Конфабуляция

30. 30=3+0 3+0=? 3+0=3 3 Тогда: Потребовалось много времени, чтобы дойти сюда. Набраться смелости, сжать свои руки в кулак, сжать свои зубы до скрипа, чтобы сдержать очередные слезы, которые начинают появляться на глазах только тогда, когда ты подходишь к этому месту. Пасмурно, солнца не видно, лишь тучи плавно двигаются по небу. Наверное, собирается дождь. Я, наконец, поднимаю свою голову, волосы от холодного ветра раздуваются в стороны, сразу цепляясь друг за друга настолько сильно, что вскоре их сложно будет расчесать. Дрожащей рукой придерживая воротник пальто, застегнутого на верхние пуговицы, чтобы не продуло. Другой рукой закрываю лицо, будто защищаясь от ветра. От такого противного, едкого ветра, который постепенно смешивается с влагой перед дождем. Холодно и зябко. Нужно идти в гору, чтобы свернуть за угол и оказаться здесь. Я, наконец, дошел до нужного места и встал. Просто встал, знаете, когда вот встаешь, будто впадая в ступор, и не знаешь, что делать дальше. Пустота. Сейчас надо смеяться? Сейчас надо плакать? Или надо молчать? Ты не знаешь, что надо делать, ты не знаешь, что правильно делать, ты не знаешь, что хочешь делать ты сам. Внутри настолько пусто, и ты стоишь, делаешь пару шагов и наклоняешься на коленях. Даже сквозь теплую ткань пальто спиной чувствуется холодная и шершавая кора дерева. Ты не знаешь, сколько можешь просидеть здесь, но ты просто сидишь, сидишь и сидишь. Смотря на могилы перед собой, смотря на фотографии любимых людей на надгробиях. Людей, которых ты ценил, которых ты уважал и которыми ты дорожил. А что поменялось? Да ничего. Кроме того, что ты сидишь здесь, живой, один, а они лежат под тремя метрами земли, и их тела жрут черви, подумаешь, мелочи. Ничего необычного, просто жрут черви, а ты сидишь здесь, и тебе хочется в этот момент.       — Вы простудитесь, мой господин, — оно резко появляется около меня, образовываясь сначала из черной субстанции, из слизи, которая будто вытекает из земли вместе с червями, и, наконец, формируется в человека в капюшоне. Я называю его «Оно». Так проще, не нужно окончательно убедится в том, что твоя крыша окончательно съехала, раз ты видишь того, кого в принципе не может существовать. Как бы я не отнекивался от присутствия этого нечто, ОНО всегда со мной, сколько я себя помню. И если раньше я не обращал на ЭТО своего внимания, не было необходимости, то теперь же, оставшись в абсолютном одиночестве, его присутствие скрашивало мое одиночество. Было, с кем поговорить. Мне всегда было, с кем поговорить. У себя в голове.       — Вы скучаете по ним? — существо садиться рядом со мной, облокачиваясь о дерево немного сбоку. — По… Я сжимаю кулаки и выдыхаю.       — Да, мне не хватает их, — мой взгляд становится тусклым, и я отворачиваюсь от надгробий. — Возможно, я старался слишком плохо, раз не смог защитить ни их, — тонкий палец указывает в сторону покойных родителей и опускается вниз. — Ни его, — пустой взгляд скользит по надгробию, на котором изображен мой брат. Взгляд меняется, губа начинает подрагивать. — Никого из них я так и не смог спасти. Никого, — рука сжимает край пальто, и зубы, что есть силы, закусывают внутреннюю часть щеки. Главное сейчас не.       — Если Вам станет лучше, Вы можете плакать, мой господин, — Оно кладет свою костлявую руку на плечо, и я чувствую прилив такого странного.       — Привет, — раздается знакомый голос за моей спиной, и я резко разворачиваюсь, чтобы убедится в том, кто именно потревожил мой покой. Оно как обычно остается рядом и спокойно из-под капюшона наблюдает за каждым, кто ко мне приходит. — Я так и знал, что ты здесь. Не нашел тебя дома, поэтому пришел сюда, — юноша пытаться улыбнуться и протянуть свою руку ко мне, видимо для того, чтобы я встал с холодной земли. — Пойдем, дождь начинается. Ты простудишься.       Я смотрю на руку и отворачиваюсь в сторону надгробий, они улыбаются мне. Моя мать будто сейчас рядом со мной, и я даже иногда чувствую её присутствие каждый раз, когда прихожу сюда и разговариваю с этим странным существом. У меня даже возникла одна раз абсурдная мысль, будто нечто и есть моя покойная мать. Но, конечно же, это не так, нечто было со мной, когда она была еще жива. — Мне и здесь хорошо, я дома, — я поворачиваю голову и смотрю в глаза своему другу. — Понимаешь? Я уже дома, — легкая улыбка появляется на подрагивающих губах. — Здесь все те, кого я люблю. Чем не дом? Юноша хмурится.       — Не говори так. Здесь не все… — он поворачивает голову в сторону моего дома, поворачивается обратно и замолкает. — А как же.       — Ты? — я разглядываю лицо своего покойного брата на надгробии, который так похож на меня, который всегда был таким красивым и любящим. Таким родным и близким. И перевожу взгляд на своего друга. — А как же ты? А кто ты? Ты моя семья? — я усмехаюсь, и достаю сигарету из пачки, которая завалялась в кармане и помялась. Юноша замолкает, будто не зная, что ответить на это. Он опять поворачивает голову куда-то в сторону, и первые капли начинают падать с неба. Щелчок, и от дыма начинают слезиться глаза.       — Прости, мама, я все-таки курю. Прости, папа, я пью. Много пью. Часто пью. Брат, — я перевожу взгляд на родные глаза, и сердце замирает, будто его в этот же момент вырывают, тело постепенно окунается в канистру с агонией, и становится нечем дышать. Сердце начинает биться чаще, тело начинает постепенно потряхивать, сигарета должна успокоить.       — Я всегда буду с тобой. Ты не один, — юноша хмурится и присаживается рядом со мной на холодную землю. — Понимаешь? Да, я не член твоей семьи, но я твой лучший друг. Мы с тобой с самого детства вместе, ты и я, — юноша запинается. — Я делаю все возможное, чтобы быть рядом. Да, возможно, я не пойму, какого тебе, — он смотрит на надгробия, которые почему-то перестали улыбаться. — Но я хотя бы стараюсь, — его ладонь накрывает мою, и он слабо улыбается. Мелкие капли дождя уже падают и ударяются о холодную землю.       — Ты никогда и не поймешь меня до конца. Ты… — мой взгляд опять скользит по профилю брата. — Не знаешь, что значит терять любимого человека, — взгляд останавливается, и я опять поворачиваю голову к собеседнику. — И, надеюсь, не узнаешь. Никогда не узнаешь. Что значит… Чувствовать боль от того, что тебя оставили одного. Тебя оставили одного. Но Я разворачиваюсь и смотрю на Нечто рядом с собой, которое смотрит вдаль.       — Я не один. Нас двое. Нас теперь всегда двое.

***

Дейдара осторожно постучал в лабораторию, боясь ненароком оказаться лишним в чужом разговоре или попросту разбудить Отца, или отвлечь его от очередного занятия. Что было хуже из этих двух зол — он не знал, да и знать особо не хотел. Услышав короткое: «войдите», Дейдара проник во внутрь медленно проходя мимо колб с этим странным голубым свечением, которые на данный момент были совершенно пусты. Отец сидел за своим столом в привычном образе, который состоял из его накидки и верхней одежды исключительно черного окраса, волосы непослушно лежали на плечах спускаясь вниз. Он плавным движением водил рукой над чем-то и иногда останавливался, будто анализируя, что ему следует сделать в следующий момент. Ни одного лишнего движения, никогда.       — Добрый день! — тихо произнёс Дейдара, и уже обрадовался, но осознание того, что на данный момент происходит, пришло крайне быстро, оставляя за собой горьковатый привкус где-то на глубинах его сознания. Кончики пальцев рук начали немного подрагивать, и мужчина постарался быстро сжать руку в крепкий кулак, чтобы не выдать свое внутреннее напряжение в данный момент. Он знал, что ничего хорошего эти действия отца не сулят. Мужчина сидел и спокойно смотрел на фигурки, которые были расставлены на доске, каждая должна стоять на своем месте. Он тщательно наблюдал за ними, сделанными из какого-то старого, потертого пластика, которые уже потемнели в силу времени. Каждая на своем месте, как обычно.       — От… — Дейдара было ринулся по инерции вперед, перебарывая желание в ярости скинуть эти чертовы фигуры с шахматной доски рукой, но его перебили, и даже на секунду ему показалось, будто черная жижа попросту преградила ему путь.       — Скажи мне, — мужчина даже не повернулся к нему, он все также держал в руках одну фигуру черного короля, смотря на нее с какой-то странной эмоцией, отдаленно напоминающую искреннюю ненависть. — Почему? Тсукури моргнул пару раз, переводя взгляд то на потертую фигурку, то на отца и не знал, что ответить на данный вопрос. Но собравшись с силами, выдавил из себя тихое:        — «Не надо». Отец на секунду будто замер и медленно развернулся в сторону своего подопечного и… На лице появилась такая странная-странная улыбка. Уголки губ поползли вверх и рука до хруста пластика стала сдавливать эту чертову фигурку. Его зрачки сузились и через секунду взгляд уже был направлен в пол.       — Не, — взгляд перемещается на фигуру, — надо, говоришь. Хах, — голова начинает пульсировать какой-то непонятной болью, и в глазах даже на секунду появляется что-то сроду осмысленности, но через пару мгновений их накрывает эта пелена. Пелена жуткой злобы. Такой, спокойной, тихой и коварной злобы. Так смотрят люди на своих врагов, с нескрываемым добродушием и в следующий момент толкают ненавистного человека им с самого высокого обрыва.       — Ну раз «не надо», — он медленно растягивает свои слова, будто упиваясь ими и встает. — Присмотри тут за моими детьми, а я пока пойду прогуляюсь. Давно я не выходил гулять.       — Но Вы, — Дейдара всячески старался скрыть свое волнение, но страх сказать что-то лишнее перекрывал напрочь весь здравый смысл в тот момент. Он всеми своими фибрами души, или же остатками адекватности чувствовал, что на данный момент лучше не говорить попросту ничего. — Да, — его губы слегка подрагивали, и он выдавил из себя подобие улыбки. — Конечно, — после чего будто вспомнил совершенно о другом и резко задал другой вопрос. — Вы не знаете, где я могу найти Данну, я волнуюсь за него, — он смотрел в одну точку, не замечая или стараясь не замечать, что происходит на данный момент вокруг. Отец был уже около выходной двери из лаборатории и, накинув на себя капюшон, повернул голову назад, мило улыбнулся.       — Данна ходит дамой, — после чего молча вышел из лаборатории, оставив дрожащего Тсукури в полном одиночестве.

***

Саске стоял и тупо смотрел в своей телефон, который просто держал перед собой на руке. Экран пару минут еще помигал и вскоре потух. Брови сдвинулись к переносице и палец нажал на кнопку блокировки, чтобы надоедливый голос из динамика уже в пятьдесят пятый раз повторял заученный текст, который с первого раза до Учихи, видимо, не дошел. Он не знал, сколько простоял времени в пустом коридоре посреди ночи, в полнейшей тишине, которую разрушал только голос из динамиков. Впал в какую-то прострацию. Сзади послышался какой-то скрип, от чего мужчина дернулся и резко развернулся. Никого. Нужно, наверное, дойти до машины и подумать, что делать дальше, куда пропал Мадара на пару с братом и… Убедиться в том, что это все не сон для начала. Кисть резко дернулась и сжала тонкими пальцами кожу у себя на руке, от чего по телу прошла маленькая волна боли. Забавно, все-таки не спит. От этого легче не становилось никаким образом, Саске прошел по коридору дальше и остановился рядом с открытым окном, из которого порядком задувал морозный ветер. Такое странное ощущение, которое сложно передать словами. Будто заданная программа в твоем мозгу, которая до этого ни разу не давала сбоя — наконец его дала. Ты. Тупо не знаешь, что делать.       — Ну не мог же Мадара увести его куда-то, — первая мысль была какой-то сумбурной, — да и зачем ему это надо, — взгляд опять повернулся в сторону стены, на которой красовалась знаменитая картина. — А может… Пока мужчина стоял и смотрел то на окно, то в сторону произведения, сзади по полу плавно протекала черная жидкость, в виде ручья, который сгнил из-за чрезмерного количества в нем инородного содержания.       — Ему стало действительно плохо, — перед глазами пробежали те сообщения, которые Саске уже считал, что они ему приснились, и пальцы руки немного дрогнули, ему опять врут. Врут. Опять? Взгляд опять возвращается в сторону картины и почему-то… Сзади слышались глухие шаги, кто-то ступал своими черными туфлями по каменному полу большого коридора, аккуратно поправляя свои волосы, которые так и наровили запутаться на ветру от открытого окна. Жидкость медленно поднималась вверх, образовывая странные окончания, смутно напоминающие человеческую руку. Будто из самой тьмы, из плотного тумана, который резко появился из ниоткуда, до спины Учихи-так и хотели дотронуться длинные, черные когти человеческой руки. Рука плавно тянулась наровясь схватить за воротник кофты и утянуть в свой мир, сделать частью себя, поглотить, сожрать, запустить свои длинные когти ему под кожу, тем самым разрывая все мягкие ткани изнутри, и ногти почти соприкасаются с воротником, захватывая ткань как… Саске разворачивается от странного холодка, который проходит по спине, будто сзади действительно кто-то стоит, как тогда, во сне, как в детстве, но сзади никого нет. Сзади пусто. Учиха стоит и пару секунду смотрит в пустоту, но не видит там ничего, и почему-то резко поворачивается, идет в другую сторону. Он проходит мимо картин, которые даже не улыбаются ему, картины грустны вместе с ним. Он смотрит на портрет перед собой, на котором изображена его семья, и не может понять, что эта картина здесь вообще делает. Он не помнит, чтобы в детстве его изображали на холсте, взгляд медленно скользит по лицам и останавливается на Итачи, который спокойно смотрит на него с холста, он не помнит, чтобы Итачи когда-либо позировал кому-либо. Ему примерно пять здесь, его мать, почему-то особо грустная, и сзади них со спины стоит их отец. Он будто старается держаться поодаль от его матери, что не может казаться странным. Отец всегда любил их мать, всегда. Всегда был рядом. Но на картине ближе всего к его покойной матери стоит молодой Мадара, который с нежностью приобнимет ее за плечи одной рукой, а второй придерживает плечо его старшего брата. И это кажется каким-то неправильным, что этот человек вообще забыл в их семье? Почему он стоит ближе, чем кто-либо? А Саске? Маленький Саске стоит на переднем фоне и исподлобья смотрит вперед, будто ему и вовсе не нравится находиться там. Будто ему хочется убежать, взяв Итачи за руку, и спрятаться под кроватью, где они так часто проводили в детстве время, рассказывая друг другу занимательные истории на ночь. Саске стоит и смотрит на эту картину, почему-то кривится, разворачивается и идет дальше. В конце коридора, примерно около главной лестницы слышится странный писк, будто кто-то посреди ночи наступает своими ногами по шатким ступеням, но разглядеть что-либо становится еще труднее, нежели раньше. Он доходит до развилки третьего этажа и делает свой первый шаг и… Со второго этажа на лестнице ему делает кто-то шаг на встречу. Опять скрип, опять пусто. Мужчина моргает пару раз, растирая рукавом кофты глаза, которые начинает щипать от недосыпа, но лучше не становится. Такая сильная усталость накрывает его тело, внезапная, резкая. Он делает еще один шаг и встает посреди лестницы. Такое ощущение, будто он спустился уже на первый этаж, но он все еще на третьем. Он выдыхает, делает еще пару шагов и, наконец, видит силуэт перед собой. Силуэт медленно поднимается со второго этажа и делает свой первый шаг навстречу ему, и он может поклясться, что в следующий момент по стенам начинают ползти странные тени, которым сейчас здесь точно не место быть.       — Итачи? — мальчик сидит в их саду около прудика и смотрит на спокойную воду. Вода будто смотрит через его отражение на него и улыбается?       — Итачи, это ты? — маленький Саске не оборачивается, будто уже зная заранее, что Итачи стоит сзади. На улице становится прохладно, и самое время уже идти в дом, он даже слышит, как где-то отдаленно звучат родные голоса на крыльце их дома, вот даже сейчас его красивая мать что-то спокойно говорит своему мужу.       — Итачи, — ребенок поворачивает голову медленно назад, не замечая, как его отражение…       — Я знаю, что ты сзади, — маленький мальчик поворачивает окончательно голову назад, но Итачи сзади нет. Он хлопает глазами, ежится от сильного ветра и хмурится.       …смотрит на него с воды уже без улыбки. Саске мотает головой и делает еще пару шагов вперед, и мужчина напротив него делает два шага навстречу, они молча направляются друг к другу. Саске, пребывая в своих мыслях, медленно проходит мимо человека в капюшоне, и когда они становятся на одном уровне на лестничной площадке, на лице мужчины в капюшоне проскальзывает улыбка. Усмешка. Саске почему-то останавливается и боковым зрением смотрит на странного гостя, опять переводит взгляд на лестницу. И в тот момент что-то щелкает. Саске, игнорируя странного гостя, который не здоровается с ним, делает еще один шаг вперед, опережая спутника на еще один шаг. Черная пелена за его спиной возрастает все выше и выше, и настигает его, окутывая весь этаж своей неприятной консистенцией, но как только черные иглы настигают его сзади, и человек за спиной улыбается шире и шире, она будто разбивается на сотни капель дождя и падает вниз. Громко и скользко, будто столкнувшись с непробиваемой стеной, из которой вряд ли когда-нибудь просочится вода, которая скопилась за другой стороной стены. Стена крепкая, выдержит все. Или это пока что? Саске спокойно спускается вниз на первый этаж. Мужчина поднимается на третий этаж, делает еще один шаг и едва можно услышать слышимый смех:       — Ну надо же, как интересно, — голос звучит приторно сладко, и губы мужчины нервно подрагивают. — Учиха Саске, — он будто пробует это имя на вкус, облизывая свои губы и заправляет прядь длинных волос за ухо. — Вот мы с тобой и познакомились.

***

Тогда: Упасть, удариться носом об пол, сжать в порыве ярости свои кулаки до побелевших костяшек и громко выдохнуть. Открыть свои глаза, повернуть свою голову к ухмыляющемуся сопернику и встать. Молча встать.       — Еще раз!       Атака, блок, два шага назад, вывернуть свою кисть, до хруста, до боли, отражая очередной удар шпагой, подножка, упасть. Встать.       — Еще раз! Крик, яростный крик, не сдерживая своих эмоции, наброситься атакуя еще раз и еще раз, лишь бы стереть эту снисходительную улыбку с лица, растоптать, стереть с лица земли. Пропустить удар, не удержаться на крепких ногах, переступая нога на ногу, еще раз. Шпага почти касается белого костюма, но опять недостаточно, круглый наконечник опять недостает на пару миллиметров, когда наконечник противника уже изрядно оставил массу синяков на теле даже через костюм. Упасть. Опять упасть.       — Малец, — Орочимару подходит к мужчине и поправляет свои круглые очки на переносице. — Отдохни, не все сразу, — после чего переводит взгляд на Итачи, который все также странно смотрит на лежащего на полу человека. — Ты же его убьешь такими гематомами, — Итачи пожимает плечами и хочет уже положить свою шпагу на пол, тем самым показывая, что на сегодня игра закончена.       — Нет, — с пола слышится кряхтение, тело подрагивает, и мужчина поднимается на колени. — Недостаточно. Не хватит. Я еще не закончил. Еще не все. Орочимару присвистывает, поднимается на ноги и улыбается.       — Надо же, Итачи, с таким нравом, наступит тот день, когда ты точно будешь лежать на полу. Малец не промах, я впервые вижу настолько упертого пацана, — Итачи игнорирует слова и кладет саблю на пол. — Я сказал, достаточно. На сегодня мы закончили, если ты продолжишь упираться, ты в следующий раз точно не встанешь. Я тебе обещаю. Но я медленно поднимаюсь на дрожащих коленях, мои губы расплываются в усмешке, и я говорю настолько тихо, насколько Итачи может услышать.       — Закончил ты со своим братом, Итачи, — моя улыбка становится шире, и я смотрю на него с явным наслаждением. — А со мной — ты будешь драться до конца.       — Ах ты, — Итачи в ярости хватает шпагу, сжимая руки в кулаки, выплевывая слова с особым отвращением и желчью. — выродок. Я научу тебя держать язык за зубами. Я научу тебя манерам.       — Как Саске? — я поднимаюсь и смотрю на него пронзительно. — Да, Итачи? Что ты сделал с ним, Итачи? Тебе еще больно, Итачи? Ты страдаешь, Итачи? Зачем ты убил его, Итачи? Бедный-бедный Итачи, хах.       — Заткнись! — шипение. Встать. Я сжимаю рукой ноющее ребро, кривлюсь от боли. Но, пересилив боль, которую не заглушает ни одно обезболивающие, ловлю на себе обеспокоенный взгляд Асумы.       — Я думаю, — он ставит фигуру на шахматной доске на коричневую клетку. — Тебе нужно немного отдохнуть. Тебе так не кажется? — мужчина затягивается сигаретой и выдыхает едкий дым. — Мы уже год с тобой играем, ты достаточно продвинулся, но, пойми, всему нужно свое время и Я ставлю фигуру на поле, тем самым забирая короля Асумы себе.       — Я выиграл, ты становишься невнимательным, — победно улыбаюсь. — Шах и мат. Асума удивленно хлопает глазами, и его руки поднимаются перед лицом, начинает хлопать.       — Молодец. Ты меня обыграл. Я даже и не заметил.       — На то я и рассчитывал. Еще пять шагов назад. Я знаю, что ты собираешься делать, я знаю, как ты будешь думать в следующий момент, я должен просчитать все наперед, — я опять сжимаю свое ребро и шумно выдыхаю. — И теперь.       — Да, ты готов, — Асума улыбается и встает. — Больше мне тебя научить ничему. Это уже десятая партия, в которой ты меня обыгрываешь. Это достойно. Я смотрю в окно и отпиваю глоток остывшего чая.       — Еще не совсем. Единственный человек, которого я хочу обыграть…

***

Саске дошел до машины и сел, набрав в очередной раз номер, абонент которого был все еще недоступен. Раз недоступен, два недоступен, десять недоступен.       — Дерьмо, — Учиха сжимает свой телефон и смотрит на больницу перед собой. Так хочется спать, глаза закрываются, и он в очередной раз нажимает на кнопку вызова номера Мадары, и наконец идут долгие гудки, после чего он слышит кромкой и яростное: «Да?»       — Мадара? — мужчина старается унять сильное сердцебиение в груди и переводит дух, голос приобретает привычные, спокойные нотки. — Где мой брат? На другом конце провода слышны какие-то голоса, шумно, будто симфония внешних шумов перерастает в какую-то одну странную мелодию.       — В больнице, — сдавленно отвечает мужчина. — У меня в больнице, — он на кого-то кричит громко, от чего закладывает уши, и из всего этого крика, единственное, что младший Учиха разбирает, так это слово «капельница».       — Что случилось? — голос дрогнул, и голова начинает колоть от странной боли. — Я…       — Все, блядь, случилось, — мужчина опять кричит и резко успокаивается, слышен какое-то пик аппаратуры и шуршание. Голос становится тихим. — Все, что могло случиться, уже случилось.       — Адрес говори, — Саске начинает злиться, пытаясь перебороть агрессию к этому человеку, который его попросту обманул, но получается херово. — Ты мне сказал, что все в порядке, Мадара, — кулаки сжимаются сильнее, и в груди начинает зарождаться настоящая паника.       — Я скину тебе адрес завтра утром, сейчас от тебя толку здесь будет столько же, сколько от метода лечения старого извращенца Орочимару, — Мадара на странность успокаивается и опять что-то говорит вне телефонного разговора. — Приезжай завтра, Саске. Пожалуйста. Так будет лучше для всех.       Саске фыркает и нажимает на кнопку отбоя вызова. Лучше для кого?

***

      — Ну, здравствуй, Наруто Узумаки. Человек, который так извращенно испортил моё творение. Я давно тебя здесь жду, — голос звучит приторно сладко, и по спине Узумаки пробегают мурашки. — А я все думал, когда же ты придешь. Признаюсь, наш общий друг постарался на славу, тщательно скрывая тебя от меня, но, как видишь, сейчас мы одни, сейчас его нет, тебя спрятать от меня некому, — Акасуна усмехается. — Но бог с ним, с нашим другом, ему недолго осталось, он ослушался приказа, — мужчина достает из кармана какую-то странную коробку и вытаскивает оттуда подобие ножа. Пальцы рук делают своеобразные движения вперед назад, и кукла, которая была еще девочкой пару мгновений назад резко дергается вперед. Пальцы сжимаются в кулак, и девочка уже стоит около него. Акасуна на пару минут с любовью смотрит на девочку, обнимает ее за плечи, проводя своей рукой по ее волосам, и целует в макушку.       — Все хорошо, милая. Тебя больше никто не обидит, — голос звучит тихо, и он приседает на колени, смотря в глаза бездушной кукле. — Папа о тебе позаботиться, моя милая. Больше не будет страшно, моя милая, больше не будет одиноко — он обхватывает ее руками и прижимает сильнее, будто убаюкивая. — Моя хорошая, — он опускает девочку, которая все так же стоит будто мертвая и смотрит на Наруто своими стеклянными глазами. — Ах да, — он с едва приоткрытыми глазами смотрит на мужчину. — Ты все еще здесь, ну конечно, куда же ты денешься-то, — голос срывается на крик. — ДА? НАРУТО УЗУМАКИ?       — Он больной. — первая мысль, которая посетила голову мужчины. — Он точно больной, — Наруто сделал шаг назад и повернул голову. Он успеет добежать.       — Ой! — Акасуна закусывает губу и сдерживает смех. — Ты правда думаешь, что сможешь убежать от меня, мальчик? — взгляд сужается, и он смотрит прямо в глаза Наруто. — Но, знаешь, что я тебе скажу, мальчик? — Наруто резко оборачивается впереди переводит дыхание. Если рассчитать время и броситься бежать прямо сейчас, то все еще можно скрыться. Ему всего-лишь нужно найти Саске, схватить его за руку, пообещать, что объяснит все потом, и попросту бежать отсюда, бежать. Им нужно убежать, да, Саске не будет слушаться, может даже обольет его словесным дерьмом с ног до головы, но им надо убраться из этого столпотворения психов на каждом шагу. Или иначе, они оба здесь окончательно свихнуться.       — Не сегодня, — Акасуна резко поднимает руки, на пальцах которых привязаны нити, и в следующий момент десять кукол, поднимаются из руин камней, которые служили лишь бутафорией, и эти уродские создания поднимаются вверх. — Я тебя убью, малец. Ведь никто не смеет ПОРТИТЬ МОИ ТВОРЕНИЯ!       — Блядь, — Наруто резко делает два шага назад, и в следующий момент перед ним появляется уродская кукла в виде ребенка и кинжалом в руках задевает его ребро. Вторая, приседая на корточки, задевает колено, и Наруто шипит от боли. Он отталкивает первую и начинает бежать вперед. Бежать, бежать, бежать.       — Я выпотрошу тебя, мальчик, — Акасуна спокойно идет вперед, делая понятные только ему движения руками, спокойно идет, упиваясь своим превосходством будто хищник. — Но, — его голова наклоняется в бок. — Если ты хочешь поиграть в прятки, то давай поиграем. Я люблю играть в прятки, Наруто! Узумаки бежит в сторону развалин, чтобы перевести дух хотя бы на минуту и унять сердце, которое вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. С воздуха на него наваливается кукла в виде женщины, ее голова повернута в другую сторону и сразу же поворачивается лицом к лицу Наруто, открывая пасть, из которой выходит большое лезвие.       — Моя мама с тобой поиграет, Наруто. Мы часто в детстве играли в прятки! — Наруто в силу инстинкта самосохранения заслоняет руками лицо, от чего лезвие протыкает его руку прямо на ладони. — Или ты не любишь прятки, а, Наруто?       — Это нереально, — мысли хаотично скачут в голове, теряя первоначальный смысл, превращаясь в кашу. — Это все нереально, такого не может быть. Что, блядь, здесь творится? — Наруто хватает камень и со всей силы держит деревянную руку куклы, заносит камень над головой и идет первый удар. Второй. Третий. Череп куклы раскалывается и она опускает свою голову будто поникшая.       — В этой больнице есть два закона. Борись или беги.       — О! Ты решил все-таки поиграть, — он слышит свист и смех. — Наруто, ну какой из тебя джентльмен! Дам бить нельзя! — кричит Акасуна и сзади Наруто хватает кукла в виде мужчины с длинными волосами, делая крепкий захват своими руками. — Особенно мою маму, Наруто! — шаги становится слышнее и ближе. — Моему отцу это очень не понравится. Хотя откуда тебе знать! Точно! У тебя же все умерли! Из-за тебя, Наруто! Ты убийца, Наруто! Бедный-бедный Наруто Узумаки-сирота! — на Наруто надвигается ребенок, тот самый, который привел его сюда. — А травмировать психику ребенка таким зрелищами — это фу, Наруто. Что же ты за человек такой, — Наруто резко замирает.       И на секунду.       — Заткнись. — взволнованный голос резко стал тихим. Глубоким и резким. — Закрой свой рот, выродок! — мужчина закрывает глаза. Ногу опять протыкает острие. И девочка совсем близко. Раз.       — Тебе никогда не понять, Наруто, что значит иметь семью, любить ее до такой степени, чтобы будучи даже мертвыми заставить их быть с собой рядом! — крик разносится совсем близко и… — Ты один, Наруто, совсем один, и никто тебе не поможет! Даже твой друг.       — Я сказал, — губы начинают дрожать, и на них просится непрошеная улыбка. — Заткнись. Альтер эго сидит и скучающе смотрит на все происходящее вокруг глазами мужчины. Он зевает, прикуривает и читает себе спокойно книжку. Но внезапно слышит крик самого же себя снаружи и книга постепенно закрывается.       — У тебя никого нет, Наруто. Второй Наруто кладет книгу на полку около своего кожаного кресла.       — Ты одинок, Наруто. Он докуривает сигарету и прикрывает глаза, медленно расползаясь губами в усмешке от слов Акасуны.       — У тебя никогда не было семьи, Наруто. Губы дрожат, и из горла начинает вытекать смех, сначала тихий, вперемешку с горечью и отчаяньем. Сильнее, сильнее и сильнее.       — Бабушка, а где мама? — маленький мальчик стоит посреди комнаты и смотрит на пустой диван. — Почему мама никогда не приходит домой? А папа? Он все еще не приехал? — мальчик хмурится, держа у груди зайчика, у которого нет одного глаза. Отвалился, зайчик не видит всего происходящего ясно, так же, как и не видит маленький Наруто. Тсунаде наклоняется к своему внуку и смотрит на него с грустью, она заправляет прядь волос за ухо и выдыхает. В их маленькой квартире пахнет куриным бульоном и чем-то из выпечки.       — Наруто, твои родители... Они умерли, Наруто.       — Даже твой друг тебе не поможет.       Мальчик стоит и смотрит на черную макушку в песочнице и протягивает свою руку.       — Меня Наруто зовут. А тебя как? Черный глаза встречаются с лазурными, и губы тихо шепчут:       — Саске, меня зовут Саске.       — Давай дружить, Саске.       — Ты абсолютно один, Наруто.       — ЗАТКНИСЬ! Замолчите вы все. Второй Наруто выдыхает и… Два. Поклон. Итачи медленно наклоняется к маленькому мальчику и протягивает ему свою руку. Саске вытирает рукавом слезы и протягивает руку в ответ. Вторая рука скользит по щеке, и Итачи смотрит в глаза своему брату, вытирая большим пальцем мокрые дорожки. Наруто стоит и видит, как Саске отталкивают от него, заламывают его руки, пока юноша кричит и смотрит на него странным-обезумевшим взглядом. Наруто выдыхает и видит, как сам разрушил то, что могло бы быть. Наруто стоит и смотрит на них в детстве. На Саске, играющего у реки, как они бегут за собакой, и он падает в воду, хватаясь за Саске по инерции, и Учиха падает вместе с ним. Его толкнули, его, не Саске. Наруто переводит взгляд и смотрит в глаза человека, который с ужасом осознает, что он наделал. Он медленно проходит мимо этой картины и оказывается на кладбище. Они вместе с Саске стоят на похоронах его родителей, и Наруто понимает. Он понимает, как это больно терять того, кого ты любил. Он пытается не плакать, но у него не получается. Наруто стоит и слышит, как Саске рассказываем ему про человека за его спиной и каждый раз оборачиваясь видит в капюшоне себя. Себя, только взрослого, и он боится, он кивает и отворачивается. Вскоре он идет в сторону дома Учих и видит за окном, как Итачи гладит своего брата по волосам, убаюкивая и успокаивая. Он стоит и смотрит ровно до того момента, пока Итачи не поднимает свою голову в его сторону и не смотрит в его глаза с усмешкой, он видит, как старший брат по собственнически обнимает со спины мальчика и его ладони накрывают глаза младшего. Из-под ладоней его бледных, синеватых рук выбегают крохотные пауки, которые так и наровятся расползтись будто болезнь по всему лицу. Они убегают. Резко потухает весь свет и… он видит Итачи в капюшоне, его длинные черные волосы лежат на накидке, и губы расплываются в усмешке. Резко загорается старая лампочка с особым шумом. Стук в дверь. Саске со всей силы ударяет стену кулаками и заливается громким смехом, Итачи от побоев поднимает свою голову, его тело в ссадинах и синяках, он ползет в сторону брата, смеясь. Глаза Наруто в ужасе расширяются, и в следующий момент из стен их дома начинает просачиваться вода. Одна струя, вторая, третья. Десять, двадцать, и Саске медленно убирает руку Итачи со своих глаз, прикладывая ее к щеке, и из его глаз, которые резко распахиваются, начинает течь струя крови. Но он так нежно и с такой любовью целуют его руку, будто руку своей матери. Свет включается, свет выключается и слышно, как кто-то задувает все свечи в доме. Саске падает в воду, протягивая руку к Итачи, который смотрит на него через воду, собираясь прыгать, он кричит, и в его рот начинает затекать вода. Наруто кричит, долбится об стекло. Он плачет. Саске улыбается ему, и целует руку Итачи, она медленно падает вниз на его колено и сжимает его. Свет резко загорелся, свет резко потух. Саске тянет руку, почти касаясь об пальцы брата. Саске хватается за руку брата, но рука выскальзывает. Саске ухватывается за руку брата, но видит за Итачи, как перерезает себе горло, стоя у зеркала, большим ножом. Он видит, как Итачи разрезает человека перед ним, и тот падает на колени, Итачи поднимает голову в сторону протянутой руки и улыбается. Его лицо забрызгано кровью и глаза странно светятся, в них отражается лунный свет за окном. Шахматная фигурка падает где-то отдаленно. Часы бьют полночь. И Саске оборачивается назад, пока рука тянется за ним, стараясь ухватиться за его воротник.. Но сзади пусто. Три. Наруто сдерживает рвотный порыв от сцены за окном, он видит, как Итачи наваливается на мальчика и целует его шею, обхватывая горло своими тонкими пальцами и слышит стон. Он убегает и видит, как над Итачи возвышается человек в капюшоне. Саске спокойно подходит к зеркалу и смотрит на свое отражение. Голова вправо, голова влево, рука медленно достает кухонный нож и сначала рассекает кожу вдоль от кисти до локтя, после чего губы соприкасаются с жидкостью и всасывают ее. Наруто подходит к другому зеркалу и перерезает себе горло. За окном гремит гром, и он с тоской смотрит на мужчину, который стоит и смотрит на него. Он переводит взгляд в окно, и постепенно изо рта начинает выливаться вода. Головная боль. Стук. Свет выключается. Наруто стоит, смотреть на могилы перед собой и начинает громко смеяться и плакать.       — Где Саске? — он спрашивает Итачи с особой яростью.       — Саске уехал, — отвечает ему Итачи, смотря с грустью в окно. Четыре Младший Учиха отбирает игрушку у Наруто, пока тот вцепился в нее своими крохотными ручонками, они делят мишку, тянут в обе стороны до того момента, пока мишка не начинается рваться, и Наруто не падает на задницу с оторванной лапой. Ударяется больно, до непрошенных слез от обиды, и Саске меняется в лице, он смотрит на игрушку, его губы начинают подрагивать, и в следующий момент в глазах появляется такая ярость, которой никогда раньше не было. Момент, и его рука замахивается над щекой Наруто, что бы ударить его, но Итачи хватает руку сзади за кисть.       — Не надо, Саске, — голос тихий, брат смотрит на него с укором. Саске быстро оборачивается назад с изумлением и вскоре вырывает руку из захвата и уходит. С обидой на лице. Взрослый Наруто бежит в сторону дома и, добегая, видит, как он начинает полыхать огнем, иссиня-черным пламенем, красные лепестки роз из сада отрываются от бутона и вихрем уносятся вверх. Наруто не успел. Он стоит около могил и смотрит на них, поворачивает свою голову и видит Саске, который медленно подходит и улыбается. Он приседает на корточки, смотрит на надгробия, и в следующий момент дуло пистолета касается переносицы Наруто.       — Это ты всем виноват. Раздается выстрел, и Наруто видит как он, только уже Саске, падает замертво прямо на землю. Наруто в ужасе подбегает к мертвому другу, и его начинает трясти. Человек в капюшоне смеется и уходит. Его длинные волосы развеваются на ветру.       Саске тянет руку к своему брату — раз.       Саске тянет к своему брату руку — два.       Саске тянет руку к своему брату — три. Но Его по рукам бьет в ярости Наруто, накидываясь на него, бьет по лицу, ухватываясь за кофту и пытаясь встряхнуть.       — Прекрати так делать! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ, МАТЬ ТВОЮ! Что-то блестит, боль резко раздается по всему телу, и Саске смеется. Громко-громко смеется, пока смотрит на него исподлобья. И начинает идти кровь. Такая теплая и густая. Красивая, и Саске смеется. Саске больной?       — Саске заболел? — маленький Наруто спрашивает маму мальчика, которая открыла ему дверь тем утром.       — Нет, — отвечает женщина с какой-то странной грустью.       — Саске просто останется сегодня дома, — ее перебивает Итачи, который появляется за спиной матери и, кивнув ей, дает возможность удалиться в свои покои.       — Иди домой, Наруто. Иди домой. Пять. Наруто сидит и смотрит на родителей Итачи в доме, как братьев обучают фехтованию. Саске каждый раз поворачивает голову в сторону мальчика с блеском в глазах и кивает ему, мило улыбаясь. Микото показывает своему сыну, как правильно держать саблю, она изящно выворачивает свою руку и острие утыкается в грудь Мадары, который от неожиданности даже охает.       — Сыграем, брат? — женщина усмехается и бьет мужчину по ногам. — Сначала, надо поклониться. Где твои манеры, Мадара? — она проводит острием по груди до подбородка и с нажимом поднимает его, вызывая море болезненных ощущений от нажатия. — Итачи, не бери с дяди пример. Он хам, — женщина смеется. — Сначала — надо поклониться. После чего поворачивается к Саске и рукой зовет его к себе, мальчик подходит и смущенно смотрит на дядю. — Запомни, милый, — она что-то говорит ему, но Наруто не слышит. Итачи, наконец, поворачивается к нему и говорит.       — Наруто, не хочешь с нами поиграть? Итачи как тень стоит за братом и… Саске тянет руку к своему брату — раз. Саске тянет к своему брату руку — два Саске тянет руку к своему брату — три. И Саске наконец-то дотягивается своими пальцами до бледных пальцев брата, которые перехватывают их в свое кольцо захвата, и губы нежно целуют тыльную сторону руки. Замок из рук. Стук в дверь. Наруто просыпается с криком посреди ночи от кошмара и странного ощущения, ему кажется, что у него изо рта льется вода. Будто черная жижа вытекает из его глаз и носа, будто черная жижа и есть он сам. Взрослый Наруто стоит и смотрит на танцующего около себя Учиху и Гаару, он вздыхает и не помнит этого. И тогда это было ошибкой. Он дергается от того, как Саске наваливается на него и что-то кричит ему в лицо, его глаза бешеные. И свет медленно потухает. Кто-то старается ухватиться своей маленькой ручкой за подол черной накидки, но ткань из шелка выскальзывает из рук. И Итачи проводит своей ладонью по острию шпаги и замахивается петлей в руках, что бы оставить еще одну кровавую отметину на бледной спине человека, и человек наконец-то кричит. Саске с улыбкой поднимает свою голову и счастливо улыбается. Он всегда будто наблюдает со стороны, будто с того света. И Саске падает в воду снова.       — Скажи, что тебе жаль, Саске. Скажи это.       — Мне не жаль. Мне никогда, — губы расползаются в улыбке. — Не будет жаль.       — Саске такой странный мальчик, он опасный, Вы это понимаете?<i> Вчера он утопил в пруду кота, — Мадара хмурится.       <i>— Мы просто игрались, — Итачи прижимает маленького мальчика к себе и смотрит на людей с нескрываемым весельем. — Кот сам упал в воду. Это сугубо его проблемы. Тем более мама говорила нам, что мы можем играть со всем, чем хотим. Даже с людьми.       — Что ты такое говоришь, Итачи, — женщина смотрит с укором и растирает пальцами виски.       — Да ладно, мама, — Итачи отмахивается и приседает на корточки к брату. Целует его в лоб и берет на руки. После чего разворачивается и тихо говорит. — Ты не лучше. Пошли, Наруто. Поиграем в прятки.       Шесть</I>. Он доходит до коридора и хватает Саске за воротник, который смотрит на него безразлично и видит вместо глаз только воду. Он сидит у пруда и смотрит вниз.       <i>— Иногда мне кажется, что Саске давно уже умер, — он хмурится и потирает свои виски, смотря на собеседника. — Утонул тогда в этом проклятом озере.       Собеседник хмыкает и закуривает.       — Может, Саске и умер для тебя, но он вполне живой. Для Итачи точно живой. Живее всех нас взятых. Отдельно песчинка за песчинкой падает в песочных часах, отсчитывая заданное кем-то время, крупица за крупицей, постепенно. Саске бежит по коридору их дома, заливисто смеясь, они играют в прятки. Он бежит-бежит-бежит ровно до того момента, пока не спотыкается обо что-то выпирающее со стены, Наруто бежит за ним, и мальчик падает. Он поднимает свою голову, отряхивается от ушиба, и его глаза в ужасе расширяются от того, что перед его глазами лежит. Кисти рук, громкий крик. Руки по локоть начинаются вылазить отовсюду из стен, и мальчик закрывает глаза, чтобы не видеть этого, он опирается рукой о стену, и дом начинает загораться. Человек в капюшоне стоит за ним и хлопает в ладоши, смотря за его спину. Итачи ползет к нему, просит простить и вытирает его слезы. Он целует его в кисти рук, от чего мальчик кричит еще сильнее.       — Ты… ты что тут делаешь? — Наруто немного повысил голос и упрямо смотрел на своего друга.       — К тебе пришёл, — пожал плечами Саске и обнял Наруто.       — Если я еще раз, — Итачи повышает свой голос, смотря на Наруто. — Еще хоть один раз увижу тебя рядом с Саске. Я убью тебя. Я тебя с лица земли сотру, — он встряхивает Узумаки за грудки. Его зрачки сужаются, и он говорит уже спокойным голосом — Ты меня понял? Оставь его в покое.       — Попробуй, — усмешка. — Куда ты дел своего брата? Я знаю, что он здесь. Он умер? — ирония.       — Для тебя — да. Они подходят к другу другу на лестнице, и Саске разворачивается, резко вытягивает руку вперед, и голубой огонь сметает все на своем пути. Саске идет по лесу, дотрагивается рукой до дерева, и весь лес начинает гореть. Саске стоит около дерева перед своим домом, и он полыхает огнем.       — Сегодня утром, — начал спокойно Учиха, — было найдено повешенное тело Хинаты Хьюги в её же палате. И знаешь, что самое удивительное, Наруто? У неё, как и у предыдущей жертвы, твоей, кстати говоря, школьной подруги, было перерезано горло. И висела она на подаренном тебе шарфе, — закончил хмуро Итачи и посмотрел на Наруто. — Ты ничего мне не хочешь сказать, Наруто? — во взгляде брюнета читалось презрение и лёгкая усталость. — Я же тебя, сука, засажу в такие дебри, что ты будешь кочевать в тюрьме пожизненно. Наруто с ужасом останавливается, он резко поднимает голову в сторону шума, видит Саске, который протягивает ему руку, и вопросительно смотрит на него.       — Это ты или очередная моя галлюцинация? — Наруто провёл пальцами по щеке брюнета и дотянулся до шеи, схватил её. Итачи вздыхает. Итачи сидит и смотрит в пол, растирает свои виски и выдыхает. Он бежит по коридору, и Итачи со всей силы ударяет стену кулаками и заливается громкий смехом, Саске от побоев поднимает свою голову, его тело в ссадинах и синяках, он ползет в сторону брата, смеясь. Он улыбается. Глаза Наруто в ужасе расширяются, и в следующий момент из стен их дома начинает просачиваться вода. Одна струя, вторая, третья. Десять, двадцать, и Итачи медленно убирает руку Саске со своих глаз, прикладывая ее к щеке, и из его глаз, которые резко распахиваются, начинает течь струя крови. Но он так нежно и с такой любовью целуют его руку, будто руку своей матери. Свет включается, свет выключается, и слышно, как кто-то задувает все свечи в доме. Саске улыбается ему и целует руку Итачи, она медленно падает вниз на его колено и сжимает его. Свет резко загорелся, свет резко потух.       — За что ты так его ненавидишь? — он правда не понимает этого.       — Потому что он — чудовище, — спокойно отвечает мужчина в ответ. Саске тянет руку к своему брату — раз. Саске тянет к своему брату руку — два Саске тянет руку к своему брату — три. И… Итачи ухватывается за руку брата, но видит… Он видит, как Саске в капюшоне разрезает человека перед ним, и тот падает на колени. Он с фанатизмом и обожанием смотрит в его глаза и тянет к нему свою руку. Саске поднимает голову в сторону протянутой руки и улыбается со странным блеском в глазах, в них отражается лунный свет. И это то, на что Итачи может любоваться часами.       — Да, возьмите, и спасибо, — коротко ответил врач.       — Но за что? — девушка всё-таки приняла букет цветов.       — За то, что видите во мне человека. — грустно улыбнулся Саске и вышел из магазина. Шесть. Боль отрезвила. И второй Наруто выходит. «Я же говорил тебе, нас всегда было трое.» Огромный прилив адреналина заглушает боль от ран, нанесенными от ходячего цирка уродов. Наруто вырывает руки из захвата и поднимает голову в сторону девочки, которая оказалась прямо перед его лицом, металлический блеск, и он вцепляется руками в длинное острие торчащее из пасти куклы голыми руками, сжать и захватить одной рукой, второй надавить на глаз до такой степени, чтобы он лопнул. Вывернуть голову в другую сторону, вырвать с корнем. Кукла бездушно падает на землю. Он моментально разворачивается и одним движением сносит голову второй кукле, что все это время стояла сзади. Медленно наклоняется, берет булыжник и с такой же силой бьет по голове. Бьет, бьет и бьет, пока из головы куклы что-то не вытекает. Голова опущена вниз, и тело немного потряхивает. И на губах дрожащая улыбка.       — Ха. Акасуна резко останавливается и глаза широко раскрыты. Его ноздри расширяются, и он хотел было закричать уже, но его перебивает громкий смех:       — Ха-ха. Ха-ха-ха, — Наруто спокойно идет с лезвием в руке и разрубает еще одну куклу, добивая ее всем, чем попадется под руку. Его взгляд падает на что-то, и он начинает смеяться еще громче — ХАХАХААХАХ. Саске, говоришь. Акасуна атакует следующей, нахмурившись и сделав пару шагов назад, маленький мальчик с лезвиями в руках делает выпады в сторону мужчины, и в следующий момент голова его разлетается в щепки. Наруто стоит с вытянутой рукой в кастете, вторая держит голову куклы, с костяшек пальцев которой стекает кровь. Он, наконец, поднимает свою голову и откидывает челку назад, на него смотрят стеклянные глаза, в которых отображено искреннее веселье, и на губах широкая улыбка.       — Да что ты, сука, знаешь обо мне и о Саске, дерьма ты кусок. Ха, — он мотает голову из стороны в сторону и зубами разрывает край своей майки, чтобы замотать ноющую ногу. Узел и затянуть. — Если бы мой ебанутый друг был бы сейчас тут, — он запинается и опять слышен плохо сдерживаемый смех. На второй руке красуется такой же кастет поднятый с пола. — Тебе точно был бы уже пиздец. Ты везунчик. Но, — он наклоняет голову на бок. — Его тут не может, и, к твоему великому счастью, но к твоему великому сожалению, здесь сейчас я, нас сейчас двое, и живым ты отсюда не выйдешь точно. Как тебя там? — он с явным удовольствием наступает на голову очередной кукле и нажимает сильнее, чтобы разломать ее кисти рук окончательно от нажима. И они ломаются с треском. — Да похуй, как тебя там. Я тебя все равно разъебу, кукольник несчастный, — оскал становится шире, и Акасуна видит, как на него надвигается человек с красными от бешенства глазами, на костяшках уже обоих рук которых надет кастет. Пальцы дрогнули, и куклы резко поднимаются с пола и направляются в сторону мужчины. Наруто улыбается шире. Ширма съехала окончательно. И движения, реакции, животные инстинкты берут верх. Рывок, нога прилетает в живот Акасуне, из-за чего тот сгибается по полам, не успевая поставить блок, еще один прямо в скулу, и мужчину ведет в сторону, еще один удар, который уже попадает по кукле, которая моментально появляется между ними, и удар приходит прямо по ее лицу. Акасуна откашливается и старается подняться на ноги, пока Наруто отбивается от куклы, и он выдыхает. Придется лезть в крайние меры, хоть на то и разрешения не было. И он достает из кармана нити из железа, которые резко натягиваются. Наруто уже идет в его сторону и делает рывок, около десяти новых кукол поднимаются с пола и второй рывок, ровно десять разом летят в сторону мужчины. Глаза Наруто расширяются, и он понимает, что с таким количеством не справится. Кукла резко появляется сзади и наносит первый свой удар по жизненно важным органом с кулака. Первая блокировка точек. И Наруто падает на колени захлебываясь в крови, слишком сильно.       — Мне очень жаль, — Акасуна разворачивается и уже хочет уходить, он не будет на это смотреть. Но кисть руки сжимается в кулак. И в воздухе начинают порхать фиолетового цвета бабочки.       — Остановись! — резкий крик, и до Наруто, наконец, добегает женщина, она отталкивает куклу в сторону, обрезая острым наконечником на пальце нить у куклы. Заслоняет его собой. — НЕ НАДО! ОСТАНОВИСЬ, САСОРИ! — она резко расправляет руки в стороны и переводит взгляд на мужчину, которого лихорадит от резкой боли, которая начала отдавать по всему тело.       — КОНАН! УЙДИ С ДОРОГИ! — Акасуна кричит прямо в лицо женщине. — Или клянусь своими куклами, ты здесь тоже умрешь. Ты помнишь, что было. Если в прошлый раз я сжалился над тобой, это не значит, что я не убью тебя в этот! Этот парень испортил мое творение! — он делает еще один жест рукой и кукла летит в сторону женщины. — МНЕ ПРИКАЗАЛ ОТЕЦ! Девушка резко раскрывает глаза и закусывает губу, но с места не сдвигается. Звук металла, и кукла падает замертво, перед девушкой резко появляется Сай, который с невозмутимым видом останавливает куклу собой и вцепляется в нее захватом, ломая шею.       — В этом нет нужды, Сасори. Отойди, или я тебя ликвидирую, — он стоит с легкой улыбкой на лице, держа в руке шприц. — Ты знаешь, что я не шучу. Дейдара появляется в капюшоне за Наруто. Хватая его за волосы и подставляя лезвие прямо к горлу.       — Если двинешься в сторону Данны, солнышко, я перережу ему горло и подорву здесь все к ебаной матери, — Тсукури говорит спокойно. — Я в очень плохом расположении духа, — после чего переводит глаза на своего друга, и взгляд теплеет. — Данна, я вас обыскался уже. Не пугайте меня так. Но Наруто вырывается с захвата, ударив мужчину в солнечное сплетение, пробегает мимо Конан, которая не успевает среагировать. Акасуна усмехается и срывается с места в его сторону, чтобы убить. Кукла резко поднимается с пола, захватывая Сая в свои объятия, и вторая вместе с ним надвигается в сторону Наруто. Рука Наруто летит в сторону лица Акасуны, в то время как Акасуна целится лезвием в накидке в область живота.       — ДОСТАТОЧНО! — рывок, между ними появляется мужчина в накидке, который рукой сжимает шею Наруто, наклоняя того вперед, второй сжимает шею Акасуны наклоняя его назад. — Хватит, — Акасуна переводит боковое зрение в сторону и цокает, Наруто пытается вырваться, но пальцы сжимают его шею крепче. — Сасори, убери свою игрушку от Сая. Сай, держи своего друга, пока они оба не натворили глупостей, — голос Наруто совершенно незнаком. Такой мелодичный и спокойный. — Акасуна, что происходит? Сасори пытается вырваться, но не атакует, этого человека атаковать у него духу не хватит.       — У меня был приказ ликвидировать. Отец приказал. Отпусти меня, Обито. Сай придерживает Наруто за плечо. Тот громко дышит и морщится. Взгляд становится осмысленным, пелена ненависти спадает. Становится нехорошо.       — Я не думаю, что приказ звучал именно так, да, Сасори? Как бы то не было, в этом нет нужды, — он поворачивается к Конан и улыбается ей. — Спасибо, что вмешалась, я бы не успел вовремя, — после чего поворачивает голову назад. — Тсукури, опусти лезвие и забери своего друга, пока я вас всех сам лично не поубивал к чертовой матери, — после чего поворачивается в сторону Наруто и усмехается. — Прости, парень, мы последнее время все слишком нервные. Ты, наверное, не понимаешь, что здесь происходит, но это и к лучшему, — он разжимает свои пальцы и растирает шею. — А теперь, прошу всех разойтись по своим местам. И если я еще раз, — его взгляд меняется с дружелюбного на ледяной, — увижу что-то подобное, я очень, — улыбка появляется на губах, — очень разозлюсь. А меня не нужно злить, правда, милая? — он поворачивает голову вниз, и будто из воздуха появляется та самая девочка с красными бантами, наподобие которой сделана кукла, которая привела Наруто сюда, и она смущенно утыкается лобиком в накидку и опускает взгляд своих голубых глаз вниз.        — Да, Оби не надо злить. Оби хороший. Тсукури накидывает руку Акасуны себе на плечо, и они по-тихому стараются скрыться подальше отсюда. Конфликтовать незачем, тем более они наконец-то вдвоем, и Дейдара искренне не может не улыбаться от этого. Его друг выглядит вымотанным, не спавшим, нервным и голодным. Он медленно опускает свои руки и дает возможность мужчине снять нити в кончиков пальцев, которые примотаны к фалангам. Они тихо удаляются в темноту. К Саю подходит Конан и с благодарностью кивает ему, после чего переводит взгляд на Наруто и вздыхает. Тот смотрит перед собой в одну точку и после медленно поворачивает свою голову к ней.       — Спасибо. Я Вас не знаю, но спасибо, — женщина кивает.       — Пойдем, — говорит она и направляется в сторону лестницы. Они идут втроем молча, и, только поднимаясь по лестнице, придерживая Наруто за грудки, Узумаки, наконец, будто очнувшись, задает вопрос.       — Кто вы такие? Кто эти люди? Что Вы такое? И откуда все эти куклы. Нити. Это все кажется каким-то нереальным, — он будто пребывает в прострации и опять болезненно морщится от очень реальной боли в ноге, которую проткнул Сасори своей куклой. Конан переводит взгляд на Сая, который вздыхает и отводит взгляд в сторону.       — Тебе нужно немного отдохнуть. Мы позже ответим на твои вопросы. Но я отвечу на один: меня зовут Конан, и моя обязанность — защищать тебя. Прости, что раньше не давала о себе знать, в этом не было необходимости. Приятно познакомиться, Наруто Узумаки.

***

Тогда: Удар. Выпад, резко отойти на два шага вперед, быстро вытянуть руку, второй рукой дотронуться до чужой ладони, повернуть ее в сторону и почти дотянуться до противника наконечником шпаги.       — Неплохо, — Орочимару хмыкает и поправляет очки. — Давай, еще раз! Итачи сжимает челюсти, но этого не видно сквозь сетчатую маску. Его волосы хоть и завязаны в хвост, но все равно умудряются падать на глаза и мешать. Он смотрит с такой яростью на противника, будто хочет его убить, раздражение берет верх, и он, сжимая шпагу, рванул вперед, незаметно ударив двумя пальцами по точке на руке, нарушая правила, бьет по точке на груди наконечником, вызывая стон боли. Секунда, подножка, и я опять на полу лицом вниз.       — Я же сказал тебе, — он стоит ко мне спиной, даже не удосужившись посмотреть на меня. — Ты не встанешь, — он медленно поворачивает голову, и я вижу его ухмылку даже сквозь маску. Но я также чувствую его взгляд полный раздражения и какой-то странной боли, будто он и не хочет себя так со мной вести себя, но почему-то ведет. И он быстро отворачивается от меня, в спешке, будто боясь, того, что его эмоции может кто-то заметить. Но замечать их кроме меня некому. За нами наблюдает половина больницы, сидят на полу толпа зевак и заинтересованных людей, с того самого первого дня, когда я поднял свою руку больше года назад. Хотите знать — жалею ли я? Честно сказать?       — Не дождешься, — рука в перчатках опять превращается в кулак, и я спокойно выдыхаю, лежа на полу. Я думаю о нескольких вещах сразу и прикрываю глаза. Возможно, мне бы действительно стоило бы утихомирить свои амбиции и успокоиться, перестать бороться и каждый раз вставать, перестать получать эти микротравмы от каждого удара, которые отдают по ночам пульсирующей болью под кожей, но я не могу. Я не могу не встать, не могу не подняться, не могу просто так сдаться и дать тебе все привилегии чувствовать свое превосходство надо мной. Нет, я прекрасно понимаю, что даже когда ты наносишь мне удары, даже когда я падаю из-за тебя вниз — ты меня щадишь. Я не могу понять, в какую игру ты играешь, но так или иначе — выиграть в ней я тебе не дам. И я встаю, опять встаю. Еще раз. Атака, блок, атака и встречный удар. Разворот будто в танце, сабли соприкасаются друг с другом, и не хватает разве что летящих искр вокруг от этого напряжения. Твой взгляд полный раздражения, превосходства, и мой, полный желания, чтобы ты меня признал. Удар, блок, атака, блок, шаг назад и вперед. Ты знаешь, я вроде каждый раз убеждаюсь в том, что вроде как выучил каждое твое движение и знаю следующее, но ты каким-то образом каждый раз выходишь победителем. И это раздражает. Как же это раздражает. В горле пересохло и очень хочется пить. На улице настолько жарко, наверное градусов под тридцать точно, солнце светит прямо в глаза, умудряясь даже попасть сквозь сетку. Еще раз. И еще раз, и еще, еще, еще. Я так просто не сдамся, в глазах пробегает что-то сроду агонии от удушающей боли, и время пошло. Орочимару включает свой секундомер и стрелка часов делает свой первый шаг как и я. Шаг вперед. Волна ненависти постепенно начинает приближаться к своему причалу будто в бухте. В голове сильная боль, и я наношу один удар за другим, еще раз. Сдерживаться? Я возьму твои патлы, намотаю на кулак и приложу тебя к полу.       — Прости меня. Удар, еще один, еще один. Два шага вперед, и я, наконец-то, пробиваю. И от шока происходящего того, что, наконец, смог дотянуться, на губах появляется улыбка. Вот как. Черная пелена постепенно заслоняет весь пол, тянет ко мне свои руки и обхватывает за ноги. Ненавижу. Его рука резко тянется ко мне, и я быстро перехватываю ее своими пальцами до боли и тяну вперед, ставя подножку, от чего Итачи падает вниз. Прямо в самый низ. Своим лицом встречается в полом. Не успевает подставить руки вперед. Я медленно разворачиваюсь, и пелена разворачивается со мной будто плащ, который медленно начинает накрывать мои плечи, формируя подобие накидки, и я встречаюсь своим взглядом со взглядом Итачи Учихи. Он смотрит на меня с сильным раздражением, даже бешенством, крепко сжимая свои кулаки, пока его судорожное дыхание оставляет теплый след на полу, его волосы наконец в беспорядке, и половина прядей уже выпала на лицо. Он медленно поворачивает ко мне голову и усмехается сквозь пелену волос одними губами, сложно разглядеть его взгляд полностью. Я стою и молча смотрю на него, и вокруг тишина. И Итачи делает рывок в мою сторону. Шаг, вперед и назад. Острием шпаги я надавливаю на бледную кожу его шеи, и появляется такое странное желание. Надавить до того момента, пока острие не проткнет ее насквозь. Легкое движение руки в верх, намеренно надавливая, и я замечаю едва слышимое фырканье из его губ. Неприятно? Больно? Забавно.       — Итачи, ты что забыл? — я наклоняю голову на бок, едва сдерживая улыбку и ликующее чувство внутри. Я заметил твой выпад, я наконец-то победил. — Где твои манеры, Итачи? — шпагу отбрасываю в сторону, мои глаза прикрыты, рука поднимается к волосам и стягивает их в хвост обычным бинтом. Низкий хвост. Я их широко распахиваю и смотрю с таким наслаждением. — Сначала, — слова точь в точь, — надо поклониться. Я выиграл.

***

Гаара сидел и смотрел в окно, по которому стекали капли дождя. Впервые за зиму, которая длилась, казалось бы, вечность, начался дождь. Все медленно таяло вокруг, превращалось в слякоть и грязь. То, что раньше было остатками льда, расплылось от повышения температуры, стекая по земле и дорогам вниз. Все, что было невидимо до этого момента, заморожено и скрыто под тоннами белого пепла, начало наконец вылезать наружу. Таить. Скоро наступит весна. Кружка с какао стояла на маленьком столике, и мужчина впервые понял, что сидит абсолютно один. Никого не было рядом. За последнее время много чего случилось, и он как-то упустил тот момент, когда именно их сплоченный и вроде как дружный коллектив начал трещать по швам, распадаясь на какие-то отдельные куски, будто ты натягиваешь свою джинсовую куртку на свои плечи, которая стала тебе мала размеров так на шесть. Ненароком от давления мышечной ткани она разорвется по кускам. По отдельным частям. Так же было и с ним, он не знал, что именно послужило причиной отдаления Наруто от него, но примерно предполагал. Мужчина подпирает рукой подбородок и мешает коричневатую жидкость в кружке. Все началось после того инцидента, в котором и поучаствовал Саске. Сказать, что Гаара жалел об этом? Сказать, что ему было стыдно или он этого не хотел? Поменял бы он этот факт, если бы мог? Ответить сложно. Просто в какой-то момент ты понимаешь, что нить, которая была в твоих руках с дорогим тебе человеком, начинает ускользать, и ты неосознанно, чтобы избежать очередной порции боли, ищешь ей замену. Перед глазами пробежали давно похороненный воспоминания первой школьной влюбленности — ситуация была похожей. Но если тогда закончилось все плачевно, то сейчас… Мужчина переводит скучающий взгляд в сторону входной двери столовой и видит свою новую подругу, которая машет ему рукой.То сейчас остался просто неприятный осадок. Не то, чтобы он не хотел эту сложившуюся ситуацию поменять, нет. Он просто не знал как. Сам того не понимая, он обзавелся новым другом, хоть и в лице девушки, которая за такой короткий промежуток времени явно к нему привязалась. И он к ней тоже.       — Доброе утро, Гаара, — девушка сегодня с распущенными волосами до плеч, которые обычно собраны в два смешных пучка на затылке. — Чем сегодня займемся? Мужчина смотрит на нее с легкой улыбкой и подносит кружку к губам, допивая последние пару глотков.       — Пошли прогуляемся. Отличная погода.

***

Наверное это было самым неприятным пробуждением в жизни мужчины. Ресницы слегка подрагивали, взгляд не имел никакой фокусировки, все вокруг расплывалось, теряя какие-либо краски или смысл, одна сплошная размазанная пелена, отдаленно производящая какие-то неприятные громкие звуки. С первым осознанным вздохом полной грудью пошла острая боль где-то в области правого легкого, от чего тошнотворный кашель, который стал с ним уже одним целым, прорвался наружу. И пробуждением можно было назвать завершенным. Режущая боль плавно, словно червяки переползала с одной области грудной клетки в другую, сжимая все на своем пути до какого-то неприятного удушья. Ладони рук были потными и холодными, несмотря на то, что мужчина лежал под пуховым, белоснежным одеялом. Перед глазами все еще плыло, ресницы будто слиплись в какой-то непонятной жиже, не давая возможность широко распахнуть глаза, кончики пальцев неприятно покалывало. Итачи попробовал пошевелить своей правой рукой, которая будто мертвая лежала на одеяле, к вене которой был прикреплен катетер, но пальцы не слушались совершенно. На какой-то момент он даже подумал, что фокус к нему больше не вернется, странное такое чувство. Шея так же, будто он пролежал в одной позе пару дней, не вставая, хотя откуда он знает — сколько он действительно уже здесь лежит. По белым размазанным пятнам интерьера и ритмично пищащего звука от аппаратуры мозг кое-как составил теорию его пребывания в медицинском учреждении. Не его. Последнее, что он помнил, это его слова про брата и острую боль внутри, стало жарко, и по ушам ударил какой-то громкий писк, будто нарастающий, давящий звук, от которого могут лопнуть перепонки. Итачи медленно поворачивает свою голову в сторону часов на стене, стрелка которой двигается как-то до неприличия громко, и, хмурясь, сглатывает. Хочется пить, во рту пересохло. Глаза предательски отказываются что-либо видеть без размытости, такое у него впервые за долгое время. Рука, на пальце которого красуется красный камень, наконец немного обретают чувствительность. Время он так и не увидел — то ли восемь утра, то ли десять, стрелка слишком медленно двигается, будто застывает. Шторы задернуты наглухо, из-за чего даже при самом большом желании — время суток по свету определить не получится.       — Итачи.       — Саске? Это имя всегда будет приходить в голову самым первым. Вне зависимости от ситуации, времени и обстоятельств. Это имя всегда вертится на языке. Самое любимое и желанное, самое родное имя, которое приносит покой. Имя, человек которого должен быть рядом. На уровне привычки и рефлексов это имя постоянно с ним, будто это его имя. Если у Итачи спросят как его зовут — это имя первое, что придет в его голову, а не его. Его придет после. Мужчина от неожиданности вздрагивает. Он все это время был в комнате не один? Перед глазами все еще на странность плывет, и Итачи медленно поворачивает голову в сторону голоса, который будто раздается откуда-то спереди него. И по спине проходит плавный холодок. Он видит черный силуэт перед собой, который плавно к нему приближается, и на его губах усмешка. Нет. Не Саске.       — Вот мы с тобой и поменялись местами, да, Итачи? — черные длинные волосы как всегда неаккуратно лежат на плечах этого человека, пока макушку прикрывает капюшон как и его глаза. Он подходит еще ближе.       — У, — звук такой сбитый из-за сухости во рту, сложно произносить какие-либо слаженные звуки. Вдох и хоть как-то нужно смочить горло. — Уйди. Что ты здесь делаешь. Как ты сюда попал. Кто тебя выпустил. Не приближайся ко мне. Усмешка становится шире, и Итачи чувствует, как холодные пальцы дотрагиваются до его горячего лба, и его будто пронизывает до самых костей. Так нежно проводят по коже, отбрасывая волосы со лба. Он наклоняется своим лицом, снимая, наконец, свою чертову накидку, и прищуривается. От него пахнет дождем.       — Уйти? Неужели я тебе больше не нужен, Итачи? — он смотрит на мужчину задумчиво и даже невинно хлопает глазами. — Или ты боишься меня? Меня? Итачи? С каких пор ты стал бояться? — голос настолько тихий, но, даже несмотря на плохую слышимость, ирония в голосе звучит слишком громко. — Саске не боится, а ты боишься, ну надо же. Мы кстати встретились вчера, даже можно сказать — познакомились, — голос такой плавный и мелодичный. Он даже вырядился как обычный человек, в повседневную одежду, ничем неприметную. Никогда не скажешь, что этому человеку здесь не место. Рука плавно переходит в сторону аппарата, который подключен к трубке к легкому Учихи старшего.       — А, может, — рука перемещается резко на шею и сжимает. — Мне задушить тебя здесь к чертовой матери, м, Итачи? Раз ты мне не рад. И мы с Саске останемся вдвоем. Даже подружимся, я даже постараюсь найти с ним общий язык. Ведь ты мне мешать не будешь, — он закусывает губу и наклоняет голову в сторону. — Не будет причин нам ссориться. Если тебя не будет. А то, как я понимаю, на пополам тебя разделить не получиться, да и ты не горишь желанием особо. А, может, — он плавно отпускает горло и заправляет прядь за ухо.       — Мне избавиться от брата твоего, и проблема решиться сама по себе? Ты снова будешь со мной, и нервничать никто не будет. Действительно, зачем мне убивать тебя, Итачи, когда я могу убрать сразу корень проблемы? Смотреть на твои страдания будет еще приятней. Тебе будет также больно, как когда-то было мне, и мы, наконец, с тобой заживем счастливо. Как ты думаешь? — он проводит пальцем по щеке мужчины, плавно опускаясь пальцами на пухлые губы и надавливает на них, наклоняется ниже. Голос становится жестким, c долей неприязни и отвращения. — Ведь все было так хорошо, пока ты меня не предал. Я ради тебя даже стал твои братом, а после стал и тобой. И ты думал, я не найду его? Дорогой, ты хуево прячешь. Я нашел. Осознанность слов приходит быстрее, чем ее ждали, и здравый смысл анализа своих же действий тоже. Итачи сквозь боль и слабость резко с глухим ударом бьет по руке нежданного гостя, хватая того за тонкую кисть бледной руки. Боль опять зарождается внутри, но терпеть надо, аппарат усердно пищит, выдавая скачек в давлении с головой. На губах собеседника растет широкая улыбка. Физический контакт добровольно. Отлично — он по нему скучал.       — Не смей, — тихий голос и прямой взгляд. — Трогать моего брата.       — А то что? — он даже не пытается вытянуть свою руку с захвата, будто наслаждаясь этим. Он скучал по этому. — Убьешь меня? — ирония в голосе, и взгляд из опущенных ресниц. — Мы оба прекрасно знаем, что ты этого не можешь сделать.       — Нет, — теперь усмехается Итачи и прикрывает от боли глаза. — Не тебя, — пальцы руки разжимаются, и он начинает кашлять, опять.        — Себя, — улыбка становится шире и взгляд становится опять таким… странным. У него всегда был такой странный взгляд. Всегда. Будто смерть для него совершенно ничего не значит. Ничего, пустой звук. Как же это бесило.       — И тогда ты действительно останешься один. Ты прекрасно знаешь, что единственная причина, почему я все время пил таблетки — был мой брат. Почему я держался. И если моего брата не станет, меня не станет тоже, — Итачи, переборов свой кашель, начинает смеяться. — И ты можешь делать, что угодно, но оба знаем, что я — живой мертвец. Нравится тебе это или нет. Потому что Саске — это я. Я — это Саске. Нас всегда было двое.       Забавно, да? Убери эту чертову улыбку, Итачи Учиха. Убери, пока я ее не стер. — Ты больной. А я сотру. Ты будешь страдать, ты будешь жить. Ты обязан жить, пока жив я.       Потому что нас — как ты и сказал — двое. Я и Ты. И никого Саске. Его нет. Его не существует. Для тебя больше не существует. Я позабочусь об этом. Ненавижу. Итачи поднимается на свои локтях, сдерживая рвущийся наружу кашель, его белоснежная больничная одежда, напоминающая чем-то сорочку, скомкалась, одеяло скатилось на ноги. Улыбка на губах граничит с иронией и насмешкой. Рука медленно поднимается вверх, пальцы опускаются в кулак, оставляя только один и...       — Высоси, — усмешка. Иногда мы меняемся местами. Или. Нет?       — Такое странное знакомое чувство будто…

***

Тогда: — Зачем? Передо мной стоит стеклянный стакан, и я медленно провожу по нему своими пальцами, по круглому основанию, прикасаясь подушечками пальцев к стеклянной поверхности. Обычный, стеклянный стакан, из самого дешевого стекла. Прозрачно-чистый. Рукой подминаю щеку и перевожу взгляд на бутылку джина, которая стоит рядом со мной. Сглатываю и наливаю еще в стакан. До краев, выдыхаю и, морщась, допиваю до дна, меня практически тошнит, но от этой неприятной дрожи и ощущений глубоко внутри, которые засели в укромных местах памяти, тошнит еще сильнее. Становится душно, тяжело дышать, и едкий спазм охватывает мое горло словно рука, и я проваливаюсь. Открываю свои глаза резко с шумным выдохом и…       — Почему? Я прикрываю глаза и вижу, как красиво выгибается обнаженное тело передо мной. В комнате горят свечи, окно как обычно прикрыто шторами, или же его и вовсе нет. Силуэт сидит ко мне спиной, на которой виден каждый позвонок, и я приближаюсь к нему. Я машинально развязываю свой халат, который накинул после душа, оставаясь совершенно обнаженным. Силуэт сидит рядом со мной, а точнее на мне, смотря затуманенным взглядом из-под опущенных ресниц, собирая руками свои черные волосы в высокий хвост, чтобы не мешали. И я хочу дотянуться до них рукой, нежно прикоснуться, почти невесомо, так, чтобы сквозь мрак мои пальцы были незаметны, но когда они уже почти дотягиваются, и я ухватываюсь пальцами, человек перед мной отдаляется, из-за его я хватаю лишь воздух. Он резко разворачивается, и я вижу лукавую улыбку на губах, после на мою руку, шумно рассекая воздух, приземляется его рука и грубо хватает за запястье. Поймал. На губах усмешка, и у меня выбивает весь воздух из груди. Эта улыбка дьявола, зрачки сливаются с радужкой, и тени падают так, что все лицо будто застилает пелена, и ты резко разворачиваешься, забираясь на кровать ногами, удерживая мою руку еще крепче. Забравшись на кровать, сев на корточки так, чтобы быть на уровне моего лица, хотя он всегда был выше меня, я чувствую, как мою ладонь приближают к губам, и ощущаю их мягкость на себе. Они такие холодные, но в тоже время моя кожа теплая, даже горячая. Дует сквозняк, и такой круговорот циркуляции потоков воздуха и ощущений отдает по моей коже мурашками. Он целует тыльную сторону моей ладони аккуратно, покрывая каждый сантиметр кожи своими губами, и я не могу оторвать своего взгляда от этих глаз, которые смотрят на меня, не отрываясь. И хвост опять падает вниз, волосы рассыпаются по крепкой спине, но вся эта картина имеет какой-то такой только нам понятный лишь подтекст. Я любил длинные волосы, после люто ненавидел, но отрастил такие же. Как и у тебя. Ты на пару секунд останавливаешься, моя грудная клетка поднимается то вверх, то вниз, и в следующий момент твой рот заглатывает мои пальцы, нежно и ритмично их посасывая. Сначала один, обхватывая губами, не отводя взгляда от моего, после чего идет второй. И ты берешь их ртом до основания, двигаясь ритмично, пока струйка слюны не появляется на уголках твоего рта. Господи, даже сосание пальцев у тебя выходит по особенному сексуально. От такого жеста я почему-то хочу отвернуться, будто застал кого-то за интимной сценой, становится неловко, хоть и глупо, ведь в этой самой сцене присутствуем мы вдвоем. Но все это кажется таким неправильным. И я отворачиваюсь. Буквально на пару секунд отвожу свой взгляд, наклоняя голову немного в сторону двери и почти потухшей свечи, и в следующий момент чувствую, как твои пальцы резко оказываются на моем подбородке и возвращают обратно. Резко, но плавно, грубо, но нежно. Ты высовываешь мои пальцы, от чего они становятся мокрыми от твоей слюны, и резко приближаешься к моему лицу, раздраженно смотря на меня, медленно произносишь: «Не отворачивайся. Я хочу видеть твое лицо».       — Зачем?</I> Я киваю и чувствую, как мне легко улыбаются в ответ. В следующий момент его рука дотрагивается до моей груди и надавливает на нее, сильнее и сильнее заставляя меня опуститься на спину, мягкость кровати меня окутывает словно пух. Он наваливается сверху на меня, приглушенный свет каким-то образом отображается в его черных зрачках едва заметным бликом, <i>который перерастает в красный окрас. И я судорожно выдыхаю. Это слишком. Слишком. Его пальцы обхватывают мои пальцы в замок, ногти у нас покрашены в какой-то дурацкий темный лак. Лак еще не высох или мне кажется? Его губы целуют мою шею, проводя языком по кадыку и оголяя свои зубы, чтобы вызвать очередную судорогу. Я опять стараюсь отвернуться, по телу проходит будто удар тока от покрывающих мою шею и ключицы поцелуев, и Итачи шумно выдыхает, отстраняется от меня.       — Итачи, — я протягиваю пальцы к его длинным волосам и подношу прядь к своим губам. — Мой Итачи. Только мой. Мой. Мой. Ты мой. И твои губы, не целуя мои, просто касаются их, будто холодный, плавный ветерок, я прикрываю свои глаза и чувствую каждое новое прикосновение к моим губам с определенным интервалом времени. Ты будто вытираешь мои губы своими, стираешь их своими, полностью сливаясь со мной. И я судорожно дергаюсь вперед, чтобы наконец коснуться этой мягкости твоих губ своими потрескавшимися, но ты лукаво улыбаешься и, будто играя, отстраняешься. Ты каждый раз так делаешь — изводишь меня такими почти-невесомыми касаниями. Кто бы знал, что после того раза, когда мы оба потеряли обладание прямо в его рабочем кабинете, мы потеряем его снова, и снова, и снова. И это войдет в привычку. Это перерастет в зависимость. Итачи станет моей пищей, а я — его воздухом. Мы нарушали все законы этики, все правила больницы, но какого было слышать его и свои стоны, когда нас обоих переполняла буря эмоций в тот момент. Я провожу своими пальцами по его щеке, спокойно всматриваясь в черты его лица, слышу, как сильно стучит мое сердце в груди, и он прикрывая глаза, будто старается потереться своей щекой о мою ладонь. Глаза его закрыты, и на губах такая спокойная улыбка. Он прекрасен. Я мог любоваться им часами. Иногда у меня возникало странное чувство, будто я знаю его всю свою жизнь. Когда я касался своими руками его тела, то до боли сжимая, оставляя бордовые отметины, то нежно целуя бледную кожу, я будто заранее знал, какая она на вкус. Я будто уже знал каждую его зону, каждую реакцию и каждый его едва сдерживаемый стон. Он любил меня, он был зависим от меня каждую ночь. Я медленно забирал его жизнь себе, я менял его приоритеты, не отпуская в жизнь за пределами клиники, разрушал его связи по щелчку пальца, потому что они ему были не нужны. Они были не достойны его, они были блеклыми, тусклыми и никчемными. Мы оба это знали — больше всего на свете ему был нужен я. Я разрушал его полностью собой эгоистично и грубо. Но, что самое смешное — он был не против. Итачи всегда старался контролировать ситуацию, или делать вид, убеждать себя, что он все еще ее контролирует. Но Итачи проиграл уже давно. — Когда? Как только мы познакомились. Он напоминал мне моего покойного брата, а я ему его. Мы идеально друг другу подходили, заменив друг другу сразу всех, ловя моменты в нежном румянце и скулении от нетерпения просто оказаться рядом. Мы идеально играли свои роли, чтобы оставаться незамеченными для всех окружающих — врач-пациент. Ученик и учитель. Но под покровами ночи я всегда ждал, когда же он придет ко мне, когда грубо прижмет к себе и будет в полу-бреду шептать слова о любви, зажимая мои руки и яростно смотря в мои глаза. Он был собственником, я тоже. И каждый раз он возвращался домой, ко мне. Мы были оба дома, рядом с друг с другом. Или когда опуститься на колени передо мной и покорно будет целовать мои пальцы, мои колени, обнимая их своими руками, опустив свою голову, пока я буду спокойно перебирать его волосы. Он много плакал, а я много молчал. Он вжимает меня в кровать, и мои глаза не видны из-за упавших на лоб черных волос, но я смотрю на него по-своему. На моих губах всегда будет эта усмешка. Потому что он заранее проиграл. И он, сдерживая стон, входит своей горячей, плотной плотью в меня, и мое тело пробивает волна тока. И Итачи, наконец, сжимает мое горло своей рукой, я киваю ему. Он всегда спрашивает согласие боясь причинить мне боль своими странными наклонностями, нашими, и его темп становится звериным. Истома. И я смотрю в его глаза не отрываясь, вскрикивая во весь голос просто «да» и «еще», потому что я не хочу, чтобы он останавливался.       — Я люблю тебя, — он каждый раз почти плачет, и только я вижу его эмоции на грани возбуждения и оргазма, его подрагивающие губы и теплый взгляд. И…       Я приближаюсь к нему, грубо хватая его за длинный хвост, так, чтобы он прошипел от боли, и это вызывало мою усмешку. Я наклоняюсь и целую его грубо, быстро отстраняясь и тихо говорю. — Тогда покажи, насколько сильно ты меня любишь. И мое лицо опять вжато в подушку, и Итачи пытается вывернуть меня наизнанку, захлебываясь в своих стонах и почти умирая от сильного сердцебиения. — Тогда. Мы часто сидели молча друг с другом. Или выражал любовь резкими толчками, которые иногда плавно переходят в нежные и мучительно-долгие словно вечность, требуя чтобы я смотрел только на него, и я смотрел. Иногда мы играли в игры, которые возбуждали нас обоих — игры непреклонности. Больше всего я боялся, что когда-то эти игры станут явью. Что наигранная агрессия и чувственный секс и грязные, хлюпающие звуки двух тел в истоме перерастут в суровую реальность ненависти и насилия без любви. С ненавистью. Выражение любви шло и от меня, когда я обхватывал его бедра руками, грубо насаживая на себя и громко стоная от этого чувства, когда любимый человек в прямом смысле вокруг тебя везде. И я свободной рукой, проникал в его длинные пряди волос, аккуратно наклоняя его влажный от пота лоб к своему, и мы оба с затуманенным взглядом кончали. Это был мой фетиш. — Кто? Я любил этого человека больше жизни и больше всего боялся лишь одного. Я боялся возненавидеть его, я боялся разочароваться в нем. Больше всего я боялся, что он уйдет к человеку, которого он когда-то любил больше, чем меня. Его брат. И однажды — нам пришел конец. Когда Саске Учиха вернулся будто восставший из мертвых, озарив всех своей сдержанной улыбкой. Я заранее знал, что проиграл. Я научился ненавидеть их обоих.

***

Хьюга сидел на качелях плавно раскачиваясь вперед назад в какой-то странной куртке, которую ему дал Хидан. Джинсовая нежно-голубоватого цвета, потертая, на размеров так пять больше чем нужно. Да и пахла еще чем-то странным тоже. Волосы мужчина завязал в низких хвост, чтобы не мешали, и запихнул под воротник куртки, накинув немного порванный в некоторых местах капюшон серой толстовки. На улице заметно потеплело, но в тоже время, для шести часов дня, холод все еще пробирал насквозь. Руки обхватывают железные цепи, и запах металла отдает в ноздри, как только он вытирает ладонью текущий нос. Взгляд опять переходит в сторону выхода из больницы, откуда выходит очередная группа людей на прогулку, такие все похожие — как один. Каждому пациенту выдается специальная черная куртка в пол, которой он может обнять себя будто одеялом, укутаться в нем и утонуть. Взгляд переходит на женщину и двух мужчин, с которыми она выходит из главных дверей, накинув пальто серого цвета, и устало улыбается им. Как давно он не видел Наруто, тот хромает почему-то и идет медленно, пока его друг, которого вроде звали Сай, его придерживает, держа руку на своем плече. Как только распогодилось — все повылезали из своих палат, как насекомые и крысы из щелей. Сай улыбается девушке, и Наруто, стряхивая свои упавшие светлые пряди со лба, показывает в сторону скамеек, которые все еще пусты. Почему они живы — а сестра его — нет? Почему они могут улыбаться и радоваться жизни — а она — нет? Больше нет. Ведь это он убил ее, Неджи до сих пор не отказался от этой мысли. Он опасен, несмотря на эту улыбку и образ светлого ангела. Неджи уверен, что Наруто опасен, и как люди ошибаются, помогая ему сейчас. Как же ошибался тот же Саске, защищая его перед ним. Наруто Узумаки — самый опасный из всех живых в этой больнице. И когда у него будут доказательства тому, тогда уже и нужно будет начинать что-то делать. Хоть Хидан всячески старается развеять его одиночество и даже соврал, Неджи уверен, что он соврал насчет имени убийцы — ему все еще одиноко. Сестра была как вторая половина, как какой-то смысл и стимул, а сейчас у него остался только специфический человек в лице Хидана, запах которого оседал на Неджи через джинсовую старую куртку. Саске. Почему он защищал его? Этого человека? Зачем? И почему перестал? Испарился и пропал. Его же совершенно не видно здесь больше. Не понимает. Сзади слышится смех, и Неджи резко разворачивается назад, Гаара идет у пруда разговаривая с напарницей, и она что-то громко ему кричит в очередном споре. На них эти теплые накидки, которые практически скрывают лицо. Даже этот специфический парень. Зачем он защищал убийцу? Зачем? И зачем оставил его, если так защищал? Разделение общения людей всегда была занимательным моментом для наблюдения. И в этой больнице пошло сильное разделение. Неджи пока смутно понимал ситуацию, но из-за того, что уже успел понять — понял одно, все эти разделения не случайны. Будто специально решенные заранее пары, которым руководит один злой гений, дергая всех за нужные ему ниточки. Осталось только понять, кто этот человек и зачем ему это надо. Для чего и почему его сестра не подошла под критерии деления. А пока Неджи переводит взгляд с Гаары на бывшую подругу, и рука в кармане сжимает тугой шнур. Ему пора дергать за свои ниточки и начать распределять свои собственные пары по собственному сценарию. Он слишком затянул с заданием Хидана, разочаровывать его он не хотел. Не его, не сейчас. И Неджи отталкивается ногой от мокрой земли, поправляя капюшон, и качели делают очередной толчок. Пока рано, но скоро стемнеет и станет время.

***

Саске приехал раньше, чем нужно было. Заранее согласовав время с Мадарой на пять часов дня, он положил трубку и смотрел в окно, долго смотрел сидя в своей пустой квартире, в которой стало почему-то еще более пусто, чем было раньше. И это было необычно. Слишком пусто. Слишком тихо, до неприличия тихо и пусто. Так… странно? Он настолько привык к тому, что последнее время Итачи был все время рядом, постоянно — они спали вместе, ели, гуляли, что теперь ему казалось диким то, что еще два месяца назад он был постоянно один. Он всю жизнь был один, сам избегая своего самого родного человека из-за собственной глупости, и сейчас, когда он спал в одиночестве, ему стало неуютно. Впервые в жизни он по инерции пытался обнять человека рядом во время сна — но обнял лишь воздух. Сон прошел моментально, оставив волнение в области горла. До тошноты. Страх стал появляться неожиданно, страх того, что Итачи может не стать. У них только начало все налаживаться, и все это может попросту рухнуть, и тогда ты поймешь ту истину, которая пугала больше всего — а что если ты окажешься тем самым человеком, который потерял то самое время? Сегодня солнце светило особенно ярко, если не знать время года и сидеть за стеклом — холод не ощущался совершенно, наоборот, лучи солнца беспощадно пекли и резали глаза, раздражая слизистую оболочку. Саске особо торопился после прерванного звонка Мадары, поэтому действительно приехал раньше, чем было договорено — на целых четыре часа. Найти больницу Мадары оказалось не трудно, даже несмотря на то, что адрес ему так и не скинули, интересно — часто ли тут бывал его брат? Ведь Саске здесь был совершенно впервые. На ресепшене его встретила вежливая девушка, которая сразу же уточнила, что именно мужчине нужно и, не спросив ничего лишнего, дала нужную палату. Будто Мадара предупредил всех о приезде своего дорого племянника, а может потому что как не крути — но внешне они были действительно похожи — не предположить родство было так же тяжело.       — Итачи Учиха палата номер 166, — на лице легкая улыбка, и она протягивает ему бланк. — Заполните, пожалуйста, в целях конфиденциальности и ознакомления с правилами больницы. Ручку можете взять здесь. Палата находилась на третьем этаже, в самом углу у дверей. Людей было мало, обычно в подобных местах врачи бегают как умалишенные по коридорам в спешке, пациенты, ожидающие приема, сидят у дверей кабинета, создавая собой картину налета саранчи, но было так пусто. Кроме, одного человека, который спокойно шёл в сторону Саске, накинув на голову капюшон своей спортивной куртки. Учиха вздрагивает и такое ощущение, что он уже его где-то видел, даже не лицо, ощущение странное. Они уже встречались? Человек спокойной проходимо мимо Саске, пока его длинные волосы ритмично покачивался в хвосте, вскоре скрывается за дверью на лестничную площадку. Тишина. Саске перекладывает пакет с одной руки в другую, в котором были обычные фрукты и газировка, И тихонечко нажимает на ручку двери и она беззвучно отворилась. Он уже с улыбкой на лице, стараясь не показывать своего сильного волнения, распахнул свои черные глаза и открыл было уже рот, чтобы позвать своего брата по имени, но он увидел… Как Мадара, наклонившись над Итачи, у которого был расстегнута рубашка для сна на верхние пуговицы, открывая бледную кожу, проводит своими пальцами по его животу в сторону нижнего белья, пока Итачи выдыхает и касается своими губами его. Мадара, удерживая рукой равновесие, целовал Итачи в губы, пока тот вяло пытался рукой дотронуться до него.       — Итачи, — он шумно выдыхает и закусывает губу брата, от чего тот морщится, и его рука, так заторможено пытается оградить от себя. — Мой Итачи. Саске хлопает глазами раз, хлопает глазами два. И пакет с грохотом падает на землю, от чего Мадара резко разворачивается в сторону младшего, и Саске видит эту усмешку на губах, она становится еще шире. Зрачки Учихи младшего расширяются, и кулаки сжимаются, его заглатывает волна эмоций разного спектра, которым он не знает ни объяснения ни причины, но единственное, что он хочет сейчас сделать с этим человеком… Мадара, не отводя взгляда то Саске, наклоняется к Итачи, у которого перед глазами все плывет, и проводит губами по коже, вызывая дрожь. Закусывает бордовый сосок. И у Итачи единственное слово, которое в полубреду слетает с губ: Саске.        так это —Убить?