Гостья из прошлого. Часть 2

В ритуальной комнате воцаряется полная тишина, которую через мгновение нарушает глухой вздох Алин. Успокаивающее зелье уже перестало действовать, и ведьма сползает по стене, пытаясь ухватиться дрожащими пальцами за дубовый стол. Но не успевает она оказаться на полу, как сильные руки подхватывают хрупкое тело, и Элайджа тянет ее вверх, осторожно удерживая за плечи. Несколько секунд он смотрит на бледное лицо, припухшие от слез зеленые глаза, видит, как ведьма изо всех сил пытается успокоиться. — Нам нужно поговорить, — голос вампира спокоен, и Алин поднимает на него мутный взгляд, — пойдем-ка домой, кошечка. Девушка часто кивает, и помимо воли на ее щеках появляются тонкие дорожки слез, которые она быстро смахивает, надеясь, что муж их не заметит. Элайджа замечает. Они выходят из комнаты, оказываясь в гостиной, где их встречают ошарашенные Кол и Кэролайн, которые будто онемели, не могут сказать и слова, а сидящая на диване Гвендолин, видя бледную мать, которую Элайджа поддерживает за плечи, мгновенно забывает свои обиды. — Мамочка, что с тобой? — подбегает она к дрожащей Алин, — тебе больно? — Все хорошо, милая, — тихо отзывается ведьма, пытаясь улыбнуться, — правда, Гвен. Пойдем домой? — И папа? — Да, любовь моя, — кивает Элайджа, — я провожу вас. Гвендолин кивает, и обхватывает своими маленькими пальчиками протянутую отцом ладонь. В полной тишине они покидают дом Клауса. Проходит немало времени, прежде чем они оказываются в гостиной их лесного дома, где Элайджа, усадив на диван жену и дочь, занимается растопкой камина, греет воду для ромашкового чая. Алин же просто сидит, кусая губы, пока Гвендолин не забирается к ней на колени, заглядывая в раскосые глаза. — Ты больше не злишься на папочку? — с надеждой спрашивает она, не сводя с матери синих глазок. — Нет, милая, — качает головой ведьма. — И вы больше не хотите… развестись? — девочка недовольно морщится, выговаривая последнее слово. — Нет, но… — Мне кажется, тебе пора в постель, Гвендолин, — звучит совсем рядом совершенно спокойный голос Элайджи, и мать с дочерью одновременно поднимают на вампира глаза. — Но папа, — щурится Гвен, надувая свои маленькие губки, — еще совсем рано. — Гвендолин… — девочка будто смотрится в зеркало, видя тот же самый прищур, и неохотно поднимается с дивана, отрываясь от матери. — Спокойной ночи, мамочка, — говорит она, делая шаг к отцу, который подхватывает ее на руки и уносит в детскую. И Алин остается одна. В голове такой калейдоскоп мыслей, что она, кажется, взорвется, если сосредоточится на чем-то одном. Например, на том, что они с Элайджей не разорвали связь. На том, что они не смогут этого сделать. Или на том, что у них будет еще один ребенок. Это оглушает, накрывает полным вакуумом, но все же ведьма не может не ощущать отголоски того единственного чувства, которое ей владеет. Радость. Рядом с которой никуда не девшаяся боль, от того, что она собственными руками разрушила свое счастье. Жгучие слезы в который раз за этот бесконечный вечер наполняют раскосые глаза, текут по щекам. Алин этого не замечает. Пустым взглядом она смотрит на пылающий камин, пока рядом не раздается голос Элайджи. — Плачешь от того, что мы не смогли разорвать связь? — спрашивает он, и ведьма слышит в его голосе горечь, которую вампир уже не скрывает. Алин поворачивается к нему, поднимает на мужа полные слез глаза, из-за которых его лицо видится ей слегка размытым. Она прикусывает губу, пытаясь выровнять дыхание, но ничего не выходит. Ведьма больше не может сдерживать свои чувства. И тогда она говорит: — Я плачу из-за того, что все испортила. Из-за того, что мое упрямство разрушило нашу семью. Из-за того, что это ты теперь хочешь развестись со мной. Из-за того… Она не успевает договорить, когда вампир вихрем оказывается с ней рядом на низком диване, и сильная ладонь обхватывает маленький подбородок, ловя мутный взгляд. — Моя маленькая дурочка, — нежно выговаривает Элайджа, стирая с нежных щек дорожки слез, — я никогда не хотел развестись с тобой, и не сделал бы этого. — Но сегодня… — Прежде чем Давина сказала о… ребенке, я и сам хотел прервать этот фарс. Алин тяжело вздыхает, шмыгает носом и очень медленно поднимает на мужа полные вины раскосые глаза. — Прости меня, — выдыхает она, — той ночью я … я видела твои воспоминания. Это была я, не Пирс. Я не должна была так поступать. - Это ты прости меня, — ласково говорит вампир, обводя контур пухлых губок, — потому что и я видел твои. Прости меня за боль, которую тебе пришлось испытать. — И что же дальше? — замирает Алин, не сводя с мужа пристального взгляда, — что мы будем делать дальше? — А чего ты хочешь, моя кошечка? — улыбается Элайджа, придвигаясь к жене теснее. — Хочу быть с тобой и Гвендолин, — признается ведьма, нерешительно глядя на вампира, — а… а ты? — А я, — склоняет голову Майклсон, — хочу того же, что и пять лет назад. Тебя, моя маленькая упрямая жена. Только тебя. Не успевает вампир договорить, как пухлые губки накрывают его рот, и Алин вовлекает мужа в нетерпеливый поцелуй, оказываясь у него на коленях. Элайджа отвечает ей, скользит языком в нежный ротик, на что ведьма обвивает тонкими руками его шею, прижимаясь теснее. Но проходит пара минут, и вампир мягко отстраняет от себя возлюбленную, целуя напоследок маленький носик. — Ты не хочешь? — удивленно щурит глаза Алин, ерзая на мужских коленях, — потому что я чувствую обратное… — Не представляешь как, кошечка, — улыбается Майклсон, опуская жену на диван, — но я не хочу, чтобы ты уснула в процессе. А исходя из того, что нам пришлось пережить за этот день, такое развитие событий весьма вероятно. Поэтому сегодня нам лучше просто лечь спать, а вот завтра… Вампир щурит глаза, глядя на то, как нежные щечки жены заливаются румянцем под его откровенным взглядом. — Завтра ты ответишь за каждый день из этих шести месяцев, что я был вынужден вести монашеский образ жизни. — У тебя никого не было? — склоняет голову Алин, пытаясь сдержать улыбку. — Как и у тебя, моя кошечка. — С чего ты… — начинает было она, но быстро замолкает, закатывая глаза, — Гвендолин. Кто бы сомневался… Что она еще рассказала тебе? — Не сердись на нашу дочь, любовь моя, — отзывается Элайджа, касаясь большим пальцем разрумянившихся щечек. — Я бы назвала ее твоей, — дует губки Алин, — но с нашим вторым ребенком я такой ошибки не совершу. Он будет любить меня. — Это мы еще посмотрим, кошечка, — смеется Майклсон и, подхватывая возмущенную жену на руки, устремляется в их спальню.