Завет колдуна

Что ты за дура такая, Нанаба Бенар, думала теперь Нанаба, продираясь через бурелом. По лесу будто стадо слонов прошло или, что вероятнее, спятивших медведей. Тут и там путь преграждали отломанные ветви. Не веточки, а огромные многопалые лапищи. Местами и целые деревья, сломанные пополам, как спички. Нанаба выросла около леса, хорошо его знала, знала, что бывает после ураганов, после засух, после пожаров, когда молния попадет неудачно в сухое дерево, или огонь перекинется с полевого костра, а тем более как выглядит лосиная тропа или что-то такое же естественное. Это же ни на что не было похоже. — Это всё он, — сказал Николай, — он здоровенный. — Ты говорил, он колдун. — Колдун и есть. — Здоровенный колдун? Деревья переломал? Николай шагал впереди, расчищал, насколько выходило, путь. — Колдун и оборотень. Нанаба нащупала кобуру под мышкой. Выстрелить ему между глаз и дело с концом. Сейчас заманит её в чащу и привет. С магами ведьмы, говорят, такие ритуалы проводят — закачаешься! Голова мага круче горшка, набитого золотыми монетами. А оборотню — кишки, и что там ещё останется, шматки мяса на костях. Мяса-то в Нанабе не то чтобы много, не наестся. Она выругалась опять. Да не должен. Не то чтобы она доверяла всем и каждому, но этот Николай похоже не врал. Он не выклянчивал у неё веры к себе, и не нервничал, как нервничают лжецы, когда им не верят. Он торопился, рвался назад, в лес, раздражался и огрызался, если Нанаба начинала сомневаться в его словах, говорил, что ей это надо не меньше, а если не надо, пусть просто даст книгу и не мешается под ногами. Ага, говорила Нанаба, сейчас, держи карман шире. К книге она так и не прикоснулась. Наведалась с утра на чердак, убедилась, что остальное на месте, сменила барьер на прежний. Если с ней что-то случится, бабушка не должна потерять доступ к книгам. Нет, не похож он был на лжеца, к тому же рассказал про мальчишку. Утром же, прежде чем сесть в машину, Нанаба спросила прямо: — Ты здесь около месяца, так? — Николай кивнул, да, так. — А из деревень на перекрестке всё это время поступали жалобы на веркота. Это не так уж близко, за ночь туда и обратно не смотаешься, а кто-то там режет кур. А ты здесь. Не сходится. —Что я, — возмутился Николай, — один веркот на свете? Не знаю. Нанаба постучала костяшками по крыше и сказала, что пока не узнает в чем тут дело, с места не тронется. Там, в конце концов, Отабек, может он в опасности, мало ли что за тварь там обитает. — Не знаю, — настаивал Николай. Нанаба сказала: — Ну тогда и я как помочь тебе не знаю. И отшагнула к крыльцу. Николай шумно выдохнул, выругался мудрено, и сознался, что да, и там веркот, но он не вредный, бояться нечего. Свой. — Свой? Вас сколько вообще? Оборотническая банда? Под трибунал меня подведешь, во что я впутываюсь вообще! Николай заскрипел, зашипел, нервно, с силой потер бороду и выдал: — Юрка. Внук мой. Никого больше нет. Лилия сперва имя назвала, бабки твоей, мы туда и отправились, а там ни книг, ничего нет, только время потратили. Я его там оставил и наказал ждать. Вот он ждет. — Хозяйства разоряет. — Ну, — философски заметил Николай, — не с голоду же помирать. Он пацан ещё совсем. Безвредный. — Внук, значит? — хмыкнула Нанаба. Не такой он и старый для деда. Хотя, если мальчик ещё и правда не взрослый… Если бы Райт сподобился заделать ребенка одной из своих подружек юности, мама с папой вполне уже были бы себе бабушкой и дедушкой сорванца лет десяти. Николай кивнул, и она ему поверила: тяжкой складке между бровей, пыльному взгляду. — Этот твой сослуживец, — спросил он, когда они уже отъехали от деревни, — если поймает его, то что? — Ничего. Задержит и со мной свяжется. У тебя с внуком связь какая-нибудь есть? — Нет, — помрачнел Николай. — Я сказал ждать — он ждет. Я ему не сказал, куда отправился, и назад в наш лес велел не ходить. — Но после сказал с какой-то особой интонацией в голосе: — Он упертый, с характером, я боялся, как бы не потащился всё-таки Лилию вызволять. Нет, думала Нанаба, перешагивая через кучки вырванной с корнем травы, не врет он. Майка бы сюда, он бы точно почуял ложь. Ну и просто, Майка бы. Нанаба довольно смутно помнила начало своей службы в Легионе, как часто бывает со всеми началами — память затирает, как ластиком, и остаются только размазанные контуры: вот Ханджи хлопает её по спине, а вот ей показывают кабинет возле библиотеки, а как заводились знакомства, как усваивалось новое — мутно. С Майком стало легче. Майк был опорой ей ещё до всего, что у них в итоге случилось. Он мало говорил, если только коротко и по делу, но мог сесть рядом, и уже возникало чувство, что она не одна, и что налажать не так уж и страшно, и если что, вот рука старшего и опытного товарища. А потом становилось лучше и лучше. Каким бы трудным ни выдался день, одно знание, что они придут домой вместе и пробудут вместе всю ночь — ободряло. И она могла рядом с ним больше, и сил прибывало, и уверенности в этих силах. А порознь всегда такое чувство, что половину сил как ковшом отчерпнули. И реакции заторможеннее, и мысли ворочаются кое-как. Говорят, что люди дуреют от любви, а у Нанабы всё перевернуто с ног на голову. Она без любви дуреет. — Далеко ещё? — спросила она, когда очередная ветка заехала ей по лицу. Да сюда надо было если не в скафандре, то хоть в костюме пасечника выдвигаться! Лицо и руки от мелких царапин уже горели. — Нет, — ответил Николай, отвел еловую лапу, — почти пришли. Ели густо обрамили небольшую поляну, а на поляне стоял домик — типичное такое ведьмино логово. Твою мать! Нанаба придержала шаг, положила пальцы на рифленую рукоять, стиснула. Даже заговоренные пули сильную ведьму не убьют, но замедлят, или даже, если удачно попасть, обездвижат, а после можно и голову с плеч сносить. Нанаба напрягла ногу, почувствовала нож за обкладкой ботинка. Тяжело и опасно в одиночку, но справится как-нибудь. Главное, позволила же себя затащить! Ну совсем ума нет. Майк будет в ярости и будет прав. Николай вздохнул так тяжело, что даже плечи приподнялись и опали, Нанаба невольно ослабила хватку. На рукояти остался влажный след пальцев. — Что натворил, проклятый. Что натворил… Половины крыши не было. Из одного окна корнями наружу торчал древесный ствол, другое просто выдрано вместе с рамой. От одного угла как зубами откусили, зубищами, если бы у людей бывали такие рты. Двери, на удивление, остались целые, и Нанаба с содроганием подумала, что открыть их тот, кто всё это здесь устроил, не смог, потому и достал хозяйку через разломанную крышу. Но правда, это какая же силища и какие размеры. Оборотень, значит? — А он, — спросила Нанаба с затаенным сомнением, — большой? — Повыше сосен, — Николай кивнул на край поляны, — будет. — Опять, — возмутилась Нанаба, — врешь! Не бывает таких волков, даже оборотней. — Волков? Я что, сказал, что он волк? — Что оборотень — сказал. — И что? Я сам оборотень, я волк, что ли? — Так и кто он тогда? Кот? Николай тряхнул головой, седина в бороде блеснула под солнцем, как серебряная, и ответил со всей серьезностью: — Макака. Нанабе кровь бросилась в лицо, и всё на секунду померкло перед глазами. Когда пришла в себя, оказалось, что стоит, согнувшись, и утирает слезы хохота. И замерла на выдохе. Стоп! — Кинг-Конг? — кинулась к багровому от ярости Николаю. — Ну, как из кино, огромная такая обезьяна, да? — Хохочи-хохочи, — прошипел он, вздернув подбородок, глаза сверкнули. — Увидела бы, обделалась бы на месте. Да! Огромная макака, выше деревьев, с ручищами длиннющими, деревья как зубочистки крошит. Это, — он кивнул на крышу, — отодрал пальцами. В боку кололо от смеха, Нанаба прижала его рукой, огляделась. Святые силы. Да какое же колдовство способно не просто разрушить, а сотворить разрушительной силы махину больше сосны высотой. Николай, гневно сопя, взошел на крыльцо, дернул дверь, и та поддалась. Нанаба заглянула в дом с того места, на котором стояла — всё вверх дном. Где-то там должна быть комната со всей полагающейся атрибутикой: большим чаном, местом на полу для магического круга, полками с зельями, большой книгой заклятий, обязательно рукописной. Внутрь не пойду, решила Нанаба, не раньше, чем увижу ту, за которой приехали. Но Николай и не приглашал, постоял на пороге и закрыл двери. — Где она? — спросила Нанаба. Он не ответил. Сошел с крыльца и показал идти за ним. Свернул за откушенный угол дома. За углом, огороженные низким плетнем, зеленели аккуратные грядки, Нанаба, будучи не сильна в фармакологии и травничестве, узнала только чабрец и мяту. Как будто и не на зелья, а просто на чай растили. Бабушка в детстве заваривала удивительный чай, с мелиссой и мятой. Сколько Нанаба ни покупала потом в городе чаев, такого найти не могла, не растить же на подоконнике — Майк с ума сойдет. За плетнем снова начался лес, ещё хуже, чем был. Как будто древние боги играли в боулинг и сбивали деревья, как кегли, шарами, слепленными из грома и молний. — Подальше, — пробормотал Николай себе под нос, Нанаба едва расслышала за треском веток, — оттащил от дома, чтобы набраться сил не могла. Ведьмы — удивительные домоседки, недаром в сказках у них ходячие дома. Ведьме и впрямь проще заставить дом двигаться, чем покинуть его. В доме у неё — всё. Она сама. Ведьму ещё девочкой берет на воспитание другая ведьма, а после уж как получится: либо старая ведьма умрет, и дом достанется молодой уже пропитанным магией, либо молодая уйдет сама и построит себе свой. Будет пропитывать его доска за доской, год за годом. Наполнять книгами и сундуками, и склянками с зельями, и свертками с землей, костями и шерстью животных. Сколько отряды Легиона выгребали из этих домов при обыске после ликвидации ведьмы. Описывать задолбаешься! Моблит щелкал фотоаппаратом и всё возносил хвалы техническому прогрессу. Нельзя было бы сфоткать, Ханджи зарисовывать заставила бы. Отдельный, и часто болезненный вопрос, ведьминские компаньоны. Хорошо если вороны, её глаза на дорогах и в деревнях, или и впрямь животные, кошки или медведи, а когда веркошки и вервольфы — тяжело. Иногда их казнили по приговору суда. В зависимости от злодеяний ведьмы и их собственных. Если крали для неё детей или предметы, через которые та наводила порчу и изводила живое — смерть, если просто прислуживали, добывали информацию, охотились для неё на лесное зверье, и если судья попадется добрый — могли и сохранить жизнь. Бывало, что прислужники жили при ведьме поколениями. Ведьминский век долгий, оборотня — короче. Если Николай не врет, то выходит, и ребенок его служил ведьме, и внук. — Давно ты живешь здесь? Говорил, что не местный. Николай не обернулся, перешагнул через поваленный ствол. Ответил, когда Нанаба уже отчаялась дождаться: — Давно. Ещё молодым был. Не понимал ничего, что как. Лилия к себе взяла. И дочка тут родилась. Замолчал, глядя под ноги. — С тех пор внук уже родиться успел, — сказала Нанаба. — Не мог получше устроиться, чем у ведьмы? Николай глянул через плечо, словно вот-вот — и кинется, вцепится в горло, обратившись котом на лету. Нанаба сомкнула пальцы на рукояти, понадеялась, что сверкнула глазами не хуже. — Получше, — выплюнул Николай. — Помолчи, раз не понимаешь ничего. Ну хорошо, подумала Нанаба, будет одним непониманием больше. Кто знает, что ими движет. Может быть, то же, что и людьми, которые идут против закона — то ли уверенность в своей правоте, то ли страх, что лучше уже не будет, а значит, и терять нечего. Мало ли от чего он укрывался в лесу. Ещё через две сотни трудных, с ругательствами и опасениями подвернуть обе ноги разом шагов, Николай нагнулся, подцепил у самой земли сломанное молодое деревце, поднял за ствол и передвинул в сторону. — Пришли. Нанаба выхватила пистолет, большим пальцем сдвинула предохранитель. Завел-таки, паскуда! Твою ж мать! Николай на неё и не смотрел, стоял, потупив голову, потом протянул руку и положил всей раскрытой ладонью на растрескавшийся древесный ствол. Дерево то ли скрипнуло, то ли вздохнуло. Нанаба смотрела Николаю в затылок, в кромку седеющих волос, а рука на рукояти потела. Николай присогнул пальцы, провел большим, как по чужой щеке, и вздохнул в ответ. Дерево открыло глаза. Нанаба шагнула назад, наступила на сухой сук, он оглушительно треснул. Она громко выругалась. — Какого дьявола! Что это?! Глаза смотрели. Внимательные. Изучающие. Пронзительные до ломоты в висках. — Это она. Проклятый, — прорычал Николай, прижал ладонь теснее. — Недостало силы убить её. Когда я уходил, она ещё говорила. Хоть что-то. Дыша ртом, Нанаба шагнула вперед, обратно, приблизилась к дереву на расстояние в пару шагов, сглотнула, пожалела, что оставила воду в машине. — Как? — спросила она. — Как он сделал это? Сама же подумала, какая разница, как. Замуровать живого человека, ну ладно, пускай не человека, ведьму, в дерево — как это вообще возможно? Нанаба вгляделась, ниже, из-под шершавой коры виднелись кончики пальцев. Срастить живую плоть и древесину. Как? Говорят, алхимики прошлого занимались вопросами диффузии разумного и неразумного, но, как и во многом, не преуспели, а то, в чем преуспели, как любила повторять бабушкина подруга Флориана Морган, стало наукой. С другой стороны, и тело живое, и дерево живое, так почему нет? Николай молчал и смотрел не на Нанабу, зато ведьма смотрела из древесного ствола прямо на неё. По-прежнему на неё. Не сводила взгляда. — Она знает тебя, — сказал Николай. — Исключено. Я никогда о ней не слышала. Но она слышала о книге. И знала, где искать её. Не где, поправила себя Нанаба, у кого! И отправила приспешников сперва к бабушке. Нанаба, говорят, похожа на неё в молодости. Нанаба сравнивала свое отражение и старые бабушкины фото, не видела особого сходства. Нет, говорили ей, что-то неуловимое есть. Это, считала Нанаба, воспитание, всё-таки она бабушкина внучка. И магия, которая через отца досталась всё-таки от неё. Рассказала бы она Нанабе о таком знакомстве? «Знаешь, милая, знавала я одну ведьму…». За одно это можно присесть лет на пять, не считая десятка допросов, на которых лучше бы всё в подробностях сразу же рассказать. Николай смотрел на неё со смесью насмешки и грусти. Смейся-смейся, подумала Нанаба. Брошу твою хозяйку здесь, а сама вызову своих. Срубим вместе с деревом, а в допросной уже разберемся, знает ли она меня, и откуда. И знает ли бабушка. Проклятье! Надо было сразу же ей позвонить. Кому, как не ей? Знаешь, ба, тут один веркот говорит, что какая-то ведьма знает про сборник Крюгера. Пока ехали сюда, Николай всё показывал ей барьеры и развешенные в воздухе амулеты, которых так просто и не найдешь, даже если умеешь смотреть, если не знать, куда именно смотреть. А Нанаба всё думала, это же ведь годами, десятилетиями ставилось. Любая ведьма огораживает свою территорию, потому отряды, если ведьма сильная, бывает блуждают по лесу, то в мороке, то просто по кругу. Территория, обычно, скромная, километр-два, для леса более чем достаточно. Зачем же эта огородила десятки километров, и, если поверить Николаю на слово, сотни? От кого и зачем? Знала, что однажды явится кто-то настолько сильный, что понадобится защита? А себя защитить не смогла. Глаза смотрели, не моргая. Ну, решила Нанаба, если я её вытащу, а она, не сходя с места, откусит мне голову, будет мне урок на всю жизнь. Сунула пистолет в кобуру, сказала Николаю: — Отойди. Потерла ладони. Ломать — не строить. Освобождать — не заковывать. Уж это, послужив в Легионе не один год, она знает отлично. Руки-ноги бы ведьме не поотрывать, она-то отрастит, но не сразу. Главное, чтоб не голову. Потерла ладони снова. Сосредоточилась, почувствовала, как течет магия в теле. Приложила ладони к коре. Кора оказалась нагретая, изнутри струилось живое тепло. Нанаба закрыла глаза. Прислушалась. Различила живую плоть от древесной, словно мысленно пальцами отрывала размокшую древесину. В голове зашумело, повело в сторону, и в руки ударило диким, до костей пробирающим холодом! Пронзило болью до самых плеч, точно вставили ледяные штыри. Нанаба вскрикнула и отступила. Шагнула снова. Её ударило в бок, отшвырнуло. Нанаба завалилась на траву и ветки, они хрустнули под её весом, мигом вскочила на ноги. Одним движением выдернула нож из ботинка, кинулась, прижала лезвие веркоту к шее. Тот зашипел. — Гляди. Гляди, что делаешь. Нанаба покосилась на ствол, и опустила руку. Из глаз, исчезая в глубоких трещинах дерева, катились крупные слезы. — Она никогда, — крикнул Николай, — никогда не плакала! Что ты делаешь, девчонка? Что попросили, ответила про себя Нанаба. Не всякую же просьбу можно выполнить. Рывком, пока не раздумала, свела ладони, расцепила, притиснула к дереву, и буквально в своей голове, в ушах, отовсюду услышала крик чудовищной, невыносимой боли. — Не могу, — сказала Нанаба, и обессиленная села под деревом прямо на задницу. — Не хватает сил. Николай презрительно шикнул. Она, подумала Нанаба, не могла не знать. Такой силы ведьма. Силу ведьмы определяют знания. — Что ты должен был сделать со сборником? — С чем? Николай стоял и держал ладонь у самых ведьминых глаз, рука вся вымокла. — С книгой, которую ты искал. Кожаной, с уголками. Там столько заклятий, которые всем давно следовало забыть, искоренить из человеческой памяти. Формула разъединения живого с живым далеко не самое сложное, что там хранится. В любом случае сам веркот сделать с ней ничего бы не смог, не достало бы элементарных сил и способности к магии. Так что какая разница, даже если он и сумел бы вернуться с книгой. Как бы воспользовался? — А, — сказал он, опять на неё не глядя. — Что «а»? Сделать ты должен был что? Всё так же не глядя, он ответил так спокойно, что Нанаба не сразу и поняла: — Сжечь.