С волками жить...

Острая боль пронзила колени, когда Дэн рухнул на пол рядом с Волком, чуть не прикусив язык лязгнувшими зубами. — Волк! Волк открыл глаза, пару раз моргнул, сел прямо. Замешательство во взгляде быстро сменилось пониманием ситуации и привычной уверенностью: — Всё нормально, рыжий. Всё хорошо. Я просто… заснул. Он поднял правую руку и чётким броском отправил пустой шприц в джакузи. Раздался неприятный шорох пластика об эмаль, когда шприц по инерции проехал по дну, будто пробежало какое-то большое насекомое. — Испугался за меня? Дэн сперва отодвинулся, а потом встал, потирая ушибленные колени. Сердце ещё билось в учащённом ритме, но на место страху пришла злость. Он же реально испугался, испугался до полуобморока. А оказывается… Сука Волк. Словно в душу плюнул. — И часто ты теперь засыпаешь на полу в ванной, предварительно обдолбавшись наркотой? — едко спросил Дэн, пряча обиду за напускным презрением. — Это не наркота. Помоги мне встать, ногу отсидел, — произнёс Волк, протянув руку. — Ну что ты смотришь на меня, как комсомолец с плаката на классового врага? — спросил он, когда Дэн не пошевелился, чтобы ему помочь. — Это не наркотик, — повторил с нажимом и скомандовал: — Ну! Нехотя Дэн дал ему руку, помогая подняться, взгляд зацепился за оставшийся на полу резиновый жгут, чёрной пиявкой изогнувшийся на плитке. — А что тогда? — НЗ, — и видя непонимание, Волк пояснил: — Неприкосновенный запас. — Ты издеваешься? — Я говорю тебе правду, как обещал. Смотри: зрачки не сужены, не расширены… Он насмешливо ухмыльнулся и, не отпуская из захвата жёстких пальцев, притянул к себе Дэна, приближая лицо. И тут же воспользовался удобным положением: провёл тыльной стороной левой кисти по скуле, огладил шею и запустил пальцы в волосы, сжимая. Успокоившееся было сердце вновь рванулось в груди. Дежавю. Когда-то, сотню лет тому назад, в другой жизни это уже было: блики света на тёмном кафеле, ослепительная белизна джакузи, жёлто-зелёные глаза так близко, что в бездонные зрачки — до того ли, определять их размер? — можно провалиться и пропасть, и сильные руки… Только тогда Волк держал грубо, намеренно причиняя боль, а сейчас легко массировал затылок, ероша волосы. — Как только тебя увидел, не мог отделаться от мысли проверить какие они на ощупь, — признался тот, понизив голос. — Жёсткие… И столько прозвучало скрытой нежности в ничего по большому счету не значащих словах, что Дэн замер. Не отстраняясь, он сделал глубокий судорожный вдох. Знакомый горьковатый аромат проник в ноздри, что-то в нём неуловимо изменилось, но без сомнения парфюм остался прежним. «Эгоист». Как было бы просто, если бы и Волка можно было охарактеризовать одним этим словом. Но Дэн прекрасно знал другие грани, видел больше, чем тот, наверное, показывал кому-либо за свою жизнь. «За вызовом прячется хрупкость, за резкостью греет мечту, себе не прощает он глупость, и мстит себе¹… за прямоту» — откуда взялись эти строки? Он даже в подростковом возрасте не пытался писать стихов, и сейчас уж точно не подходящий момент начинать. — Помнишь? — шепнул Волк хрипло, вжимая его в себя крепче. — У меня осталась потом огромная шишка на темени. Наверное, именно тогда я в тебя и влюбился… Сказал и отпустил, сам отстранился, отворачиваясь к раковине, упёрся в неё ладонями. — Ты точно под наркотой, — ошеломлённо произнёс Дэн, трогая шею по росту волос, где по коже до сих пор словно пробегали слабые электрические разряды. «Или я… — а в голове сложилось продолжение: — Чтоб сильно не ранить, не клинить, и чтоб не держать на игле, он молча вас ночью покинет, растаяв в предутренней мгле¹». Мотнув головой, Дэн попытался отогнать не ко времени вылезшую поэтичность. Где его привычный внутренний голос с изрядной долей скептицизма и сарказма? Что это было вообще?! Одно движение, прикосновение, несколько слов, и вся тщательно выстроенная по кирпичику оборона готова разлететься к чертям. — В шприце ничего криминального, тонизирующий состав, который тебе выпишет любой врач, — сказал Волк ровным голосом, будто ничего не произошло, включил воду и начал умываться. А Дэн смотрел на выступающий над воротником шейный позвонок, на виднеющиеся под тканью лопатки, на узкий чёрный ремень и на обтянутую серыми брюками аккуратную мускулистую… Волк выбрал, конечно же, именно этот момент, чтобы обернуться за полотенцем. Дэн быстро отвёл глаза. — Помогает быстро восстановить силы: десять-пятнадцать минут отдыха, и ты снова бодр и весел, — продолжил Волк, вытерев лицо. — У меня он хранился на крайний случай, если накроет на важных переговорах. Я решил, что наши переговоры достаточно важные, — он улыбнулся примирительно: — Я не хотел тебя пугать. Не кипишуй, рыжий, я не подсел на старости лет на иглу, и со мной всё нормально. Но мне приятно, что ты за меня беспокоишься. — Любой бы забеспокоился. Кому охота объясняться с полицией, если бы ты кони двинул, — вредным голосом выдал Дэн, злясь на себя, что моментально поплыл от близости, и за первоначальный испуг, близкий к панике. Конечно, Волк не из тех, кто принимает наркотики или кончает жизнь самоубийством. Но что ещё можно подумать, видя бескровное лицо с закрытыми глазами? Именно эта мысль пришла в голову первой — что он его потерял. Теперь уже навсегда. — У тебя проблемы со здоровьем? — спросил Дэн, пристально всматриваясь в Волка. То ли после укола, то ли от кратковременного сна, но нездоровая бледность исчезла, лицо уже не казалось измождённым, и глаза стали живыми и яркими. А зрачки действительно нормальные, теперь это получилось определить. — Бессонница. — Волк дёрнул плечом. — Неприятная штука, но жить можно. «Раньше у тебя бессонницы не было», — чуть не сорвалось с губ, но Дэн вовремя прикусил язык. Не стоит вспоминать, что было — воспоминания могут далеко увести. — Из-за бизнеса? — стараясь произнести вопрос как можно небрежнее, уточнил он. — Из-за тебя, — просто ответил Волк и сделал шаг на сближение: — Тут надо бы сказать что-то возвышенно-романтичное, но… «Если полезет целоваться, всё», — что «всё» Дэн вряд ли смог бы озвучить, и в то же время отчётливо понимал: он не найдёт в себе сил отказать. Чего врать самому себе? Он хотел Волка, остро, мучительно, невыносимо хотел обладать им и отдаться ему. Тяга никуда не делась, как бы он ни старался уверить себя в обратном. Но если их незаконченный разговор перейдёт в секс, это будет не просто капитуляция с его стороны, это станет проигрышем для них обоих, потому что невозможно вернуться в прошлое, даже идя по своим старым следам. И если Волк этого не понимает, то… всё. — Я старый солдат и не знаю слов любви, — на секунду остановившись рядом, продолжил Волк и, демонстративно не сгибая левую ногу, похромал обратно в комнату. — Но я всё ещё не сказал ни слова неправды! — заявил он, не оборачиваясь. Дэн закатил глаза, а после взглянул в зеркало: сама собой на лице возникла придурочно-радостная улыбка. Да что такое?! Только на самой заре их знакомства настроение, словно чуткий флюгер на малейший ветерок, реагировало на слова и поступки Волка, качаясь от уныния к восторгу. «Не как флюгер, а как говно в проруби, — вылез с определением наконец проснувшийся внутренний циник. — Пальцем поманит, и побежишь, теряя тапки. Соберись! Подумаешь, на чуЙства намекнул разок, а ты уже и рад». Дэн нахмурился, скорчил зверскую рожу своему отражению и вышел из ванной. Не намекнул, а сказал прямо. И не один раз, а несколько. Даже странно: раньше Волк, как черт ладана, избегал признаний. — Ты изменился, — озвучил он свои мысли стоящему у окна Волку. — Только идиоты не меняются. Мир вокруг ни секунды не стоит на месте, и если ты умеешь замечать, анализировать, делать выводы, — он обернулся, — если не врёшь самому себе — ты меняешься. Ты спрашивал, почему я не приехал и не позвонил. Потому что тогда мне было проще застрелиться, чем посмотреть тебе в глаза или услышать твой голос. Когда я это осознал, я понял и другое… И, конечно же, по закону подлости именно в этот момент ожил телефон, разродившись сигналом скайпа. Гонза — больше некому, но как же некстати! Выругавшись мысленно, Дэн достал телефон и взглянул на экран, а после сбросил вызов и вышел из учётной записи. Потом перезвонит сам. — Парень, девушка? — Парень, — ответил машинально Дэн и лишь потом сообразил, о чем в действительности вопрос. — Это не то… — Кровь опять предательски прилила к щекам, наверняка заставляя их покраснеть. — То есть… Не твоё дело! Так что ты понял? Волк кивнул, но ответить ему снова помешали. На этот раз стук в дверь. Получив приглашение войти, на пороге появилась официантка с накрытым на две персоны передвижным столиком. — Ваш ужин. Пока она переставляла тарелки на стол, что-то щебеча про мастерство их шеф-повара и стреляя глазками в сторону Волкова, Дэн, не вслушиваясь, думал на тему: как так получается, что никакие доводы рассудка не в силах повлиять на выбор сердца? Гонза — открытый, добрый, порядочный, заслуживающий любви на все сто. Но почему, даже занимаясь с ним сексом, он не чувствовал и малой доли того, что ощущал просто стоя рядом с Волком? Что за несправедливость? Какой-то душевный мазохизм. Замкнутый круг, из которого непонятно как выбраться. Да и выбираться-то не хочется… Как сказала однажды бабушка про их отношения с Волком: «Влюблённость — когда он для тебя идеал, прямо-таки само совершенство, а любовь — это когда он козёл, но другого тебе и не надо». Дэн не знал, сама она придумала, или высказывание кому-то принадлежит, но в его истинности убедился на собственном примере. Иногда ненавидел Волка, иногда хотелось его убить, но другого, пусть самого замечательного и лучшего, не надо. Сняв куртку, Дэн повесил её на вешалку возле входной двери, щёлкнул по выключателю — августовские сумерки плавно двигались к ночи, мельком обратив внимание на подставку для зонтов, оттуда торчали две рукояти: одна изогнутая, сделанная под кость, от зонта-трости, а вторая от обычной трости с набалдашником под чернёное серебро. Вот ведь выпендрёжники в Астории, всё стараются под старину закосить. И телефон у них а-ля двадцатые годы, так и тянет снять трубку и крикнуть: «Барышня, мне Смольный!», и трости эти, ещё бы на вешалку котелок пристроили, а под неё калоши поставили для большего антуража. Лучше бы форму для персонала той моды сделали, а то юбка вон еле задницу прикрывает. — Если вам что-то понадобится… Обладательница короткой юбки собралась наконец-то уходить, но напоследок, видимо, решила продемонстрировать все достоинства фигуры, изящно склонившись над столиком. — Позвоним. Волк непринуждённо всучил ей сложенную купюру, вытащенную из заднего кармана брюк, официантка улыбнулась и захлопала ресницами, благодаря. Дэн, которому не давалось искусство вручения чаевых — вечно чувствовал себя неудобно, будто взятку пытался впихнуть, — скривил недовольно рот. Настроение вновь упало до нуля. — Эта штука такая важная — ой, любовь, эта штука такая быстрая — е-ей, жизнь, эта штука бывает острая — боль, но это всё, что может случиться с тобой², — пропел Волк вполголоса, снимая с блюд серебряные крышки, вроде их называют «клош», но Дэн бы не поручился. — Вот что я понял, рыжий. — Что? — Что — что? «Садитесь жрать, пожалуйста», говорю. — Знаешь, что меня всегда бесило? — спросил Дэн, когда они оба сели за стол. — Эта твоя манера. Ты говоришь вроде серьёзные вещи, но с такой подачей, как будто в прикол. Зачем? Тебе наплевать? Тебя забавляет это всё? — Нет, — ответил Волк серьёзно. — Это самозащита, рыжий. — От меня? — Дэн удивлённо взглянул на него. Неужели прав был Антон, когда говорил, что Волк боится? — Когда я ем, я глух и нем, — не поднимая взгляд от тарелки и сосредоточенно работая ложкой, сказал Волк. — Кстати, спасибо за солянку, отличная. Жаль, водки нет, а заказывать уже поздно, пока принесут, съем всё. Что это ты в трезвенники подался? И хлеба не взял, на диете, что ли? — Волк, блядь! — не выдержал Дэн. Он еле притронулся к бефстроганов, кусок в горло не лез. — Только ты можешь сделать мне больно, рыжий, — Волк оставил легкомысленный тон, ответил без ёрничества. — Я пытался убедить себя, когда ты ушёл, что так правильно: тебе будет лучше, мне будет проще… Мне нихрена не проще, но не суть. Скажи, что тебе действительно лучше без меня, и я буду спокоен. Но скажи правду. Правду… Дэн задумался. Вяло ковырял вилкой, собирая из кусочков мяса горку, и думал. Волк его не торопил, поменял тарелки, отодвинув пустую из-под солянки и, придвинув со стейком, уже не спеша принялся есть. Если бы можно было отмотать всё, как на киноплёнке, к началу, поступил бы он по-другому? В тот их вечер, когда предложил жить вместе. Сказал бы те же слова, зная, к чему они приведут? Дэн исподлобья коротко взглянул на Волка: тот уехал бы в свою Москву, и они больше не встретились. Он не попал бы к Мастеру. Но и пяти лет вместе не было бы. А за них произошло многое, не только ведь плохое. — Рыжий, я сбежал от всех нахер, выключил телефон и до послезавтра не проявлюсь, пошли они все… Айда играть в дальнобойщиков, махнём куда глаза глядят? — На ночь прямо? — Ну, а что? Ты и я. Давай? — Давай! Они тогда доехали почти до Твери и ночевали в какой-то богом забытой гостинице на трассе, на ледяных влажных простынях. Но им было жарко, Волк открывал скрипучую форточку, зачерпывал снег с внешних рам и таскал маленькие быстро тающие комки в кровать: «Охладить одного рыжего извращенца, который бессовестно заездил честного водилу». — Спи, всё хорошо, я с тобой. — Не уйдёшь? — Никогда… После похорон бабушки, когда приснилось, что Волка закапывают вместе с ней, закидывают ржавым суглинком. И космически-чёрное одиночество давит на грудь, не даёт сделать вдох. Но рядом тепло тела, щекотное прикосновение щетины к плечу, страхи растворяются по тёмным углам, исчезают… И верится — всё хорошо. — Рыжий, блядь, ты заебал! Одень шапку, на улице минус пятнадцать! — Надень. — Да хоть что с ней сделай! Только сохрани свои мозги с гулькину каку в тепле! — Я хотя бы русский знаю, в отличие от некоторых безграмотных! — Что-о? Да знаешь, куда я её тебе одену?! Не, лучше запихну! А ну, стой! В тот день он прогулял институт, а Волк опоздал на какое-то совещание. — Во-олк, прекрати, тут люди! — Где? Нет никого, а если я немедленно не доберусь до твоей задницы, рехнусь! Ты знаешь, что сводишь меня с ума? — Было бы с чего сводить… — Ну всё, ты сам напросился! Когда они вышли из примерочной кабинки, от щёк, наверное, прикуривать можно было, а Волк хранил холодно-надменное выражение лица, пока они не расплатились и не отошли от магазина на несколько метров, лишь потом сложился пополам от хохота. И Дэн, сперва отлупил его пакетом с покупкой по спине, а после заржал сам. Любимые джинсы, заношенные до дыр. — Не так, нет, тут надо быстрее. — Я и так делаю быстро, не получается! — Дай, покажу, рыжий. Увереннее. Резче. Ну? Видал?! Во, как надо! Переворачивается в полете. — Выпендрёжник! — А ты рукожоп! — Кто-о? — Эй, у меня горячее оружие в руках! — Сейчас в другом месте будет! Блины на масленицу. Он всё-таки научился переворачивать их, подбрасывая в воздух движением сковородки. — Рыжий, сука, да двигайся ты уже! — Во-олк, какой ты, какой… Нет, это не надо вспоминать, не сейчас. Не замечая, что на губах появилась мечтательная улыбка, Дэн невидящим взглядом смотрел на световое пятно от люстры на хромированной стали, машинально покачивая зажатую в пальцах вилку, чтобы отблеск перемещался по рукояти. Отказался бы он от всего, что было, ради сохранения собственной шкуры? Нет. Но дело ведь не в шрамах. И даже не в перенесённом страхе, не в унижении, не в испытанной боли. Потеря себя, смещение всех координат — вот что произошло по вине Мастера. По вине Волка. С ним тоже было больно. Не надо было резать снаружи, рвалось само. Там, внутри. «Я любовь узнаю по боли Всего тела вдоль³». И Волку больно, раз он защищается. Это они такие? Или любви без боли не бывает? Он не знал. — Я не знаю, — сказал Дэн вслух, подняв взгляд на Волка. И повторил: — Я не знаю. У меня было не так уж много времени для понимания. Знаешь, чтоб в спокойной обстановке. Глаза Волка потемнели, а на скулах выступили желваки: — Тебе больше ничего не грозит. Из-за меня — не грозит, — поправился после небольшой паузы. — Ну да, — покивал Дэн, подцепил на зубчики кусочек говядины, отправил в рот. — Все же твои «партнёры» в курсе, что я… — договорить не получилось, внезапным спазмом перехватило горло. Дэн надрывно закашлялся до выступивших слез. Волк быстро налил минералки в бокал, сунул ему в руки. После пары больших глотков кашель отступил. — Что я, как ты там сказал этим? Чмошник дырявый, сам убил бы? — Дэн… — А разве не так? О, я уверен, ты решишь все свои проблемы, если ещё не решил. И завод не отдашь, и ещё что-нибудь захапаешь! В компенсацию за неудобство. Только как племянника меня уже не представишь, верно? Так что тебе без меня уж точно проще. А мне лучше. «Станет. Обязательно», — продолжил он мысленно. — Всё. Я пошёл. — Ещё минуту, — попросил Волк. Он отставил тарелку и откинулся, заложив руки за спинку стула. Белая ткань рубашки натянулась, очерчивая грудные мышцы. — Ты прав, уходить надо вовремя. Я решил уйти из Альфы. Думаю, ты должен знать. — Что? — Дэн, уже отодвинувшись от стола, остался сидеть, с изумлением глядя на Волка. — Чтобы ты ушёл? Это нереально. Он подразумевал, что тот никогда добровольно не уйдёт из бизнеса — да это всё равно, что Казанова решил бы блюсти целибат! Но Волк воспринял его слова по-своему: — Да, это будет непросто. Я на многих завязан, и многие завязаны на меня. По щелчку пальцев, конечно, не выйдет. Но за год, плюс минус пара-тройка месяцев, должно получиться безболезненно соскочить и пристроить людей. Тебе хватит года? — На что? — Понять в спокойной обстановке. Но обещать, что не буду звонить и пытаться встретиться, не стану. Буду. И в Питер планирую часто приезжать. Мы оба изменились, Дэн. Но связь осталась. И не только с моей стороны, я это знаю, — убеждённо сказал он. — Ты хочешь… — Дэн не договорил, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли. Волк снова, в какой уже раз, сделал то, чего от него нельзя было ожидать. — Это ты вроде как ради меня идёшь на жертвы? — Нет, настолько я не изменился, — хохотнул Волк. — Конечно, из-за себя. Но благодаря тебе. Благодаря тебе я понял, что важно, а что нет. Это возвращаясь к вопросу о понимании. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на грызню за место под солнцем. Солнца и так хватит на всех, нужно лишь отойти в сторону. Но это трудно понять, когда… — он потёр пальцами переносицу. Похоже, этот жест стал одной из новых привычек, появившихся после их расставания. — Когда тебе с самого детства приходится доказывать своё право на то, что у других есть само собой, по умолчанию. Дэн свёл брови, размышляя. Что детдом наложил отпечаток на характер Волка, он, разумеется, знал, но тот никогда не заговаривал сам ни о своём детстве, ни о юности, будто сразу родился успешным напористым бизнесменом, готовым переть к своей цели как танк, не обращая внимания на тех, кто попадает под гусеницы. А на все расспросы отмахивался, мол, это было давно и неправда, неинтересно, и вообще «что у нас есть пожрать?». Единственная история из прошлого, преподнесённая и та в виде сказки, была о совершенном убийстве. Убийстве человека, которого он любил. Дэн никогда бы не узнал об этом, но Волк счёл, что он должен понимать, с кем живёт. Эта его черта — принципиальная честность в некоторых вопросах — могла причинять боль, но не могла не вызывать уважения. Волк не договаривал, уходил от ответа, путал следы не хуже своего прототипа из животного мира, но напрямую никогда не врал. И сегодняшнее обещание говорить правду означало даже не то, что он не будет лгать, а максимальную искренность и открытость с его стороны. Будет ошибкой сейчас уйти, решил Дэн.