стеклянные цветы

— Забери назад свои слова! Забери немедленно! Удар, еще удар. Ченлэ никогда не мог подумать, что в нем может быть столько жестокости, а уроки рукопашного боя, которые давал отец, он будет применять против лучшего друга. И это глупо, отчасти подло, совершенно по-детски. Но взрослые творят и большие глупости, потому сегодня он даже не будет строить из себя старшего. Он просто бьет. А Джисон просто отбивается и старается уворачиваться, когда старший целится в лицо. — Забери! Забери свои слова! — повторяет Ченлэ как мантру, когда получает прицельный удар в челюсть. — Забери! Забери! Ты не можешь! Ты же не можешь любить того же человека! Не можешь! У него фингал под глазом и наливается синяк на скуле, у Джисона разбита губа и один Бог знает, сколько ссадин под одеждой — награда за то, что пытался играть в благородство и по началу давился красивой фразой «я не буду с тобой драться» и воздухом, получив удар в живот. Одно хорошо — почти все разошлись по домам, и им никто не мешает, а потому всю обиду, всю агрессию, всю боль они вымещают без остатка, до последней капли, до трясущихся от усталости ног и сбитого чертовой истерикой дыхания. Почти синхронно, без сил они падают на пришкольную клумбу с маргаритками и, как в простеньком аниме, смотрят в небо, пытаясь отдышаться. — Как щенки несмышленые, — бормочет Ченлэ, трогая отметину под глазом и шипя от боли. — Мама говорит, что это полезно, вот так вот выпускать пар. И я раньше считал это варварством. Сильно я тебя? — Джисон действительно волнуется за друга. Друга… Они же смогут дальше дружить? — Заживет. — Ладно. Прости? — Прощаю. Тишина, и только облака плывут над ними, розоватые от садящегося солнца. Джисон начинает смеяться первым, немного закашливаясь временами, Ченлэ подхватывает, и смеются они до слез. — А помнишь, ты шутил, что мы очень во многом как братья-близнецы? Одни книги, еда, фильмы, музыка… — Люди. — Люди. — Что будем делать? И если бы кто-то из них знал ответ, но они просто дети. Дети, ввязавшиеся в слишком взрослую и безжалостную игру. Дети, которых, как по команде, с разницей в десятые доли секунд, начинает рвать крошечными незабудками. У Ченлэ — очаровательные нежно-розовые, у Джисона — хрупкие, светло-голубые, с пятнышками крови из разбитой губы. Это смешно, все должны смеяться. Они медленно идут домой вместе, ведь даже живут в соседних домах, и окна у их спален друг на друга смотрят. И ближе друг друга у них ничего и никого нет. Не было. До чертовых незабудок. — Пусть все будет честно, ладно? — говорит Джисон. — Ты мне практически брат, я не хочу… — Я понял. Я тоже хочу, чтобы все было честно. Уже и звезды видно на небе — маленькая радость того, что живешь не в самом центре. Жаль, что не сезон для падающих звезд, может быть, это помогло каким-то мистическим способом. В мире, где любовь душит цветами, остается надеяться только на чудеса. — Хэй, Ченлэ. — М? — Как планируешь… Ну, оказывать знаки внимания? — Я завтра печенье принесу, меня мама научила. Страшно вкусное, — старший улыбается и кладет руку на плечо Джисону. Тот дергается и взвизгивает — синяк, кажется. — Прости, не хотел. Я тебе тоже принесу, только немного попозже, у меня не всегда получается и много я за сегодня не сделаю. Прости? — Все в порядке. Правда. — Мы… — …все еще друзья. Что бы не случилось. Утром Ченлэ выглядит сонным, но счастливым и гордо демонстрирует другу небольшую коробочку. «Шоколадные, с корицей», — делится радостью он и чуть ли не подпрыгивает от гордости за себя любимого. — Ну, я пошел, — говорит он, стоя за пару дверей от нужного кабинета. — Ты… — Удачи, друг. Ты справишься. Джисон искренне верит, что они смогут это преодолеть. Верит, пока его не окликают на следующем перерыве, когда он идет к Ченлэ в столовую, где тот уже ждет и жаждет рассказать, как все прошло. — Слушай, Джисон, — Джемин так широко улыбается, что хочется улыбаться самому, а вдобавок еще и любить весь мир и скакать козликом по этажам от радости, что старший подошел сам. — Не можешь меня немного выручить? Джисон счастлив — это ведь хороший шанс, все честно. Все совершенно честно. Счастлив, очень счастлив… …пока в руках Джемина не появляется знакомая коробочка. — Там печенье, оно нормальное, съедобное, я угощал им Джено и он в порядке. — А… А почему тогда мне? Откуда оно? — младший решает, что прикинуться дурачком — лучший выход из ситуации, и Джемин, кажется, верит. — Ну, это несколько сложно, — старший отводит взгляд ненадолго, прежде чем продолжить. — Скажем так, мне не очень нравится человек, который его мне принес. Прости за прямолинейность, конечно. Возможно мой имидж в твоих глазах будет подпорчен, но… Что с губой? Подрался? — Да, не поделили с другом кое-что, — бормочет Джисон, и ему кажется, что старший все понимает, но предпочитает не говорить и позволить им с Ченлэ самим выяснить отношения, и потому лишь усмехается и выдыхает короткое: — Не ожидал. — Я тоже многого от себя не ожидал. Джемин уходит, лучезарно улыбнувшись и поблагодарив за помощь, и эта благодарность оседает на плечах Джисона тяжестью рюкзака, где на дне лежит злополучная коробка. Он вполуха слушает радостные рассказы Ченлэ об удавшейся вылазке, физически ощущая, как ему с каждым словом становится все тяжелее дышать. Впервые в жизни он хочет, чтобы приступ случился прямо здесь и сейчас, чтобы физическая боль все перекрыла. Чтобы она перекрыла наивную радость Ченлэ. Джисон не решается отдать коробку или рассказать о разговоре с Джемином, и чувствует себя из-за этого предателем и трусом. На утро он чувствует себя еще и конченой тварью, когда Ченлэ встречает его у дома и говорит, что младший ужасно выглядит. Джисон не знает, как ему рассказать, что до самого утра не спал и ждал, когда его скрутит приступ, которого не было с той драки за школой. Ждал. Но приступ так и не случился. Кажется, он победил.