Завет колдуна

Нанаба настолько уверилась, что речь идет о ребенке, что ещё пару минут невольно поглядывала на машину: когда же выйдет мальчик? Мальчик оказался, конечно, не окончательно взрослым, но и далеко не малышом. Эффект дедушки, поняла она наконец. Бабушка о ней до сих пор вот так же говорит, с такими интонациями, что посторонний запросто решит, что она, взрослая женщина, ценный специалист Легиона, ещё маленькая девчушка с косичками. Мальчишка бросился к Николаю и повис у него на шее, обхватив ногами за пояс, прижался весь, спрятал нос у воротника. Белый, как домашняя сметана. — Где, — спросил Николай, крепко его обхватив, — твоя курточка? Мальчишка замотал головой, притиснулся губами к дедову уху и громко вышептал: — Деда, они охотники! — Да, — сказал Николай, — знаю. Они помогут нам. Поставив машину во дворе, в гараже уже места не было, Нанаба пригласила всех в дом. Отабек через несколько метров придержал шаг, она тоже. Николай с внуком взошли на крыльцо и нервно перешептывались, внук таращил глаза, держал его за рукав и едва ли не тянул прочь. Бежать. Разумный парень. Бежать бы им вправду и прятаться. — Что происходит? — спросил Отабек вполголоса. Хотела бы я, подумала Нанаба, знать. Спросила в ответ: — А ты как думаешь? — Они, — Отабек коротко кивнул подбородком на крыльцо, — зарегистрированы? Мы не должны о них сообщить? — Сообщи, — согласилась она покладисто. Отабек раздул ноздри. Вид у него был помятый, куртку он держал в руках. Без боя этот ребятенок, очевидно, не дался, но привезти веркота вот так, не усыпленного, не скованного магией, это отлично проделанная работа, она в свое время так, наверное, не смогла бы. Немудрено, что ему нужен ответ, всем нужны ответы. — Поверь, они сейчас не самая большая наша проблема. Дед, вроде, не вредный, но будь настороже. И приглядывай за котенком, молодые непредсказуемые, хотя дед обещал, что он будет смирный. В доме Нанаба уточнила, что сначала: еда или отдых, и Отабек выбрал душ. Котенок по имени Юра смотрел, как ни парадоксально, волком, и Нанаба подумала, что от настоящего волка она таких взглядов не видывала, тот, напротив, был флегматичным, как кот. Мама вызвалась показать ему душ на первом этаже, и Нанаба полностью перепоручила Юру ей. У Николая было условие — не говорить родителям, кто они. Пришлось нести несусветную чушь, якобы Николай — ценнейший потерянный Легионом свидетель жутко засекреченного преступления. Родители смотрели на неё, как в детстве, когда она пыталась неумело им врать, и в итоге она буркнула: потом расскажу, не могу сейчас, просто не спрашивайте. Один вопрос они всё-таки задали: в безопасности ли она? Нанаба задрала брови. Она маг на службе Легиона, она никогда не в безопасности, разве они не знали? Николай, по всей вероятности, всерьез рассчитывал вернуться обратно в лес, и Нанаба, чем дальше, тем больше склонялась к тому, что готова ему это позволить. Вчера, когда они вернулись домой оттуда, не проронив за всю дорогу ни слова, с тяжким чувством от увиденного, он сказал: — Книга твоя может быть употреблена во зло. Где она? Отдай её мне или уничтожь сама. Нанаба ответила: — И думать не смей. Что угодно может быть употреблено во зло. Яд в малых дозах лечит, а знание — опаснее яда, и обращаться с ним нужно умело. Если уничтожать всё, чего кто-то по незнанию не умеет применить, что у нас останется? — Он, — сказал Николай, он так и звал колдуна-оборотня «он», презрительно кривясь и едва не сплевывая за каждым разом, — уж знает. Если он доберется, камня на камня не останется здесь. Понимает ли этот веркот, подумала она, что такое, эта книга? Ему сказали, какой силой она обладает, но что кроме этого он может сознавать? Что его волнует, кроме судьбы внука, любимой хозяйки и собственной? — Даже не думай об этом! — отрезала она. — Книгу ты не получишь. Но он всё равно бродил около чердачной двери, когда она поднялась и заперлась на чердаке. Окошко она занавесила найденным тут же среди текстильного хлама покрывалом. Крышка сундука была тяжелая, как прошедший день. Нанаба нырнула в сундук, нашла, переложив книги на одну сторону так, чтобы после легко восстановить прежний порядок, справочник с формулами соединения и, соответственно, разъединения, и сидела с ним, выписывая формулы в блокнот, пока папа не пришел звать на ужин. Она ответила, что не голодна, и нет, не надо ничего приносить сюда, поест позже, а сама зарылась в сундук снова и достала с самого дна, из угла, где лежало то, что бабушка в шутку звала историческими документами, старый алхимический учебник. Если брать алхимию, которую теперь в Академии и преподавали историки, а не маги и магические фармакологи, как она описана, то толку от неё никакого. Всё нужное из неё, поясняли, ещё когда Нанаба была студенткой, извлечено и осело в других науках, но студенты на то и студенты, чтобы глупо экспериментировать. Конечно, пытались, и, конечно, ничего не выходило. Нанаба в своё время тоже. Хотела преобразовать медные монеты в серебро. Не корысти ради, исключительного научного интереса для. Просто, сказала однажды Ханджи Зоэ, когда они с ней уже были подругами, неверный подход, методология не та. А из древней алхимии столько ещё извлечь можно, ты не представляешь себе! А сколько там описано, до чего современная наука ещё не добралась, потому что не видит практической пользы и откладывает на потом, чтобы изучить, как историю магии! Современная магия не опишет соединение живого и разумного с иной материей, потому что это… бесчеловечно. Магия стала гуманной. Маги разучиваются творить чудовищное, как в страшных сказках, о которых только говорят, что сказки, но все-то догадываются, что на деле — заключенная в слово быль. Нанаба листала учебник до позднего вечера, выписывала рядом с объединительными формулами цепочки старых, недейственных заклинаний. Они не лепились одно к другому, распадались, как рассыпчатый рис, каждое зернышко отдельно. А она выписывала опять, и снова, и раз за разом, пока не пришел веркот, уже не таясь, и не постучал со словами: — Выходи, я ничего тебе не сделаю. Нанаба фыркнула, рассмеяться уже не хватало сил, слипались глаза. Она глянула на часы — чуть за полночь. До Майка дозвониться снова не удалось. Она пыталась каждый час, и с каждым часом всё более убеждалась, что это не случайный сбой сети. Доступа в интернет не было тоже. Вернее, сеть-то была, но, судя по всему, ни у столичных СМИ, ни у секретариата Легиона — нет. Новостные каналы застыли и не обновлялись со вчерашней ночи. Столица, признала Нанаба ещё за несколько часов до двенадцати, отрезана, и всё равно пыталась дозвониться всю ночь. Из кухни, куда всё-таки спустилась поесть, даже не присаживаясь к столу, а просто из кастрюли, у открытой дверцы холодильника. Родители, к счастью, уже спали, и не могли уличить её в пищевом вандализме. И из своей комнаты, куда заглянула переодеться. И снова с чердака, когда вернулась туда с термосом горячего кофе. Глухо. Майк, обращалась она мысленно, расчерчивая от руки таблицу на блокнотном листе, пусть с тобой всё будет хорошо. Пожалуйста. Я знаю, как ты хочешь хотя бы услышать меня. Как я хочу! Просто голос, просто дыхание в трубке. Просто ты. Я постараюсь справиться поскорее, и если требуется для этого достать эту несчастную ведьму из заточения, я это сделаю. Когда она спустилась с рассветом вниз, чтобы вымыть термос, Николай сидел в кухне. — Внука бы, — сказал он, — сюда. Что он там ошиваться будет. — Небезопасно, — ответила Нанаба. — Сейчас, — сказал он со вздохом, — нигде не безопасно, так пусть он лучше будет при мне. Пойду я за ним. Вот и решилось, подумала она, над чем размышляла последние полчаса, надо привлекать Отабека. Вот пусть заодно и захватит ребенка, зачтется ему за выполненное задание. Когда новоприбывшие выкупались и отобедали — мальчик Юра энергично ел, стуча вилкой, а мама сидела, подперев щеку, и вздыхала, что ребенок, наверное, голодал — Нанаба кивнула Отабеку, убедилась, что он идет за ней, и поднялась к себе. — Ничего, что мы оставили с ними твоих родителей? — спросил он, едва перешагнув порог. — Это, — сказала Нанаба, — союзники. Да, странные и потенциально опасные, ты совершенно прав, но других у нас сейчас нет. — Разве не лучше не иметь никаких союзников, чем иметь сомнительных? Нанаба указала ему на кровать, разрешив даже прилечь, если требуется, а сама развернула стул спинкой к изножью и села верхом. — Не в нашем случае. И, стараясь не вдаваться в ненужные подробности, пересказала события минувших двух дней. Отабек, который, конечно, не лег, слушал внимательно, и спина у него становилась всё прямее. К концу своего монолога, Нанаба почти уверилась, что он скажет, едва она замолчит: ты че, мать, сдурела? Но Отабек смотрел, щурясь, а после изрек: — М. — Ты издеваешься? — уточнила Нанаба. — Ты старшая, тебе виднее. Если ты решила, что этому… оборотню можно доверять, значит, так и есть. Нанаба потерла лицо. Она поспала несколько утренних часов, а потом снова сидела на чердаке до самого их приезда, в голове стоял ровный гул, во рту — кислый привкус кофе, счет которому пошел на литры. И верно. Она старшая, она главная. Она командир их куцего, обрезанного со всех сторон отряда, и именно так ей придется потом доложить Эрвину Смиту. — Я видела её, — сказала Нанаба, — в этом дереве. Ни одно живое существо не заслуживает таких мук. Но я могу ошибаться, и ты, если сомневаешься и считаешь, что я не права, вправе не следовать моим приказам. — Да, — кивнул Отабек, — я знаю. Прости, подумала Нанаба, у меня нет сейчас другого подчиненного или партнера: опытнее. Тебе придется наработать экстерном такой опыт, который начинающие маги набирают годами, устраняя полтергейсты в многоэтажках. Но мы справимся? — Справимся? — спросила она, поймав его взгляд. Отабек кивнул: — Приказывай. — Если, — сказала Нанаба со всей серьезностью, когда они, в попытках запутать следы, трижды обогнули двор, — кто-то из них сунется из комнаты — бей на поражение. Отабек кивнул, она едва разглядела движение в темноте. Ночь стояла беззвездная и безлунная, фонарик Нанаба держала так, чтобы не светить им в лицо. — Иди. Отабек развернулся через левое плечо и пошел, оглянулся с крыльца и скрылся в доме. Отлично, теперь союзники под присмотром. Она встала на цыпочки, посветила в высокое окошко сарая — чисто, инструменты расставлены, как на параде. Ты гляди, подумала Нанаба в очередной раз, нанялся, чтобы книгу найти, а работал на совесть. Ну да, искал же, каждый угол осмотрел, каждую доску, всюду. Обошла сарай, чтоб добраться до двери. Обернулась на дом. Горело кухонное окно, фонарь на крыльце и два окна наверху. Котенок Юра поселился с Николаем в одной комнате, окнами удачно во двор. Не пускать их к окну Нанаба Отабеку не говорила. Связка зацепилась за нитку в кармане, Нанаба подергала, достала её, посветила себе, нашла нужный ключ. Отперла замок, взяв фонарик в зубы. Майк всякий раз говорил, что напрасно она так делает, Нанаба отшучивалась, ссылаясь на хорошую наследственность и нелюбовь к сладкому, но вообще-то пора бы отучаться, конечно, от этой дурной манеры. Осветила сарай изнутри, стараясь не попадать лучом в окно, и пристроила фонарик на стопку ящиков с кафелем, которым вот уже второй год никак не облицуют уличный душ. Папа купил по скидке в строительном гипермаркете, когда ездил за новым шлангом, не смог, говорит, удержаться. Фонарик осветил стенку, свет рассеялся. Нанаба оглядела свободные руки, повернула правую ладонью вверх. На ладони, уже привычный, теплился элемент замка. Сжала ладонь и одним движением стащила куртку. Поторапливайся, Нанаба. Окошко, по счастью, так и было, как детские времена, без перепонок. Отсюда они с братом воровали, как будто не валялось прямо под ногами или кто-то запрещал брать, персики и огромные белые сливы, собранные на продажу. Развлечения деревенских детей. Вот будет смеху, если сейчас застрянет! Но протиснулась, есть плюсы в мальчишеской фигуре, не поддающейся искренней страсти ко вкусно поесть. Мозг, наверное, говорила она, отвечая на вопросы о секрете унылых форм, всё сжирает. Бесшумно спрыгнула на землю и, пригибаясь и натянув капюшон, чтобы не выдали в темноте волосы, побежала вдоль гаража, обогнула баню и вернулась к дому с торца, со стороны кладовой и лестницы. Присела на корточки и, прижав ладонь к кирпичу, пошла вдоль стены враскоряку. Господи, подумала, а все считают легионеров красивыми и крутыми, видели бы, в каких позах работать приходится. Руку дернуло, и стало почти горячо. Нанаба остановилась, села плотно на пятки, быстро глянула в обе стороны — тихо. Хоть бы мама не вышла её искать с напоминанием, где в сарае выключатель. Кожу ладони почти плавило. Нанаба свела руки вместе, сосредоточилась, расцепила и приложила обе руки около самой земли. Ведьмы, узнала она уже в Академии, и много раз убеждалась в этом после успешных операций, прячут свои сокровища в тайниках. Чаще всего под домом, чтобы если достанут охотники и по бревнышку разберут или сожгут вовсе, можно было вернуться и достать всё в сохранности. Бабушка не ведьма. Бабушка — умудренная опытом женщина. Куска фундамента фактически не было. Совсем небольшого, замененного магическим суррогатом, чтоб не перекосило дом, впритык для ниши. Ничего в ней не спрячешь, кроме этого. Кроме фамильной их ценности, которая теперь грела Нанабе руки и не давалась просто так. Сколько формул заучила она наизусть за срок своей службы, но эту вспомнила бы, наверное, и в другой жизни. «Две звена, — сказала бабушка, — прежние». Нанаба вызвала оба в памяти, и они встали перед глазами, как начертанные в воздухе горящим прутом, а через секунду засветились на черном корешке, «в центре вот что» — она приложила ладонь, знак сплелся с предыдущими фрагментами, слился краями, кожу щекотало и грело, с каждой секундой сильней, «концовка, как прежде». Последний элемент встал, как последний кусочек мозаики, мелкой и сложной, и вся формула, похожая на ящерицу, укусившую собственный хвост, вспыхнула желтым и тут же погасла. Нанаба нащупала железные уголки, потянула на пробу, книга поддалась. Она выдохнула. Неловко было бы уничтожить ненароком семейное достояние. Быстро завернула книгу в мамин шерстяной платок, завязала, пристроив её на коленке, концы узлом. Закрыла нишу. До предусмотрительно открытого окошка кладовой оставалось всего пару шагов. Нанаба, молясь, чтобы родители не пошли за чем-нибудь для ужина и не закрыли его, преодолела их, не дыша, дернула створку. Открыто. Из кладовой, так же затаив дыхание, прислушавшись из коридора к шуму вытяжки в кухне, наверх по лестнице. Нанаба остановилась перед вторым этажом, заглянула в коридор — свет из-под двери гостевой комнаты и всё. Перебежала от верхней ступеньки к нижней следующего пролета — на чердак. Зашумела вода, и Нанаба застыла, как вкопанная. Смыли бачок, и тут же, без перерыва на шум воды в раковине, клацнула дверь, и в коридор вышли. Сказала же, подумала Нанаба с закипающей злостью, глаз не спускать! Мимо лестницы, помахивая повешенной на пальцы пустой кружкой, прошел папа и потопал вниз. Ах вот как ты пьешь свой чай для почек! А мама-то верит, что смирился с этим отвратительным, даже с тремя ложками сахара, пойлом. Снизу послышались голоса родителей, а второй этаж стал как будто бы вовсе пустой. Нанаба, едва касаясь ступенек подошвами, добралась до чердачной двери. Уже автоматически, почти не задумываясь, сняла барьеры, вошла, сразу же, не теряя времени, заперлась. Прошлась по чердаку, проверила барьер на всё ещё занавешенном окне. Надежно. Самое надежное, что она может сделать, хотя сил на это уходит порядочно. Защити всё, что можешь защитить, сказал ей однажды Эрвин Смит совсем по другому поводу, но это всплыло теперь и торчало в голове, как приклеенное. Открыла сундук. Достала, выдернув толстовку из-за пояса, книгу и развернула платок прямо на полу. Кованые уголки совсем потемнели, и Нанабе подумалось, что книга, будто живая, чувствует близкую беду, и потому опечалена. Раньше уголки неизменно блестели. Осторожно, едва касаясь, провела кончиками пальцев по коже, уже твердой от времени. На обложке, стертое и почти невидимое, но тесненное, от чего остались фигурные бороздки букв, значилось «Сборник Эрена Крюгера» и ничего более. Только на корешке, любовно выведенная каллиграфическая «А». Нанаба опустилась на колени, приложила обе ладони, плотно-плотно, на грани неуважения, закрыв тисненную надпись, и зажмурилась так, что под веками вспыхнули фейерверки. Когда Нанаба тенью и молнией вернулась через окошко в сарай, чтобы выйти через двери с фонариком, руки её всё ещё подрагивали, и горело внутри, как от жаркой свечки, при которых и писали когда-то то, что ей, хочет она того или нет, доведется использовать. Вернувшись в дом, она первым делом выслушала от мамы, что ужин уже готов, и все вынуждены её ждать. Мама-мама, вздохнула она про себя, какое счастье, что ты ничего не знаешь.