Завет колдуна

— Вот и всё, — сказала София Бенар и отняла руки. — Немного ещё поболит, но ходить сможешь. — И так ходил, — буркнул Юра. Совсем спрятался за челкой и выговорил из-за неё, как из-за занавеса: — Спасибо. Отабек пошевелил пальцами, рука совсем занемела — Юра цеплялся за неё, пока София врачевала его пострадавшую ногу. Юра ойкнул и расцепил руки, Отабек забрал свою, прижал другой к животу и ждал, когда начнет колоть от прилившей крови. — Умело вы, — сказал он Софии. — Нанаба не рассказывала, что вы врач. София хохотнула: — Я? Я и не врач. Перелома не было, перелом я не залечила бы, а так — синяки, ушибы, это нетрудно. Юра глянул на него, как на полного неудачника, и Отабек напряг челюсть. — Если будут у тебя, — сказала София с уверенностью, — дети и внуки, и ты научишься. — Она встала, протерла руки спиртовой салфеткой и объявила, что на ужин печеные овощи и свинина. И утренние нераспроданные кексы, но они к вечеру ещё вкусней. — Так что мойте руки. Юра стащил ногу с табурета, охлопал себя по карману толстовки, хотя там, Отабек видел, ничего не было, и, держась за стул, встал, поставил ногу на пол, наступил плотно и даже не поморщился. Отлично, подумал Отабек. Но печально, что для освоения бытового врачевания надо практиковаться на детях и внуках. Юра сказал: — Я это, пойду. София приподняла бровь. — Я сказала бы, молодой человек, что это невежливо, но дело ваше. И там, кстати, снова собирается дождь. Она собрала обрывки салфеточных упаковок и вышла, и Отабек с Юрой остались в комнате одни. — Не болит? — спросил Отабек. — Не. Спасибо, что не бросил на дороге, и всё такое. Хотя ты сам виноват, так что я тебе ничего не должен, вот что. От дневного напряжения ломило шею, Отабек потер её и подумал, что просить Софию полечить ещё и его будет невежливо. Достаточно просто лечь и отдохнуть, как следует. И поесть. От упоминания о мясе рот как наполнился слюной, так она там и стояла. — Не за что, — сказал он, — и извини. Оказать помощь — это была моя обязанность, а ужин в качестве извинения — с меня. Так пойдет? Юра опять потер карман и надулся. При ровном электрическом свете он был другой. Теперь Отабек ясно видел, что он далеко не ребенок, но ещё и не взрослый, хотя не слишком, по-видимому, его младше — лет шестнадцати-семнадцати. Сбивали с толку глаза. Слишком уверенные, слишком пронзительные. И нервничал он так, словно бы у него шерсть встала дыбом на загривке. Если бы у него была шерсть. Может быть оттого, что он постоянно приглаживал волосы, Отабеку и казалось, что они вот-вот поднимутся, когда Юра резко поворачивал голову и прижимал подбородок к груди. Шуганный какой-то, если честно. Ну, кто угодно будет шуганный, если его машиной сбить. А может просто не любит чужих, это бывает, Отабек и сам их не любит. Но на последнее предложение Юра не фыркал, хотя и не спешил соглашаться. Стоял и держал руку на кармане, потом и вовсе сунул обе в него, прижал, отвернувшись, но Отабек уже услышал, как протяжно оттуда заурчало. Отабек поднялся, быстро спрятав улыбку, и объявил, уже без вопросительных интонаций, что сейчас они как следует поедят, потому что неизвестно как Юра, а он мотался весь день и страшно голодный, а потом он отвезет Юру домой, потому как и правда опять начинается дождь, а пешком отсюда до любой деревни не так уж близко пилить. Тем более ночью. Однако за ужином окончательно выяснилось, что везти Юру некуда. Вместо внятного ответа, он обругал Отабека, что тот лезет не в свое дело. Кусок картошки выпал у него изо рта на тарелку, он подцепил его вилкой и отправил назад, запил молоком, еле-еле прожевал. Ест, подумал Отабек с неожиданным умилением, как кот. Кошачьи в живой природе едят, пока еда в горле не встанет. Ничего не оставляют на потом. Потом может не быть, испортится или отберут. Что поймал, то съедай, переварится. Он утерся рукой, и Отабек подвинул к нему салфетницу. Юра глянул на салфетки, закатил глаза, дескать, о боги, какие сложности, но выхватил сразу несколько, вытер губы и пальцы от жира. Буркнул: — Чего? Ты виноват, ты загладил. Или я как птичка должен был поклевать? Хрен! — Было очень вкусно, — согласился Отабек. В какую-то секунду показалось, что Юра сейчас наклонится и оближет тарелку, но тот как будто в последний момент опомнился, отодвинул её от себя, и сам отодвинулся, положил руку на карман уже совершенно иначе. Расслабленно. А на улице уже лило вовсю. Когда посетитель, бородатый мужик, выпивший за стойкой две кружки пива, каждая размером с Отабекову голову, выходил из таверны, Отабеку показалось, что крыльцо занавесили пологом из воды, как искусственный водопад в городском парке. — Вот что, — сказал он Юре, тот сразу подобрался на стуле, — в такой дождь собаку на улицу не выгонишь. Переночуй под крышей, а утром я тебя подкину, откуда подобрал. — Подобрал?! Ах ты упырь! — Туда, — поправился Отабек, — где тебя сбил. Или куда тебе надо. Но не в ливень и не ночью. Не знаю, есть ли наверху свободные комнаты, но в моей достаточно места. Юра расплылся в злобной ухмылке. — С тобой, что ли, спать? Хе-хе. Нашел дурака. Мне про таких рассказывали. Хер тебе, понял! — Молодец, — откликнулся Отабек, — тот, кто тебе рассказывал, но я обещаю не покушаться на твою честь и, — он оглядел Юрину потрепанную толстовку, — имущество. Обычно я, конечно, только этим и занимаюсь, но сегодня объелся и слишком устал. — Юра сопел, как ёж, Отабек спросил прямо: — Останешься или нет? И тот согласился. Свободной комнаты наверху и в самом деле не нашлось, чему Отабек даже порадовался. От этого парня, казалось, только отвернись — тут же смоется под ночной дождь. Не то чтобы он нанимался нянькой, но всё-таки. Чувство, что если смоется, то попадет в какую-нибудь передрягу. Или его опять собьют, с его-то удачей. — Матраса, — сказала София, когда Отабек обратился к ней с затаенным опасением, что она, как хозяйка, выскажется в духе: сам живешь на халяву, ещё и гостя притащил, — нет, но есть раскладная кровать. Она, правда, детская, но это, кажется, не проблема. В кладовой. Они проследовали за ней до кладовой, где Юра вырвал кровать у Отабека и потащил сам, шипя на ходу, что он не убогий и не слабак. Отабек только плечами пожал — с кроватью ему тяжелее будет смыться. Они разложили кровать, и в комнате стало тесно. Юра топтался, не решаясь присесть, потом почесал носком под коленом, Отабек отметил, как хорошо согнулась нога, значит, точно не болит. — Душ в конце коридора, там есть полотенца, сложи их потом в корзину. Сейчас скажет, что и душ ему не нужен, и он пойдет, освежится под дождем. Но ничего такого Юра не сказал, а кивнул и сразу вышел. Надо было заодно сказать, где уборная. Хотя он знает, наверное, внизу, но вдруг постеснялся. Отабек сам такой был, да и сейчас при старших будет терпеть до последнего, неловко же. Хотя все понимают, что если есть организм, то есть и его потребности, но почему-то спросить человека, голодный ли он — нормально и даже вежливо, а поинтересоваться, не надо ли ему отлить — ужас и некультурно. А вот часто надо! И штаны бы ему, конечно, застирать. Отабек поднял сумку на табурет, достал запасную футболку. Ношеные штаны, наверное, неловко предлагать. За дверью ванной было тихо. Ни вода не лилась, ничего. Отабек прислушался — тихо сопело и фыркало. Он постучал. — Юра, я принес чистую футболку, надо? Дверь приоткрылась. Юра с мокрыми руками и лицом, уже без толстовки, в серой майке, уставился на него как будто с обидой. Отабек протянул футболку, Юра чуть не оторвал ему руку вместе с ней, буркнул что-то себе под нос, Отабек отшагнул назад в коридор и сказал, что будет ждать в комнате. Недоверчивый. Кто же его так напугал? А хотя и правильно! Лучше научить ребенка не доверять никаким посторонним, да даже и не слишком посторонним, чем быть милыми и вежливым со всяким встречным мудаком. Не всякая вежливость — благо. — Стой! — раздалось ему в спину через три шага, Отабек обернулся. — Я… не знаю, как там это… Не работает, короче! — Душ не работает? — Да! Ну не хватало только что-нибудь тут сломать! Даже если и до них было сломано, инцидент не из приятных. Но душ был в полном порядке. Отабек покрутил вентиль, переключил из режима лейки в одну плотную струю и обратно, потом снова повернул рычажок, и вода потекла из крана. — Всё работает. Юра смотрел через его плечо, вытянув шею. Быстро закрыл приоткрытый рот. — Ясно. — Не разобрался? — Юра промолчал, переступил босыми ногами, Отабек подумал, что надо было предложить какие-нибудь шлепанцы, если они тут есть. — Бывает. Юра захлопнул за ним дверь так, словно Отабек собирался ломиться обратно. Деревни здесь вроде такие, что все блага цивилизации доступны, но, видимо, всё-таки не для всех. Чей он? Отабек попытался припомнить всех, у кого был сегодня. Никого похожего. Но разве это что-нибудь значит? Даже и в благополучных с виду семьях случается, что подростки шатаются без присмотра никому не нужные, потому что благополучие именно что только видимое. И сам он не говорит откуда и чей. Ну, Отабек, наверное, не говорил бы тоже. А если не местный, тем более бы не говорил. Лезут тут всякие с расспросами, а сперва на машинах сбивают. Юра вернулся, шлепая недовытертыми ступнями, сел на кровать, натянув футболку на колени. Футболка и Отабеку была длинновата, но хорошо сидела в плечах, а на Юре повисла, как на вешалке. Как раз чтобы попу прикрыть. — Если что нужно, не стесняйся, — сказал Отабек. — Позвонить домашним, может. Он выложил телефон на стол, показал глазами, мол, бери, если надо. Юра пригладил мокрые волосы и покачал головой. — Не надо. — Не будут переживать? Отабек присел на свою кровать, чтобы не стоять над ним столбом, не нависать, опустил руки между колен. Юра набросил на голые ноги одеяло. Молчал. Если бы Отабек в первый раз увидел его сегодня, точно решил бы, что он сбежал. Кто не ссорился с родителями до «уйду из дома, раз меня никто не понимает»? Тогда стоило бы настаивать, выспрашивать и везти домой. У них как-то кошка домашняя пропала, бегала где-то три дня, так вся семья извелась, искали, а тут ребенок. Ну, подросток, но это как бы ни хуже. Но никто, похоже, за него не тревожится. — Я, — сказал Отабек, — тоже в душ схожу, а ты не убегай, ладно? Поспи нормально, в тепле. Юра двинул головой, почти кивнул, но, возвращаясь, Отабек всё равно не надеялся его застать. А застал! Юра лежал, свернувшись на боку, натянув одеяло на голову, может, от света, и только волосы торчали между пододеяльником и подушкой. Отабек погасил свет, ощупью нашел кровать и, только улегшись, вспомнил, что не позвонил Нанабе с отчетом, и сама она тоже не позвонила. Интересно, плохо это или хорошо. О Нанабе рассказывали, что если ей попадается действительно интересная книга в рабочую коллекцию, она не спит и не ест, пока не закончит дело. Если хотя бы она нашла то, за чем ехала — это уже, наверное, успех. — Я, — вдруг сказал Юра, и Отабека едва не подбросило от неожиданности, — не бездомный. Я просто тут кое-кого жду. — Вот как. Понятно. А долго ещё ждать? — Сам не знаю. Скорей бы уже. Холодает. Холодает, вздохнул про себя Отабек. А ты, наверное, нигде и не живешь, а приходишь раз в день погреться и выпить молока в долг. — В лесу ночуешь? — А тебе, — отозвался Юра, в голосе его были и настороженность, и неверие, и нарочитая самоуверенность, — не насрать? — Нет. Если человек в лесу ночует, на это нельзя насрать. Тем более если человеку лет семнадцать, и у него такие глаза, будто он может одолеть в одиночку весь мир. Юра высунул нос из-под одеяла и сопел. Смесь, подумал Отабек, бульдога с носорогом, в смысле — ежа и кота, и сказал, подумав, что даже если придется уехать завтра, он сможет заплатить хозяйке за номер, здесь вроде можно, как и везде, безналом, он видел внизу терминал: — Ночуй пока здесь, дожди, может, скоро прекратятся. Подумал, что какой прекратятся, осень же, за дождями начнутся морозы, а он, кстати, даже не знает, сколько здесь стоит номер. — Юра? — У меня нет ничего, — откликнулся тот из темноты, — чтоб с тобой рассчитаться. А натурой — губу закатай. Отабек хохотнул, повернулся к нему лицом, хотя ничего толком и не видел, глаза привыкли к темноте, но ни луны, ни звезд, ни фонарного света, чтобы пробился через толщу дождя, не было. — Мне ничего не надо. — Тогда зачем? Своих проблем нет? Трудно, подумал Отабек, принимать помощь тем, кто ждет отовсюду подвоха. Печальнее всего то, что недоверчивыми люди становятся не без веских причин. — Просто так, — сказал он, подумал, что признаваться в жалости — оскорбить, тем более дело было совсем не в жалости. — Я всё-таки легионер, должен заботиться о гражданах. — А ты прям знаешь, что я гражданин? Документы мои видел? Хрена ты наивный, мне про таких не рассказывали. — А про каких рассказывали? — Про мудаков всяких. — А я мудак? — А я знаю? У тебя на лбу не написано! Накормил, обогрел, лежит зубы заговаривает. Сунешься — не смотри, что я такой… — Юра проглотил слово, Отабек прикусил подушку. — Глаза повыцарапываю! Вот так, подумал Отабек, проснулся подающим надежды охотником, а засыпаю потенциальным насильником и мудаком. Не день, а череда преобразований. Мышцы были, как каменные. Отабек, стараясь не шуршать, завел руки назад, размял плечи. Сон наваливался сверху, как камень, не сдвинуть, не приподнять, придавил к постели. Он так и не решил, что ему делать завтра, куда ехать и где искать — будет день и будет информация, будут свежие мысли. В конце концов, половину дела он сделал, сегодня ночью ни одна курица не пострадает, и кое-кому неизвестному придется охотиться на белок и зайцев, если не хочет голодать. Когда, уже в полусне, ему показалось, что сверкнули в темноте два зеленых пятна, Отабек решил, что видит сон. А когда расслышал мерное успокаивающее урчание, окончательно уверился в этом.