Благослови своих демонов

      — Ты не можешь любить, — качает головой Герда.       Кай теряется.       — У тебя вместо сердца механика и насосы, — продолжает Герда. — Ты не можешь любить.       Кай касается груди, скрытой ладно скроенным сюртуком. Чувствует, как ровно вертятся шестеренки внутри него. Отец смазал их утром, проверил, как всё работает, а потом закрыл грудную клетку с жестким каркасом металлических ребер. Завернул маленьким ключом, который всегда у него на шее.       — Вот и всё, — мягко проговорил отец, а мать, следившая за происходящим, погладила Кая по голове. — Всё в порядке. Всё всегда будет в порядке.       Кай верит ему, как и всегда. Верит он и сестре, но сегодня губы Герды плотно сжаты, ее руки сцеплены поверх вороха батистовых юбок домашнего платья. Она выглядит раздраженной.       — Любить могут только люди, — говорит Герда. — Твое сердце мертво.       — Я был человеком, — возражает Кай. — Я твой брат.       — Ты был человеком. И был моим братом.       Она особо выделяет слова «был». Отворачивается, как будто не хочет на него смотреть, но потом снова устремляет взгляд на Кая:       — Разве ты сам не понимаешь? Даже мир теперь видишь иначе. Посмотри вокруг!       Они сидят в саду, на легких кованых стульях. Аккуратный чайник тонкой работы и две кружки с не тронутым чаем. Герда не притронулась к своему. Кай не может пить.       Он оглядывается. Внимательно анализирует то, что видит. Раньше Кай обожал сад, он провел здесь детство, среди душистых кустов роз и сочной зелени, впитывая пение птиц и стряхивая со штанов цветочную пыльцу. Сестра не особенно одобряла беготню младшего брата, но иногда присоединялась к нему.       Сейчас Кай не чувствует запахов.       Его не тянет побегать, хотя теперь тело выносливее, чем когда-либо.       Весь мир Кай теперь видит будто бы припыленным. Дымчато-зеленая зелень и блеклые цвета. Будто бы потертый собственный сюртук и светлое платье сестры цвета чайной розы. Ее волосы не такие темные, как помнит Кай, а будто сошедшие с новомодных фотографий в сепии.       Кай смотрит на свои руки. Сжимает и разжимает пальцы, слыша, как щелкают деревянные суставы. Поднимает голову.       Отец работает над новыми глазами, которые смогут видеть мир во всех красках. «И даже больше», как утверждает помогающая ему мать. Но пока приходится мириться с тусклым зрением.       Или это вовсе не из-за механики, а так воспринимает его мозг — единственное, что осталось в нем от прежнего Кая.       — Я видел всё таким и в своем теле, — тихо говорит Кай. — Когда начал болеть.       Тогда его просто раздражала внезапная слабость, невозможность снова куда-то бежать, к чему-то стремиться. Потом слабость становилось всё больше, мамины настойки перестали помогать, родители позвали лекарей из столицы… они развели руками. Его кости и тело постепенно разрушались. Он умирал.       Тогда-то отец и решился на эксперимент. Знаменитый на всю империю инженер и его жена-медик. Они проделали операцию, и когда Кай открыл глаза, вместо ослабевшего тела было новое, сильное и выносливое.       Механически шелестящее.       Он осваивался, привыкал. Отец подкручивал шестеренки, мать постоянно следила за здоровьем его мозга. Только сестра никак не могла привыкнуть.       При упоминании болезни она отворачивается, и Кай знает, что таким жестом она обычно скрывает слезы.       — Они просто продолжили агонию, — глухо говорит Герда. — И нашу… и твою собственную. Теперь ты холодный, как любимый папин металл.       Не оглянувшись на брата, она поднимается и шагает в сторону дома. Кай почти не различает оттенков ее платья и цветов, мимо которых она проходит. Он не знает, что думать — что должен думать.       Может, Герда права. Всё это обман, память, хранимая в мозге, но вовсе не настоящий Кай. Не тот ставший блеклым мальчик.       Кай берет чашку. Раньше они с Гердой часто сидели за чаепитием в саду, но после его возвращения это стало пыткой. Он видел, как сестре неуютно, поэтому стал и себе наливать чай, хотя никогда бы не смог его выпить.       Каждое утро он держит в руках бессмысленную чашку чая, только чтобы Герде было проще. Потому что волнуется за нее. Тихонько шелестит его механическое сердце.