Благослови своих демонов

      — Наконец-то вы очнулись!       Николас осторожно сел на постели и потер висок. Голова слегка болела, как бывало, когда он слишком много спал. Внутри было мутно и… Николас понял, что не помнит, какой сегодня день. И что вообще произошло.       Видимо, последнее он произнёс вслух. Потому что Генри, его мальчик-слуга, едва ли старше самого Николаса, тут же затараторил:       — Вы исчезли! Отправились на обычную конную прогулку в лес, ну, вы всё герцогство прекрасно знаете, каждую тропку! А тут исчезли. Ваш отец места себе не находил, весь особняк поставил на уши, деревни… все вас искали! Но без толку. Мы так испугалися! А вчера вы сами вышли к воротам. На вас лица не было, вы не помнили, что произошло. Доктор осмотрел, сказал, что вы истощены, но здоровы. Вас только на ванную и обед хватило, вы там и уснули… ваш отец принёс вас сюда.       Голова шла кругом, Николас смутно помнил то, о чем говорил Генри — и помнил, как понесла его лошадь в лесу… но ничего между этими двумя событиями.       Память казалась ломкой, будто осенние листья за окном.       — Сколько… сколько меня не было? — хрипло спросил Николас.       Он думал, что наверняка сутки, раз даже начали искать. Ох, сколько беспокойства отцу! Николасу ведь уже шестнадцать, а дурацкая выходка достойна ребёнка.       Только тут Николас понял, что Генри молчит.       — Сколько меня не было? — повторил Николас, хмурясь.       — Семнадцать дней, господин…              Весь мир вокруг Николаса казался будто бы припорошенным пылью. Или пеплом. Будто бы выцветшие оттенки бурого и коричневого в большом особняке.       Всё вокруг как размытый акварельный рисунок.       Камзол цвета замороженных ягод Николас отложил, оставшись только в льняной рубашке.       Даже сам Николас: сейчас такой бледный, что сам казался призраком со светлыми, почти белыми волосами.       На губах тоже как будто оставался пепел. Николас постоянно их облизывал и хотел пить. Генри подавал небольшие стаканы:       — Доктор сказал, вам нельзя сразу много. Вы бы поели, а…       Есть Николас не хотел. По крайней мере, не раньше, чем встретится с отцом. Правда, пока добрался до гостиной, успел порядком устать, а в груди тоже будто гнездился пепел: глубокий вдох никак не получалось сделать.       Отец тоже показался выцветшим. Будто постаревший, со внезапно чёткими морщинами вокруг глаз и рта, с такими же светлыми волосами, как у самого Николаса.       Его серые брови взлетели вверх, похоже, герцогу еще не доложили, что сын проснулся.       — Николас! — герцог стремительно пересек гостиную и порывисто обнял сына. — Боги, как я боялся, что больше тебя не увижу! Как ты себя чувствуешь?       Отец отстранился, и Николас честно сказал:       — Не очень. Голова кружится.       — Ничего, ты придешь в себя. Врач сказал, ты в порядке…но где ты был все семнадцать дней?       — Я… я не помню…       — Ничего страшного, Николас. Главное, что ты вернулся.       В голосе герцога слышалось облегчение, и никогда не стремившийся к объятиям Николас внезапно ощутил желание снова прижаться к отцу, ощутить его тепло. В темном камзоле герцог словно был единственным чернильным росчерком посреди мягких молочных оттенков комнаты.       — Ох, Николас, — отец, кажется, смутился. — Я велю накрыть чай прямо здесь. Тебе не стоит много двигаться.       Они устроились на диване среди подушек цвета тумана над водой. Голова противно ныла, и Николас никак не мог ни на чем сосредоточиться. Отец приговаривал, что это из-за удара, как сказал врач, на голове Николаса огромная шишка, полученная едва ли больше чем за день.       Куда делись еще шестнадцать, Николас не имел ни малейшего представления. И от этого вдоль позвоночника невольно пробегала дрожь, а руки тихонько тряслись, так что дребезжали чашки из тонкого фарфора. Их жемчужные бока украшали серебристые созвездия — любимый мамин сервиз. По крайней мере, так говорил отец.       Николас не помнил матери, она умерла от долгой болезни, когда он был совсем маленьким. Старые слуги вздыхали, что жену свою герцог очень любил. А когда ее не стало, отдал всю свою любовь единственному сыну.       Николас был привязан к отцу. Хотя тот никогда его не баловал и был достаточно строг, напоминая, что Николас однажды станет хозяином этой земли и должен будет распоряжаться не только поместьем, но и землей, на которой столько арендаторов.       Чай ароматно пах бергамотом, и Николас жадно пил, еще ощущая царапающее горло ощущение. Оно почти исчезло, как будто тело вновь вспомнило, что такое вода и дыхание.       Да где же он был всё это время?..       — Ты вспомнишь, — мягко сказал отец. — Или нет. Но это не так важно, пожалуйста, Николас, не пытайся напрягаться. Главное, сейчас ты дома.       Отец говорил что-то еще. Со смешком рассказывал суеверия, которые повторяли ему крестьяне во время поисков: будто в окрестных лесах обитают древние духи, способные увлечь людей и вернуть годы спустя неизменными — или не вернуть никогда, оставив в своих костяных царствах среди дурманных цветов.       — Они любят сказки, — вздохнул герцог. — Они нужны им вечерами после тяжелой работы. Они обрадуются, что их «молодой господин» вернулся всего через семнадцать дней. И не отведал предлагаемых духами явств.       Как говорили сказки, если ты попробуешь то, что предложат тебе духи, то навсегда останешься с ними, никакие заклятья не спасут. Или навсегда окажешься привязан к тому миру.       Руки Николаса дрогнули, и он глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь. Оставалось надеяться, что он не стал чуточку духом — ему нравилась та версия, которую отец уверенно озвучил после.       Видимо, Николас упал с лошади и провел это время у кого-то из крестьян. Может, когда возвращался, неудачно ударился головой. И сейчас у него просто последствия этого удара.       Николас поперхнулся чаем, когда заметил на каминной полке белёсые черепа.       — Николас? — обеспокоенно спросил отец. — Тебе плохо? Мне позвать доктора?       — Н-н-нет. Я в порядке. Откуда эти черепа?       Герцог проследил за его взглядом. Снова посмотрел на сына.       — Николас, там ничего нет. Наверное, я тороплю события, тебе всё-таки стоит отдохнуть. Врачи говорили, такое может быть, после удара тебе могут… казаться некоторые вещи. Отдохнешь пару дней, и всё будет хорошо.       Николас не стал отказываться, когда отец настоял, чтобы он вернулся к себе в комнату и поспал.       Его провожал Генри. У самой комнаты остановился и смущенно опустил голову:       — Господин, если вы вдруг призрак и вернулись, только чтобы попрощаться с отцом… ну, я постараюсь ему объяснить.       — Надеюсь, я не испарюсь с утренним туманом, — сухо ответил Николас. И отослал Генри, заявив, что сам справится.       Он прижался спиной к закрытой двери в своей комнате и зажмурился. Голова гудела, и Николас не хотел признавать, что ему чертовски страшно.       Он знал, что если бы умер, то попытался договориться с самой смертью об отсрочке. Чтобы в последний раз увидеть отца.       Но тогда бы он не был осязаемым, правда же? Голова болела всё сильнее, и это цинично напоминало Николасу, что вряд ли он мертв.       Просто он тоже рос среди этих суеверий. И сказок о том, что нельзя уходить вслед за лесными духами. И нельзя — ни в коем случае! — есть ягоды с их мутных рук. Иначе навсегда будешь частично привязан к их миру.       Ему надо отдохнуть. Просто восстановить силы и прийти в норму. Пройдет шишка на голове, и он станет собой. Так уговаривал себя Николас, теребя рукав льняной рубахи. Подходя к кровати — и замирая.       На блеклом одеяле лежала россыпь красных ягод, будто расплесканные капли крови.       Будто насмешливое напоминание, что он так и не вернулся — полностью. Оставив где-то то ли часть своей души, то ли истекшее кровью тело. И Николас не знал, какой вариант пугал его больше.