дэна передёрнуло от отвращения, когда он увидел вялый сморщенный член в окружении черных волос, до этого момента он старательно обходил его взглядом. …wegwerfen. Две «w» выглядели словно двойные кресты. Кто бы ни орудовал скальпелем, он не осторожничал и не колебался. Каждый разрез производился уверенной и твёрдой рукой — ни секунды задержки, ни одной кривой линии, уверенные и чёткие движения, будто имелся большой опыт в хирургии. — И что это значит? — спросил Дэн вслух. Но желание узнать значение фразы потеряло актуальность, когда он увидел, что делают с Мастером дальше. Он смог только выдохнуть: — Бля-я… А потом согнулся от сдерживаемых, но рвущих сухо горло рвотных позывов, краем сознания радуясь, что не успел съесть купленные пельмени. Тошноту удалось победить, отплевавшись горькой слюной. Коротко взглянув на экран и убедившись, что тип в хирургическом костюме продолжает орудовать бейсбольной битой между разведённых ног своей жертвы, Дэн снова отвёл взгляд. Ему не было жалко Мастера, но видеть пытку, зная, что это не кино, не притворство, а происходит, вернее, происходило в действительности, зная, пусть и не в полной мере, что тот испытывал… Отвращение и гадливость. Страх. И острое желание, чтобы всё поскорее закончилось. Боковым зрением отслеживая, что на экране бука картинка не меняется, и окровавленная бита все так же размеренно движется в конвульсивно дёргающемся теле, Дэн взял в руки мобильный и зашёл в гугл-переводчик. Пальцы не сразу попали по нужным буквам, но, в конце концов, он набрал то, что хотел. «Простите и забудьте выбросить драгоценные переживания» — получился перевод. Что? Переживания? Дэн вбил отдельно слово «Erfahrungen» — в немецком же именно существительные пишутся с большой буквы? И гугл выдал более ёмкий перевод: «Опыт». Простить и забыть — выбросить ценный опыт. Вот что значила надпись. — Кровавый орёл!¹ Внезапно прорезавшийся звук на буке оглушил. Сердце заполошно забилось в груди, норовя выпрыгнуть из каркаса рёбер. Динамики, выкрученные на полную громкость, заорали на всю квартиру:  — Мне всегда было интересно, может ли человек оставаться в сознании, когда ему кладут лёгкие на плечи. Грохочущий раскат металлически-безжизненного голоса. Непослушными пальцами Дэн убавил звук. Пока он искал перевод, пропустил момент, когда Мастера отвязали от кресла и закрепили в новой позе, стоя на коленях с разведёнными в стороны руками, спиной к палачу и полубоком к камере. Мастер свесил голову на грудь, с подбородка текла тонкой струйкой кровь со слюной. Не похоже, чтобы он был в сознании. — Немного адреналина в качестве бонуса. Вроде тот же механический голос, но звучал он немного по-другому. Дэн не смог бы объяснить разницу, но не сомневался, что вопросы про картины задавал другой человек. Не этот. Укол в плечо. Жидкость из шприца вводится внутрь. Через пару секунд Мастер мотает головой. — Мы готовы продолжить? Мы готовы. Треск ломающихся рёбер прозвучал негромко, благодаря уменьшенному звуку, но на Дэна он подействовал как электрический разряд шокера. Он оттолкнулся ногами от пола и отъехал на пару метров от стола. Подальше от этого. — Надо быть осторожным, чтобы не повредить лёгкие раньше времени. Вот так… Дэн взвыл и вскочил со стула. Еле успев добежать до туалета, он выблевал в унитаз лишь желчь — завтрак давно переварился. Дыша ртом над белым пластмассовым ободком, Дэн всё равно слышал монотонные безэмоциональные рассуждения палача, доносящиеся из комнаты: — Отодвинуть ребра… сейчас… добраться до лёгких… вот они! О майн гот, как же красивы! Ещё немного… Дикий нечеловеческий крик. Дэна согнуло ещё одним приступом рвоты, хотя, казалось бы, больше выходить из желудка нечему. Тишина. Благословенная тишина. Всё? По-собачьи склонив голову набок, Дэн прислушался — тихо. Конец? Поднявшись, он, пошатываясь, вернулся в комнату. Изображение исчезло, но секунды ещё бежали, видео не закончилось. На чёрном фоне появились по одной кроваво-красные буквы, сложились во фразу «Homo homini lupus est», продержались полминуты и стекли тонкими ручейками вниз. Крылатое выражение на латыни не нуждалось в переводе. Дэн сжал зубы, гулко сглотнув вязкую, отдающую металлом, слюну. Волк. Это он стоит за письмом, фотографией и видео. То ли из опасения, что информация попадёт в чьи-то чужие руки, то ли не доверяя полностью бывшему любовнику, а скорее по обеим причинам Волков не оставил в самом конверте никаких зацепок, что могли бы указать на него и использоваться против него обвинением в суде. Дэн готов был поспорить, что и отпечатков пальцев Волка на бумаге нет. Но слово «lupus» послужило визитной карточкой — сомнений в том, кто именно отправитель, не осталось. Опустив голову на руки, Дэн закрыл глаза, чувствуя, как внутри всё вибрирует и дрожит, словно желе. Волк. Решил всё за него. Как обычно. Люди — пешки. Одну убрал с доски, другой показал — твоя клетка отныне в безопасности, никто не угрожает. Зачем?! Продемонстрировать свою власть? Примерить роль «карающего меча возмездия»? Или… Или он рассчитывал на благодарность?! И нервная дрожь сразу прошла. Моральное опустошение сменилось злостью на грани ненависти. Дэн вскочил, отбросив бук на пол. Ярость затмила и перекрыла все остальные чувства, требовала выхода. — Сволочь! Гад! Тварь! — проорал он в пространство, запрокинув голову и смаргивая навернувшиеся злые слезы. Треснул кулаком в стенку жалобно заскрипевшего шкафа. Но этого недостаточно. Нет, абсолютно недостаточно.