Завет колдуна

Ночь провели кое-как. Отабек и Юра — с шипением, ворчанием и взглядами исподлобья — уступили старшим широкую кровать, и они с Майком наконец-то, Нанабе казалось, что впервые за год, спали, как положено супругам, вместе. Нанаба спросила, прежде чем он уснул: Смит отправил тебя за мной, когда понял, что дело в библиотеке? Майк ответил: ему пришлось. И Нанаба поцеловала его крепко, царапаясь о щетину и усы, и стараясь не думать, что он всё ещё не одет, потому что вряд можно сделать что-то более неуместное, чем заняться сексом в доме ведьмы и окружении двух элурантропов и младшего коллеги. Огромный горячий Майк, как ни пытался он ужиматься, занимал всё-таки много места, и Нанаба, проснувшись в очередной раз, прижатая к стенке могучей мужниной грудью, выкарабкалась кое-как и глянула на часы. Утро раннее, но в принципе можно вставать без опасений, что от недосыпа будет болеть голова. На дворе было по-осеннему свежо. Нанаба завернулась плотнее в куртку. Голова понемногу прояснялась. Она встала, прошлась по двору, помахала руками и ногами, понаклонялась во все стороны, попрыгала на носках. Хорошо. Хорошая форма — первая необходимость для любого охотника, нельзя себя запускать. Земля была сырая от утреннего тумана, Нанаба пошла под навес и отжималась от стола, пока не загудели руки. Пробежалась вокруг дома и сделала ещё подход. Постояла, резко поворачиваясь на выдохе, у колодца, сделала выпад влево, будто за спиной кто-то стоял, представила противника и бросила его, сделав подсечку, на землю. Противник поднялся — она бросила его через бедро. Потом через другое — ты гляди какой настырный. Выхватила из ботинка нож — попутно отметив, что надо бы наточить, у Николая должен быть хороший точильный камень, — перебросила из руки в руку, резко развернулась всем корпусом, ударила. И ещё раз. Когда Нанабу учили обращаться с оружием, она не думала, что когда-нибудь всадит нож в живое существо, но служба потребовала. И не единожды. У оборотней плотная шкура, да ещё мех, и нож точно преодолевает сопротивление, как куртку кожаную режешь. А в ведьму нож входит, как в бумагу, они часто сухие от старости. Иссохшие. Молодых ведьм ей никогда резать не доводилось. Вот так, подумала Нанаба, повторяя движение раз за разом, век победивших технологий, а нож всё ещё бывает вернее, чем любое другое оружие. Огнестрельное не так удобно в ближнем бою, а служба такая, что доводится быть — в ближнем. И не у всех есть такие руки, как у Майка, чтобы полагаться только на них. Хотя как хотелось бы вскрывать только кожаные корешки книжек или снимать обложки. Для этого подходят маленькие, похожие на канцелярские, ножи, таких у Нанабы в кабинете целый набор. Она остановилась, только основательно вспотев. Голова стала ясная, как июльское небо над морем. Нанаба отлепила волосы от взмокшего лба, и вернулась, не убирая нож, к дому. Сидевший на крыльце Отабек поднял руки и сказал: — Не режь меня, я тебе ещё пригожусь. Он подвинулся, Нанаба спрятала нож в ботинок и села на край драного, вечно висевшего у печки, тулупа. — Тебя тоже вытолкали? — Да, — ответил Отабек со странным выражением на лице. Улыбнуться не улыбнулся, а так — как солнышко набежало. Да уж, подумала Нанаба. С другой стороны, она поняла, что Майк — это её человек, когда они по уши в грязи, в ноябре, выслеживали ведьму в лесу в окрестностях Троста, и не было там никакой романтики, и он даже не отдал ей последний горячий чай из термоса, а всё равно — всё стало ясно. Хотя условия отнюдь не располагали. Отабек посидел, сцепив руки между коленями и поглядывая на внушительные борозды, оставшиеся в земле от когтей Майка, и сказал: — Что если ведьма не очнется вовремя? Нанаба уперла локти в колени, опустила в ладони лицо, почувствовала каждую мышцу своего тела. Мышцы горели, особенно ноги, будто им хотелось бежать. Бежать отсюда и не останавливаться никогда. — Тогда, — сказала она, распрямившись, — мы справимся сами. — Эта книга… — сказал Отабек. — Тебе не хватает для неё сил. Если попытаешься воспользоваться более мощным заклинанием, она убьет тебя. Тут же вспомнился вкус крови во рту, и то чувство, когда тело горело и грозилось вот-вот разойтись по швам, но каким-то чудом держалось. И слабость, и руки, будто чужие. Спасибо тебе, умный мальчик, за то, что говоришь вслух очевидное. Майку, только, пожалуйста, не говори. А сама сказала: — Давай я умоюсь сейчас, и сходим к машине. Майк там одежду свою бросил, надо принести, а то ходит, трясет мудями. И там ещё, кажется, были у меня заныканы в бардачке сигареты. — Да, — сказал Отабек, — ради сигарет стоит сходить. Ведьма проснулась ровно через три дня, когда сигареты у них уже кончились. Курить они ходили в лес, потому что все оборотни разом морщили носы и выказывали недовольство табачным запахом. Она проснулась и сразу же села. Одеяло соскользнуло, обнажив грудь, но она не обратила на это внимания, а обвела кухню глазами, медленно, едва-едва поворачивая голову, и остановила взгляд на Нанабе. Нанаба как стояла возле стола с пустой кружкой в одной руке и ковшом с кипятком в другой, так и застыла. Глаза у ведьмы были уже не мутные, но красные прожилки расчертили белки вокруг радужки и походили на круговые диаграммы. — Хорошо, — сказала ведьма, голос у неё был глубокий, как колодец, и густой, как засахаренный мед, и легла снова. Николай кинулся к ней, поправил одеяло, поднес воды, но молчал, не говорил ничего и ни о чем не спрашивал, пока она не спросила сама: — Где Юра? — Здесь, — сказал он, торопясь, — здесь. Ведьма закрыла глаза и лежала до вечера, непонятно, спала или нет, а потом окончательно поднялась, Николай тут же подскочил, она оказалась выше него на полголовы, подставил плечо, она оперлась и так дошла до стола. Сказала: — Платье. Юра, который смотрел на неё во все глаза, метнулся в комнату, скрипнула дверца шкафа, и вернулся с коричневым балахоном в руках, передал его деду, а тот, когда ведьма подняла похожие на сухие ветки руки, надел балахон на неё, подол с шорохом коснулся пола. Ведьма села и сложила руки перед собой. Сказала, обращаясь к Нанабе: — Как тебя зовут, девочка? Майк, вот только вошедший с дровами, тут же бросил их у печки, обошел застывшего на дороге Юру и положил руку Нанабе на плечо. — Не говори. Ведьмы проклинают по имени, потому ни за что нельзя представляться им. Никогда и ни за что. Для общения испокон веков пользовались прозвищами. — Нанаба, — ответила она. Майк стиснул пальцы, Нанаба дернула плечом. Какая разница, веркоты ей всё равно скажут. — Ты, — сказала ведьма, — внучка Софии. Не спросила, а констатировала факт. И ни здрасьте, подумала Нанаба, ни какой сегодня день. Деятельная женщина. — А ты, — сказала Нанаба, — ведьма. — Меня зовут Лилия. Что ещё ты обо мне знаешь? — Что ты сволочь, которая подставила библиотеку Легиона. — Нанаба отставила ковш с остывающей водой и села напротив, Майк остался стоять и теперь возвышался над ней подпирающим небо атлантом. Спасибо, дорогой, ты всегда придаешь мне сил. — На хрена? Никакого уважения. А я все твои книжки собирала и восстанавливала, спрашивается, чего ради. Лилия то ли усмехнулась, то ли просто дернула уголком губ. Сказала строго: — Кто-нибудь в этом доме даст мне хотя бы воды? Перед ней в мгновение ока появилась парящая чашка отвара, хлеб, и Юра уже доставал из печки противень с печеной картошкой. Отабек стоял в углу, благоразумно не приближался и держал одну руку за спиной, но сказал: Юра, и кинул ему сшитую из лоскутов прихватку, чтобы не ухватился голыми руками за раскаленный лист. Лилия едва-едва приподняла чашку над столом, наклонилась и отпила, облизнула покрасневшие губы. — Так было надо, — сказала она Нанабе, и вообще обращалась адресно только к ней, а остальное — как в пустоту. — Только Легион мог задержать его. К тому же библиотека хорошо защищена, ему понадобилось время, чтобы собраться с силами после меня. — Теперь она точно улыбнулась, но так хищно, что вряд ли это можно было в самом деле назвать улыбкой. — Тем более я точно знала, что книги там нет. Николай набычился и отступил на полшага, Лилия покосилась в его сторону и сказала Нанабе: — Защитила-таки. Книга так и лежала в рюкзаке, под кроватью, и Нанаба иногда поглядывала на Николая с выражением «только попробуй», и он даже не совался в тот угол. Незачем ему знать то, что Лилия, по-видимому, уже узнала. И Нанаба наконец-то узнала, перебирая ведьмины сокровища под обложками, что это за странная книга попала к ней в руки пару недель назад. Она и правда похожа на сборник Крюгера, только без кованых уголков. Колдун, наверное, выбросил её от злости, когда понял, что это совсем не то. — Он всё равно придет, — сказала Лилия, отщипнув от хлеба. — Он хочет власти. Кто же, подумала Нанаба, её не хочет? Другой вопрос — власти над чем? Нечистью он управляет и так, даже самой разумной. Над кем же тогда? Над людьми? Противно захолодело в желудке, и Нанаба пожалела, что всё-таки не налила себе чая, а гонять Майка, как прислугу, огромное гадство. — Кто он? — спросила она. Лилия приподняла брови. Длинные волосы её лежали на плечах угольно-черной фатой, и шея поэтому походила на шею статуи в неосвещенном парке безлунной ночью, из тех, которые запросто принимаешь за привидений. — Он — зло. — А ты? — хмыкнула Нанаба, — добро, что ли? — В сравнении с ним, — сказала серьезно Лилия, — всё добро, даже я. Николай низко заворчал, он так и не сел, и они с Майком стояли, как две бронзовые фигуры в основании лестничных перил. Юра отошел к Отабеку, и они стояли у двери молча, переглядываясь и вслушиваясь. — Он пришел, потому что думал, что книга у меня, и что он может меня одолеть. — Он разве не смог? Лилия помрачнела, подняла голову ещё выше, и Нанаба невольно шире расправила плечи. — Он стал сильнее со временем, я не ждала этого. В этом я виновата сама. Ты не знаешь обо мне, значит, София ничего тебе не рассказывала. Нанаба поджала губы. Отлично! И во что ты, интересно знать, была втянута, бабушка? И почему я об этом ни сном ни духом, хотя ты же знала, за чем я приехала, и позволила мне это взять. — Хотя, — продолжала Лилия, — она и сама не многое знала. И вряд ли могла угадать теперь, что это явился он. Тогда он был куда слабее, а мы — куда моложе. Тогда всё было легко. Напрасно ты не отдала книгу. Он придет снова, и если сможет отнять её, мир, который мы знаем, исчезнет. А мы, подумала Нанаба, избраны, чтобы его защитить, а как же. Или просто сами ввязались, а теперь уже не спрыгнешь с этого набравшего скорость поезда. — Уничтожь её, — сказала Лилия, уже без усмешек, чуть подавшись вперед, Нанаба едва совладала с собой, чтобы не отодвинуться к стенке. — Я едва выследила её тогда. Я говорила Софии — величие в мгновение ока оборачивается разрушением, но она не слушала меня, говорила, что всё зависит от того, в чьих книга руках, а я не решилась отнять её. Книга вовсе не должна была храниться у человека, но она однажды попала к человеку, а тот передал её своей дочери. — Технически, — сказала Нанаба, — мы не окончательно люди, мы маги. Лилия поморщилась. — Весь ваш род до отвратительного упрям. Книга написана была колдуном, и принадлежать должна ведьмам и колдунам, поэтому он хочет её себе, считает, что имеет право. Он уже являлся за ней, давно, я защитила и книгу, и Софию, а она обещала сохранять её так, что никто на свете не подберется, а в итоге что — книга у девчонки-охотницы. — Этой, с позволения сказать, девчонке, — вставила Нанаба, — двадцать девять лет. На секунду показалось, что Лилия просто рассмеется, но та сдержалась, повела плечами, волосы скользнули за спину, и повторила: — Уничтожь. — Нет, — сказала Нанаба со всей твердостью, на какую была способна. — Нет. Это живое знание. Если нужно — возьми книгу и убей его, но сделать с ней что-нибудь я тебе не позволю. Бабушка научила меня хорошо обращаться с книгами. Лилия вытянула руку над столом, пальцы, похожие на белые спицы, дрожали, ладонь прыгала, как у человека в приступе. — Да ладно, — сказала Нанаба, — прибедняться. Раз поднялась, значит, жить будешь, а он, наверное, не завтра явится, ещё не совсем темнота. Какого черта, кстати, темнеет? — А ты думала, черная магия — это так, образно? Нанаба вытаращила глаза, а у двери резко выдохнул Отабек. Лилия накоротко зажмурилась и стиснула зубы. Шутить она изволит, ты погляди, очухалась! — Он собирает силу из всего, — сказала Лилия уже серьезно. — Ведьма близка с природой и жалеет её, он же ничего не жалеет. И всех, кого подчиняет себе, не жалеет тоже. — Как его хотя бы зовут? Или что, имени не знаешь и сделать ничего не можешь поэтому? Лилия положила трясущиеся ладони на стол, оперлась, точно хотела встать, но пока собиралась с силами, и сказала так зло, что Юра у дверей схватил Отабека за руку, потому что тот дернулся и всерьез думал то ли атаковать, то ли защитить Нанабу и Майка: — Его зовут Зик. Что за отвратительное имя. Его зовут Зик, и я знаю, что делать, чтобы остановить его.