Делай что должно, и будь что будет.

Домой Юра возвращается часам к восьми вечера. Они с Отабеком чинно раскланиваются у подъезда (потому что оба втайне боятся, что Николай бдит из окна) и прощаются до понедельника. Потому что завтра Отабек встречается с Жан-Жаком, мать его, Леруа. После кино они заезжают в пиццерию, и Юра прямо спрашивает: - Что мне сделать, чтобы ты завтра не встречался с этим канадским выскочкой? - Сказать мне об этом, - лаконично отвечает Алтын, а потом со вздохом накрывает Юрину ладонь своей. – Хотя я не вижу в этом смысла. ЖаЖа не такой уж и плохой человек, если привыкнуть к его импульсивности. К тому же, мы долгое время провели, работая бок о бок. Мне бы хотелось поговорить с ним. Плисецкий чувствует себя так, словно его направляют в нокаут и уныло утыкается в свой кусок пиццы с сыром. Ну конечно теперь он ничего не скажет Отабеку. Как это вообще можно аргументировать? Я ревную тебя к Леруа, потому что он дохуя смазливый и просто бесит меня? Заебись обоснованное мнение. Собственно, именно это он Отабеку и озвучивает. - Юра, Жан-Жак мне не нравится, как парень, - поднимает брови Алтын, и уточняет. – Мне вообще парни как парни не нравятся. Мне нравишься ты. - Не как парень? – переспрашивает Юра, хотя прекрасно понимает, о чем речь. Ему тоже парни не нравятся. Ему вообще люди в большинстве своем не нравятся. - Как Юра. Ты нравишься мне, потому что это ты, а не потому, что парень, - объясняет Отабек, и Плисецкий давит торжествующую улыбку. То-то же. Вот поэтому Алтын идет в воскресенье на встречу с Леруа, пообещав слать подробный отчет каждые пять минут. Дома дед пытается накормить внука борщем, а заодно ненавязчиво выяснить, чем они занимались. Юра успешно избегает и того и другого и скрывается у себя в комнате. * * * Утро воскресенья начинается с того, что дед громогласно объявляет, что едет за котом. Юра запутывается в одеяле, пытаясь поскорее выскочить из кровати, а потом думает о том, что ему к дяде Васе ехать необязательно. Сидеть там и слушать про хоккей, старый москвич и бабу Дусю не хочется. - Приезжай быстрее и не заморозь кошака, - орет он, надеясь, что в коридоре его слышно. Судя по бурчанию деда – слышно. Часы показывают десять утра, и Юра пытается снова уснуть, но его надежды не оправдываются. Приходится тащить на кухню ноут и завтракать под просмотр сериала «Дым». Он как раз доходит до пятой серии, отсидев себе всю задницу на табурете, когда в дверь звонят. Юра бросает взгляд на часы – время почти двенадцать – и матерясь, клацает по паузе. Как всегда, на самом интересном моменте. Дверь он распахивает, не глядя в глазок и спрашивая «кто там?» Как оказывается, очень зря. * * * На пороге их с дедом квартиры стоит Виктор Никифоров собственной персоной. - Блядь, - все, что может сказать Юра. - Юра! – восторженно вопит Виктор и, широко раскинув руки, заключает его в объятия. Плисецкий стоит не шевелясь. Виктор, он… из той, прошлой его жизни. Той, где были лед, амбиции и нездоровый эгоизм. В его нынешней жизни, где все состоит из шаткой пирамиды сомнений, неуверенности и смятения, и которую поддерживают опоры типа деда, Отабека и его нынешней работы, Виктору не место. - Ты что, не рад меня видеть? – совершенно искренне возмущается Никифоров, и заглядывает ему через плечо. – А где Николай Степанович? - Нету его, - на автомате отвечает Юра, и поднимает на Виктора взгляд. – Ты чего тут делаешь? - Да я ненадолго в городе, хотел увидеться с тобой, - улыбается Никифоров. – Но я уже вижу, что ты не рад. И в дом не пригласишь? - Не рад, - даже не собирается спорить Юра. – Но хуй с тобой, заходи, коль пришел. Он проводит гостя на кухню, наливает чай под непрекращающийся щебет, ставит на стол печенье и халву и прямо спрашивает: - Зачем пришел? - Как колено? – так же прямо интересуется Виктор и смотрит серьезно, даром, что губы все так же растянуты в улыбке. - Отлично. Гнется, ходить не мешает, ноет в хуевую погоду, - честно отвечает Юра, надеясь, что это поможет ему избавиться от Виктора. Быстрее, как можно быстрее. Виктор – не плохой. Но у него есть особенность – он как-то влияет на людей, заставляет их верить во что-то недостижимое. Кажется, это называется мотивацией. Да только мотивирует он как-то ебануто. Ты вроде стремишься к чему-то, чувствуешь поддержку от него, надеешься на что-то, а потом оборачиваешься через плечо, и видишь ебучие руины, которые наворотил, пытаясь догнать свою «мотивацию». Так и Юра, выйдя из больницы с загипсованным коленом и строжайшим запретом выходить на лед, оглядываясь назад, видит лишь полный, тотальный пиздец. Нет друзей, нет товарищей, нет увлечений, нет ничего, что помогло бы вылезти из той ямы, в которую он сам себя загнал, пытаясь стать лучшим. Конечно, Юра отдает себе отчет, что это и его косяк. Сам Никифоров, закончив свою блестящую карьеру фигуриста, поддерживает связи со всеми, с кем когда-то выходил на лед. Путешествует по разным странам, коллекционирует драгоценные камни, пса своего, Маккачина, обожает. Так что, Юре было о чем подумать. И все же, как ни крути, а выходило одно - слишком уж он зациклился на льду, в который был влюблен. И Виктор эту его любовь только поддерживал. Вот один из тренеров, которые помогали юниорам, частенько пытался воззвать к Плисецкому – рассказывал, что не стоит обожествлять то, что может подвести тебя в любой момент; что профессиональный спорт больше забирает, чем отдает; что не стоит отдавать ему всего себя без остатка. А Виктор лишь кивал. Говорил: «давай прогоним еще разок»; «ты еще можешь стоять на ногах, значит продолжим»; «что тебе делать дома? Лучше продолжай заниматься»; «учеба важна, но в фигурном катании техника гораздо важнее». Сейчас это не то, что Юра хотел бы услышать. - Сильно беспокоит при ходьбе, беге? – деловито расспрашивает Виктор, с удовольствием отпивая чай. - Нет, - мотает головой погруженный в свои мысли Плисецкий. - На лед пробовал выходить? - Если бы ты не свалил сразу после того, как мне гипс заложили, услышал бы крайне занимательную лекцию сразу троих врачей-хирургов, суть которой сводилась к тому, что если выйду на лед еще хоть раз – могу остаться без ноги, - желчно отвечает Плисецкий. Ну кто бы сомневался. Виктор Никифоров не приходит в гости чтобы просто поговорить о погоде. - Это все ерунда, - нетерпеливо отмахивается Виктор. – Я спрашиваю, выходил ли ты на лед? Юра глубоко вздыхает и пытается успокоиться. Все хорошо. Сейчас все хорошо. - Да, пытался. Было больно и холодно. - Холодно? – теряется Никифоров, и удивленно поднимает брови. - Да, - кивает Юра. – Лежать на льду, плакать, и не иметь возможности встать было холодно. Виктор смотрит на него, а потом опускает взгляд. Плисецкий злорадно ухмыляется, и вежливо спрашивает: - Все, чо хотел, узнал? Допивай чай и вали откуда пришел. - Юра, - начинает возмущаться Виктор, а потом внезапно сникает и качает головой. – Ты серьезно обо мне такого плохого мнения? Думаешь, приехал узнать, можно ли тебя пустить в оборот, и больше меня ничего не интересует? Юра с интересом смотрит на хмурого Никифорова. Он не плохого мнения о своем бывшем учителе – у него вообще нет никакого о нем мнения. Если долго валяться на больничной койке и глотать слезы из-за ненависти на весь мир и боли, открывается много интересных вещей. Что родители твои, хоть и похуистичные мудаки, но все же беспокоятся о тебе. Звонят, пишут, даже вырываются на пару дней неловко посидеть рядом. Что дед не просто хороший человек, но и очень сильный духом. Что у Юры есть целое нихуя, если убрать из жизни фигурное катание. Что ты совершенно не знаешь, что из себя представляет Виктор Никифоров, например. - Нормального я о тебе мнения, - качает головой Плисецкий. – Ты самый обычный человек. И уйти я тебе предлагаю не только потому, что ты уже узнал все интересующие вопросы, но и потому, что говорить нам не о чем. - Что ты… - снова начинает Виктор, а потом замолкает. Задумчиво болтает ложечкой в стакане, и удивленно констатирует, - ты ведь прав. Говорить нам не о чем. - Ну вот, что и следовало доказать, - ухмыляется Юра, и кивает на дверь. – Можешь допить чай, но делай это поскорее. Но Никифоров уже встает со стула. Идет в коридор, снимает свое пальто с вешалки и недоверчиво оборачивается. - И ты даже не спросишь, зачем я приходил? - Позвать снова на лед. Быть может, за мой счет подняться – посмотрите, мол, заставил птицу с перебитыми крыльями снова летать, - задумчиво перечисляет варианты Юра. – А может, сделать тренером юниоров, или третьесортным фигуристом. Чисто для выступлений на региональном уровне. - И что, ты бы не согласился? Вернуться и стать третьесортным фигуристом? – насмешливо переспрашивает Виктор, заматывая шею шарфом. – Ты же любишь соревноваться. У тебя это в крови. Нашел бы себе соперника, такого же третьесортного, и рвал жилы изо всех сил, стараясь быть лучше. Юра скрипит зубами и глубоко дышит. Виктор прав, конечно. Уж что-что, а людей он всегда читал прекрасно. Соревноваться Юра любит. Он этим дышит – дышал – возможностью доказать, что он лучше, лучше кого-то. «Ты будешь работать с Отабеком. Вы прекрасно уравновесите друг друга. К тому же, он один из наиболее компетентных молодых специалистов, что есть в этом городе», ни с того, ни с сего всплывают у него в голове слова Лилии. И тут все становится на свои места. Он не может больше выходить на лед. Когда-нибудь, когда перелом обрастет дополнительно хрящом, когда мышечная и жировая масса станет больше, Юра, возможно, сможет час-два кататься в свое удовольствие.* Будет наматывать круги по катку, не пытаясь выполнить сальхов или тулуп. Но выступать – нет. Как Отабек может лишь приводить в порядок то, что выучил до последнего винтика, но не иметь возможности делать реальный ремонт других машин. У Юры есть только одна вещь – целая жизнь впереди, где он сможет соревноваться в чем-то другом. Не в том, что повлечет за собой паралич, или что еще. На свои места действительно становится все, и даже больше. Никифоров стоит на пороге, полностью одетый, и с интересом смотрит на Юру. - Это ведь не мне нужно было найти третьесортного фигуриста, чтобы иметь соперника? – медленно спрашивает Плисецкий, с удовольствием наблюдая, как Виктор начинает стремительно бледнеть. – Я ведь сам должен был стать тем самым фигуристом, чтобы какой-то твой протеже пытался победить меня, верно? Я должен был стать всего лишь чьим-то соперником? Виктор смотрит на него с нечитаемым выражением лица и молча выходит из квартиры. Юра запирает за ним дверь, проходит на кухню, падает на табурет и почти не плачет. Почти. *я не врач, и опираюсь лишь на логику в данном вопросе.