Завет колдуна

За поворотом Нанаба всё же сбавила скорость. Мокрой дороге, говорил отец, верить нельзя. Когда Райт, старший брат, угнал отцовскую машину, чтобы свозить девушку в город, в клуб, а на обратном пути не справился с управлением в дождь и влетел в ограждение, помяв крыло и разбив фару, отец сказал, что Нанабу учить не будет. Пусть сперва вырастет и катается потом на своей машине. Прорыдав над этой несправедливостью неделю, четырнадцатилетняя Нанаба предложила брату сотрудничество: она снимет установленный отцом барьер с машины, а он научит её водить. Райт усомнился, что она сможет, отец пусть и не учился магии специально, но умел многое, и защищал своё имущество так, что ни единого случая не было, чтобы у них хоть мелочь какую украли. Ну, кроме груш. Грушу, которая росла у самых ворот, свесившись ветвями на улицу, папа специально не трогал, пусть обносит соседская детвора, всё равно их девать некуда. В гараже Райт стоял в проеме, чтобы чуть что, сделать вид, что они просто зашли за бензином, оттереть краску откуда-нибудь. Нанаба, обтерев руки о штаны, подошла к машине, положила ладонь на новенькую фару и дверцы открылись сами собой, а заодно капот и багажник. Она потом отдельно тренировалась, чтобы открывать только нужное. Уже после возвращения до Райта дошло, что снять-то барьер Нанаба сняла, но отец же заметит! Нанаба сказала: спокойно, и повторила барьер буква в букву, символ в символ. Он на самом деле простой был, а те секреты, которые папа считал секретами, бабушка использовала на банках с вареньем, чтобы они, жуткие сладкоежки, не объели погреб ещё до зимы. Дорога змеилась через лес, Нанаба то и дело выворачивала руль, на душе, впервые за многие дни, было спокойно и тихо. Родные места, всё родное. Словно едешь домой на каникулы. Этой же трассой курсировал автобус, Нанаба выходила на повороте, а там уже встречал папа. Иногда, если погода была хорошая, они созванивались, и он приходил пешком, без машины, подхватывал её легкую сумку на плечо, и они шли домой, не торопясь, попинывая сосновые шишки. Нанаба потом подбирала какую-нибудь и увозила с собой, как частичку родных мест в шумный, такой непривычный первое время город. К городу она, с годами, привыкла, но так и осталось неуловимое, почти уже и неощутимое «не то», которое проходило только в редкие визиты домой, да ещё в объятиях Майка. Как будто воздвигалась между нею и миром стена, и никому было сквозь неё не пробраться. Даже до боли знакомое, как выяснилось, приобретает особый окрас, когда делишь его с кем-то важным. Когда Нанаба впервые привезла Майка сюда, знакомиться, лес вдруг увиделся ей совершенно другим — ещё ярче, ещё интереснее, точно открылись новые органы чувств, а те, что были — обострились в разы. Она боялась, что Майку не понравится лес — её любовь, её колыбель, её первые воспоминания, или наоборот — понравится слишком и что-то случится. Ей было стыдно за эти мысли, она прятала их за напускной веселостью. Майка в доме приняли хорошо, особенно мама, которая волновалась, что Нанаба со своей нездоровой страстью к учебе и работе так и останется навсегда в одиночестве. Бабушка, тоже приехавшая по такому случаю, подмигивала украдкой, дескать, хорош, он нам подходит, милая. А папа спросил, когда Нанаба вышла к нему на крыльцо после ужина, где он докуривал уже третью папиросу: он не маг? Нет, сказала Нанаба, не маг. Но и не человек, сказал отец. И Нанаба опять согласилась. Они были вместе уже около полугода, когда она решилась спросить: Майк, ты кто? Было утро, они лежали в постели и ленились, Нанаба подумала, что он сейчас добрый, не обернется и не сожрет её. Поначалу было так интересно выискивать в нем те особенные черты, о которых не пишут в учебниках, но передают из уст в уста, как байки или похабные анекдоты. Что во время оргазма, например, у оборотней становятся звериные глаза. У Майка не становились, хотя рычал он так, что всё сладко поджималось внутри. Потом стало по чуть-чуть напрягать, когда Нанаба поняла, что прошло несколько месяцев, а он так ни разу и не обернулся. Ни препаратов в квартире, ни следов уколов на самом Майке не появлялось. Он не беспокоился ни перед полнолунием, ни даже в само полнолуние, Нанаба поняла это со смесью исследовательского восторга и ужаса, когда они стояли на балконе ночью, она курила, завернутая в простыню, а Майк был просто так, без ничего, со стаканом воды в руке. И ногти не становились когтями, и не лезла из кожи шерсть. «Кто ты?» спросила она. Майк повернулся на бок, подпер голову кулаком, посмотрел её в глаза. Она гадала: медведь, волк? Воображение отчего-то подкидывало огромную лохматую собаку. Из тех, которые с длинными челками. — Я оборотень, — сказал он спокойно. — Не бойся, я никогда не причиню тебе вреда. — Разве я боюсь? — она раскрыла ладонь, сунула ему под нос — нюхай, ты же понимаешь по запаху. Майк взял за запястье, втиснулся носом в линии, по которым шарлатаны, с которыми полиция устала бороться, предсказывали судьбу, и вдруг широко лизнул. Оборотень, думала она после — не ликантроп. Ликантроп — это преступник, тот, кто не желает придерживаться правил, созданных для таких, как он. Соблюдать условия, при которых не сможет навредить другим и себе. Оборотни — законопослушные граждане. Нанаба видела очереди в отдел контроля и выдачи препаратов. Бесплатных! Только уколи, чтобы не обернуться внезапно в луну. Или приди — и тебя даже уколют. Совсем не больно. Очнуться и осознать, что натворил страшное — куда больней. Они сидели в этих очередях такие разные, все приличные люди. Обычные люди. А Майк был не просто обычный — лучший! И он не оборачивался и ничего себе не колол. В Нанабе ни на секунду не возник страх перед ним, никогда, ни разу, но загадка всё не разрешалась, и она пристала через год, не в силах справиться с любопытством: ну покажись. Ну какой ты? Большой? Страшный? А зубы у тебя, наверно, огромные. Майк, правда, я хочу увидеть тебя. Настоящего. Я настоящий — так, отвечал он, в этой форме. Нанаба фыркала: да, конечно, страшный оборотень, человек-человек. Майк не отвечал, смотрел и держал её за руку. Раз сказал: если тебя не устраивает, не можешь так, мне жаль, но я правда не оборачиваюсь, потому что… потому что не надо. Нанаба перерыла все доступные и даже труднодоступные источники по теме. Почему не оборачивается оборотень? Почему? Почему?! А потом они поговорили начистоту, и всё встало на свои места. За все годы брака Нанаба так и не увидела зверя, и не то чтобы ей больше этого не хотелось, но раз Майк не хочет, то пусть. Жаль, думала она, останавливаясь перед воротами, Майк не мог поехать тоже, ему здесь так нравится, ещё с того, самого первого раза. Обязательно приедем, когда всё закончится. Надолго, в отпуск, гулять, собирать грибы и ходить на реку. Мама не желала ничего слушать, сказала: — Всё успеешь, всё равно в ночь я тебя назад не пущу. Нанаба не стала спорить. В самом деле, Смит дал ей два дня, можно позволить себе несколько спокойных часов в кругу семьи. Она сразу же отзвонилась Майку, тот не ответил, Нанаба набрала: «Уже дома, мама сейчас накормит, назад не приеду, а прикачусь. Все тебя обнимают. Люблю тебя». Папа проводил Нанабу до комнаты, включил свет, взял её лицо в ладони и с беспокойством оглядел под яркой лампой, уже совсем стемнело, да и дождь никак не прекращался, только усиливался, Нанаба порадовалась, что успела до ливня. — У тебя морщины, — сказал отец. — Ну, па! — Что «па», — возмутился он, — пора присматривать очки! Ты же щуришься! — Па, да я просто старею уже. Отец, не отпуская её, изрек: — У меня в твои годы было уже двое детей и ничего вот этого. Хочешь к моему возрасту быть, как крот? Я поговорю с твоим мужем, куда он смотрит. Нанаба со смехом прильнула к нему, прижалась крепко-крепко. Папа. Они виделись же недавно, он приезжал, привозил яблоки. И всё равно. Особенное что-то, когда он рядом и когда ворчит, и недоволен, и немного стесняется до чего счастлив, что она здесь. — Ну давай, в общем, — сказал, отшагнув к дверям, — ты дома. Райт приедет на ужин. Мы все внизу. Дверь закрылась, Нанаба села на кровать, вскочила тут же. Не надо, в уличном. Мама наверняка стирала покрывало. Провела по нему рукой — мягкое, пушистое такое, мама всегда добавляет кондиционер, а папа забывает, по этому легко отличить, кто занимался стиркой. И кто снимал постиранное с сушилки, потому что папа складывал, чтобы перегладить потом, а мама гладила сразу, и в итоге первая стопка так и лежала, пока вещи из неё не понадобятся, а вторая рассортировывалась по шкафам. Дождь разошелся вовсю, Нанаба подошла к окну, приоткрыла створку, в лицо посыпались мелкие капли, бррр, хоть бы Отабек не совался никуда в такую погоду, оборотень точно не высунется, кому охота шкуру мочить. Она разделась, сложила вещи на стул, достала из шкафа свои домашние штаны и футболку. Хорошо приезжать сюда — всё своё, и не то, что привезла с тобой, и не то, что выдали гостеприимные хозяева, а правда своё, потому что ты дома. Супер! На часах уже было прилично времени, дома ли Майк? Так и не перезвонил, Нанаба проверила — и сообщения не было, хотя её сообщение отмечено как прочитанное. И уже когда тыкала в экран в поисках последнего вызова, телефон разразился развеселой мелодией из старого мультфильма. Нанаба скользнула пальцем по зеленой трубке. — Да. Ханджи на том конце линии сперва чем-то хлопнула, а потом сказала: — Привет! Ты добралась? — Уже на месте. Нанаба подвинула рюкзак носком, залезла на кровать с ногами. — Ну молодец. У нас тут тучи ходят, у вас там как? Ливень? А, ну гляди там, осторожнее на дороге. Кое-как Нанаба вытащила из-под покрывала подушку, прислонила к спинке кровати, оперлась спиной и чуть не застонала — ка-ак хорошо. Сказала: — Я пока не могу отчитаться. Ханджи заскрипела, потом чем-то клацнула. Чайник, догадалась Нанаба, делает перерыв, значит, ещё на работе и домой не собирается. Но не жует, Моблит ещё, наверное, не принес, а столовка уже закрыта. — Ханджи, что у вас там? И где Майк? Почему звонишь ты, а не он? И когда он вообще последний раз звонил, сколько прошло часов? Богини! — У нас, — ответила Ханджи, — четыре ведьмы. — Нанаба оторвала спину от подушки, сжала свободной рукой коленку. Прямо в городе, опять?! — Все, как на подбор, — продолжала Ханджи, — как вчерашняя, ты знаешь? — Да, Майк рассказал. — Невменяемые. Приходят в себя потом, сами в шоке, ничего толком не помнят. У всех точка отсчета — какой-нибудь ритуал, хоть мелкий, одна вообще чай от горла заговаривала, очнулась уже у нас. Взяли в парке возле фонтана, с девочкой на руках. Клянется, что ритуалов с людьми никогда не проводила, живет тихо-мирно возле одной деревушки к югу, как оказалась в городе — хрен знает. Все как одна — довольно слабые. Наше счастье. Нанаба выругалась, сложила ноги ступня к ступне. Проклятье! Значит, Майк на допросах в карцерном корпусе, ладно. Вот тебе и затишье. — Это помимо прочего по мелочи, — говорила Ханджи, Нанаба буквально видела, как она раскачивается на стуле, зацепившись носками за перекладину под столом, — наяды там, полтергейст. У нас в хранилище усилители для барьеров заканчиваются, затребовали помощь из северного отделения, у них там тихо. — Пока, — сказала Нанаба, прочистила горло, — пока тихо. — Именно, — обрадовалась Ханжи, как всегда, когда её вдруг хорошо понимали и перехватывали ход мысли. — А знаешь почему? — Ну? Ханджи, блин, четыре ведьмы, мы столько в городе поймали за весь прошлый год! Или… Стоп, что там у вас ещё? Хаджи довольно хохотнула, Нанаба стиснула пальцы до побелевших костяшек. — Ханджи! Что ещё? Кто?! Командир отряда Ханджи Зоэ набрала воздуха в грудь, длинно выдохнула, Нанабе почудилось, что прямо ей в ухо, и выговорила, как фирменное блюдо преподнесла: — Вампир! — Кто?! Мягкий плед коварно скользнул под задницей, когда Нанаба резко наклонилась вперед, и она съехала по нему, как по ледяной горке, схватилась за спинку, вздернула себя на ноги. Эти их шутки! Какие-то тонкие, для Эрвина Смита в самый раз. У них бывает, они знают друг друга давно. Ханджи пошутит — все сидят, не поймут, где смеяться, а Эрвин улыбается, прям щеки трескаются. И Майк тоже. Майк! — Ханджи, хватит дергать меня за нервные окончания! Что с Майком? — Ничего с Майком. Царапнулся немного, пока задерживали. Уже зажило. Нанаба, ты меня хорошо расслышала, я не прикалываюсь — мы задержали вампира, в городе. Разнес кофейню и половину одноэтажного здания на углу министерства, знаешь, длинное такое, где кондитерские. Напал на полицейского постового, пытался укусить. Знаешь, что спасло? Компресс! От горла прилепил, спиртовой, и прикрылся шарфом. — Зачем? — спросила Нанаба тупо. — Затем же, зачем и ведьмы — не в себе. Потому так легко и скрутили. Легко? Здание разломал. Хотя да, при поимке вампира — это мелочи. И Майк пострадал. Правда уже заросло? Почему он не перезванивает, господи? Ну можно хоть короткое сообщение! — Я думаю, — сказала Ханджи уже серьезно, — тебе это будет интересно. Мы его запечатали, конечно, но при том, что творится с барьерами, нет никаких гарантий, что эти печати не разломаются на раз-два. Нанаба? — Да, — сказала Нанаба, — я слушаю. — Если тебе нужно время — задержись там. А мне нужно время, подумала Нанаба отстраненно? Я сама не знаю. — Если ты вернешься с пустыми руками — я не знаю, что нам и делать. Ребята в лаборатории падают с ног, но только обороняться, боюсь, недостаточно. Нам нужно что-то противопоставить, потому что у нас, похоже, война. Нанаба молчала. Можно бить себя пяткой в грудь и клясться всё сделать и не подвести родной Легион. Что от этих клятв толку, когда она не смогла расшифровать даже книжку с действенными барьерами. В трубке щелкнуло, раздался шорох бумаги и голос Моблита, Ханджи быстро сказала: — Ну давай там, держи меня в курсе, я тебе начальница, как-никак. Нанаба едва успела вставить: скажи Майку, пусть позвонит, и параллельно услышать моблитово: остались только с грибами, ты это будешь, и Ханджи Зоэ оборвала звонок. Нанаба бросила телефон на кровать, широким шагом прошлась по комнате, снова открыла окно, на этот раз нараспашку, вдохнула полной грудью, утерла лицо от капель, зачесала волосы влажной рукой. Вампир. Учтенных их осталось ровно пять на всю страну, неучтенных, по многажды проверенным данным — ещё четверо. Итого девять особей. Всего девять, пятеро из которых под жестким надзором и контролем, а остальные боятся высовываться и живут в такой глуши, что туда и не доберешься. Последнюю экспедицию за вампиром организовывали, когда Нанаба ещё училась на первом курсе Академии, два отряда отправились в горы — вернулись ни с чем. Формы жизни опаснее, наверно, и не существовало. Сильные, как оборотни, они умели становиться невидимыми, пусть и на короткое, но достаточное, чтобы скрыться, время. Срок их жизни даже на фоне ведьм казался фантастически долгим, о сравнении с человеческой жизнью нечего и говорить. Но период их расцвета прошел ещё сотни четыре лет назад, и с тех пор вампиров становилось всё меньше и меньше. Охотиться им, как и оборотням, было запрещено, но если вторым разрешалось оборачиваться и подчиняться своей звериной сущности хотя бы изредка, вампиры были и этого лишены. Когда маги заняли лидирующие позиции в мире и навели порядок, с учетом собственных интересов, вампиры отказались идти на компромисс. Самым лояльным и разумным из них сохранили жизнь, и они доживали теперь под приглядом полиции и Легиона. Остальные прятались, но, в сущности, тоже доживали. Сообщений об укушенных не поступало уже не один десяток лет, и для современных людей вампирские истории обрели почти баечный окрас, перейдя в разряд городских страшилок. Живого вампира из всего личного состава сегодняшнего Легиона видел разве что Виктор. Он любил в красках рассказывать историю, как, совсем молодой тогда маг, искал некоего инкуба в глухой деревеньке в горах, а набрел на пещеру и даже не сразу понял, кто перед ним. Инкуб, рассказывал, взмахивая руками, — не инкуб, человек — не человек. А он потом улыбнулся. Виктор безо всякого стеснения описывал, как катился со склона к оставленной у подножья машине, и всё казалось потом, что ветер свистит за спиной. Вампиры невозможно быстрые, Нанаба смотрела видео, где один из учтенных пальцами ловил пули. Именно тогда и пытались найти с экспедицией, но логово было уже пустое. Они умные, и не теряют контроля, как оборотни от полной луны. Их мучит жажда, но они способны жить, не утоляя её. Они никогда не рискуют понапрасну, зная, что силы давно не равны. Воздействовать на вампира… Это какой же силой надо обладать? Нанаба нашла на нижней полке шкафа свои домашние тапки, обулась. Постояла, покачивая дверцу, задрала голову. Нет, кусок в горло не полезет, пока не сделает основное. Элемент ключа грел ладонь, Нанаба потерла её о штаны. В коридоре пахло мясом и капустным пирогом, Нанаба сглотнула слюну. Права была бабушка, успела проголодаться, хотя и не бегала же, не прыгала, за рулем сидела. Или это от нервов. Нет, сперва дело, потом удовольствия. Она дошла до лестницы, свесилась вниз — вытяжка не шумела, понадеялась, что мама услышит, крикнула: — Мам, я наверх схожу! Я быстро! Мама выглянула из кухни, вытирая мокрые руки о фартук, возмутилась: — Поешь сначала, ребенок! Райт уже подъезжает. — Я быстро, — повторила Нанаба, мама махнула рукой — иди-иди, иначе будешь сидеть, как на иголках, испортишь вечер себе и всем. Короткая лестница в три шага привела на чердак. Барьер простенький, вся семья знает, даже мама, у которой способности к магии самые минимальные, но она сюда и не ходит, так только, за подшивками древних журналов или если книжку старую не может найти, или если что-то жалко выкинуть, вдруг пригодится. При бабушке на чердаке не копилось хлама, а когда она уехала, он понемногу наслаивался. Бабушка приезжала, устраивала чистки, скандалила с мамой, Нанаба гадала, как они уживались под одной крышей добрых двадцать лет? Главное, по отдельности у обеих чудесный характер, но вот не совпали! То ли бабушка давно приезжала, то ли мама встала грудью на защиту своего добра, но чердак выглядел куда более заполненным, чем когда Нанаба заходила сюда последний раз. Не кучи хлама, не клочья пыли, нет, наоборот: всё под чехлами, аккуратно так, но вот этих коробок раньше не было, и этой тоже. Святые силы, от чего она вообще, от холодильника, что ли? И что в ней можно хранить — лыжи? В подвал, где соленья и овощи, мама, главное, лишнего не носит, и в кладовке у неё полнейший порядок, полочка к полочке, сушеный чеснок равномерно развешен и пучки пряных трав, а тут, значит, можно. Возле бабушкиного сундука. Семейного достояния! Нанаба хмыкнула себе под нос: бабуля во мне прорезалась, завожусь. Покрутила вторым выключателем, дальний угол под покатой крышей осветился ярче. И сундук под чехлом. Ну, это ладно, хорошо, не пылится. Раньше пыль на нем не успевала оседать. Давно это было. Хорошие были времена. Тихие. Плотная ткань чехла собралась послушными складками и осела на стуле, Нанаба опустилась на корточки, тронула пальцем замочную скважину. Никогда не видела от этого замка ключа. Он существовал когда-то, наверное, и не один, да все порастерялись за ненадобностью. И был бы ключ — сундука не отпер бы. Нанаба приложила руку, перед глазами вспыхнули цепочки формул, загорелись золотом, и замочная скважина вспыхнула ласковым светом, словно зажглась внутри восковая свеча и тут же погасла. Какое приятное чувство, подумала Нанаба, никогда больше не бывает такого, наоборот, всегда чувство преодоления, словно проходишь сквозь что-то. Бывает легко, будто через туман, а бывает, что продираешься, словно сквозь толстое ватное одеяло, рвешь барьер на части, и чувство плохое-плохое. Вот с сундуком всегда хорошо, словно бабушка обнимает. Мелькнула дурная мысль, что настанет время, когда это будет единственным способом соприкоснуться с ней, Нанаба быстро её отогнала. Откинула крышку, ручка стукнулась о стенку, там за годы уже давно образовалась вмятина, даже перестали замазывать. Нанаба опустилась на колени. Протянула руки, положила правую на том с заклинаниями против буйства стихии, левую — на пособие по поимке русалок. Подумала: моё! Всё моё, боги. Я же всё это знаю. Ну, почти всё. Во всяком случае, способна понять. Щекам стало горячо, Нанаба отерла их предплечьями и принялась выкладывать книги на пол ровными стопками, в строгой последовательности, чтобы не перепутались, нет времени после рассортировывать назад. Книга с пометкой «А» — последняя надежда, она, пожалуй, оставит её на потом, а пока, может быть, получится справиться и с книгой с пометкой «В». Только самые сильные на дне сундука, глубоко. Ливень всё хлестал, в окно второго этажа стучала ветка. Черешня, наверное, подумала Нанаба, планомерно освобождая сундук. Хотя нет же, черешня с другой стороны дома. Да и папа всегда обрезает ветви. Однажды, когда они с Райтом были маленькими, большая ветка ореха разбила окно веранды, и с тех пор… Точно кубик льда упал в желудок, Нанаба, уже в движении, пригнула голову, кувыркнулась от сундука к окошку под самой крышей, вскочила на ноги. Из темноты на неё глядели два круглых янтарных глаза, мокрая шерсть вздыбилась, раздалось глухое ворчание, и зверь, отчетливо проскребя когтями, отпрянул от стекла и исчез, как не было. Нанаба прыгнула назад к сундуку, захлопнула безо всякой осторожности крышку, вслух, чтобы не терять времени на представление в голове, произнесла формулу, выбежала на дверь, прислонилась спиной и закрыла самым крепким своим барьером. Скатилась по лестнице вниз, к отцовскому кабинету, к сейфу, вытащила ружье, зарядила, вглядываясь в недозашторенные окна гостиной, распахнула дверь и выскочила на крыльцо.