Выйти из панциря

Семён поскрёб пятернёй давно немытую шевелюру. Отросшие волосы тёмными лохмами падали на глаза. Запрокинув голову, парень сидел в узкой щели между торцом кирпичного дома и подпорной стеной. В Находку он приехал накануне, стопнув на трассе фуру-дальнобой. Край земли. Здесь заканчивались рельсы и обрывалась серая лента трассы. Казалось, что прямо в небо, но это была бухта. Увидеть Японское море — давняя мечта детства. Она гнала его по дорогам, заставляя перебираться из города в город, все дальше на восток, через всю страну... Даже само название — «Находка» казалось ему интересным, манило. Отдавало привкусом Жюля Верна, приключений и открытий. «Бороться и искать. Найти и не сдаваться». Впервые про этот город он услышал от деда, старого боцмана, ходившего в кругосветку на атомном ледоколе «Капитан Хлебников», — корабль стоял там на приколе. Потом Семён уже и сам раскопал информацию, когда читал про освоение Дальнего Востока: «...пароход-корвет «Америка», на борту которого находился генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьёв-Амурский, следовал к российским берегам. Показалась земля. Обогнув скалистый мыс, судно зашло в воды неизвестного залива. Стоял густой туман, затруднявший видимость, моросил дождь. Корабль медленно прошёл вглубь залива, держась на расстоянии двух миль от берега, недалеко от сопки Сестры стали на якорь. На следующий день — 18 июня 1859 года штурманом Красильниковым была сделана историческая запись в вахтенном журнале: В 6 часов утра снялись с якоря и пошли к осмотру берега, заметив углубление, открыли бухту. По приказу его сиятельства бухта названа Находкой», — как давно это было! Книги, карты, мечты о далеких землях... И вон чем все обернулось! Воровал, стритовал, побирался, промышлял случайными заработками, не гнушаясь черновой работы и сомнительных связей; но стоило скопить немного денег и прийти в себя — снова слышал Зов и откликался, отдавался ему всецело. Так внутренний компас заставляет перелётных птиц преодолевать тысячи километров, невзирая на тяготы и лишения пути. Но странствие подошло к концу. Вот он, край света. Находка. Такой же город, как и сотни оставленных позади: стандартная застройка, невзрачные лица типичных обывателей. Только рельеф гористый, да свежий ветер пропах йодом и солью. Кажется, этим запахом пропитано все: стены домов, асфальт, одежда людей. На площади чайки дерутся с голубями за хлебные крошки. А он, вор и бродяга, побитой собакой забился в щель, не в силах даже пошевелиться, потому что осуществив мечту потерял вектор движения, а с ним — смысл жизни. Накатила апатия. Десять тысяч километров, семь лет... выжали его досуха, не оставили сил даже на то, чтобы пошевелиться. Парень тихо рассмеялся: «Допрыгался! Теперь только головой с обрыва и остается!» Погрузившись в мрачные мысли, Семён впал в какое-то трансовое состояние: и шаги, и журчание за углом, и лай собак вдалеке он фиксировал лишь где-то на периферии сознания. И когда перед ним возник силуэт, позвал его — тоже среагировал не сразу: «О! Фраер. Цивил, но не мажор. Заёбанный какой-то... Блин... чего привязался?» — а когда услышал про курицу, сперва даже не поверил своим ушам. Семён не ел уже несколько дней и без посторонней помощи просто не смог бы подняться — так и сдох бы в этой щели помойной крысой, поставив финальный росчерк под летописью своих скитаний. Но росчерков и пятен на кирпичной стене, видимо, хватало и без того, — и Агасфер двадцать первого века, пошатываясь, медленно поплелся за своим незваным спасителем, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. «Странный какой-то... не от мира сего. Но опасностью не пахнет... А еще надлом в нем чувствуется. Интересно. Стоит прощупать, а то мало ли что», — Семён буравил взглядом лопатки идущего впереди «фраера», услышав же про черепаху, удивленно присвистнул: неожиданная экзотика. Впрочем, бесцеремонные взгляды встречных жильцов многоквартирного дома заставили его самого себя почувствовать питомцем передвижного зверинца. От этой неприкрытой смеси любопытства, жалости, смешанной с брезгливостью, отвращением и даже страхом в глубине поднималась злость: какого хера?! Кто им всем дал право осуждать его?! Пырить зенки, сочувствовать, смотреть так, будто он — экспонат кунсткамеры. Что они вообще знают, эти серые обыватели, распиханные пачками по норам и уютным гнездышкам? Особенно допекла старушенция, приоткрывшая дверь и высунувшаяся оттуда чуть ли не по пояс, — из-под малинового домашнего халата выглядывала ситцевая ночнушка в веселый цветочек. Сдвинула очки на кончик носа и вперила в Семёна оценивающе-уничижительный взгляд. Словно санинспектор на насекомое. Семён не выдержал: — Ша! — он сделал вид, будто собирается припечатать сморщенную физиономию растопыренной пятерней. Бабка ойкнула и поспешила укрыться за обитым дерматином щитом. Щелкнул замок, задвинулся засов. Парень показал двери «фак» и ухмыльнулся. Чужая квартира встретила тишиной. Сходу подумалось, что съёмная: интерьер не вязался с внешностью и возрастом хозяина. Какое-то старушечье: трюмо с трельяжем, горка с хрусталем, половички-дорожки... И еще. На улице этого не было заметно, но в помещении стало очевидным: у парня не было запаха. Не в плане парфюма, вони немытого тела или испражнений животных, — а той ноты индивидуальности, что становится тем сильнее, чем ярче темперамент. Обычно этим же запахом пропитывается и квартира: ощущаешь прямо с порога; а тут... ничего! Только слегка пахло хозяйственным мылом. Семён топтался у входа, не решаясь разуться, краем глаза высматривал террариум через межкомнатную дверь: была видна часть зала. На черепаху поглядеть хотелось. Любопытно. «Блин. Парень и его земноводное. Стерильное болото. Что же это за жизнь такая? Как-то невесело... Да что там, — просто унылое говно!» — Семён продолжал озадаченно подмечать детали интерьера: выцветшие обои со старомодным рисунком, явно советский линолеум, бра-тюльпан, вешалка-оленьи рога. «Вперед в прошлое, ни дать ни взять!» Хозяин квартиры тем временем рылся в шкафу — и когда он достал и развернул черный полиэтилен, Семёна накрыло. [...сумерки. Тишина. Сухонькое стариковское тело, скорчившееся на полу в позе эмбриона: узловатые колени подтянуты к груди, мослы выпирают. На спине пятна пролежней. Много. Выступили буквально за ночь. Пара дюжих санитаров разворачивают черный пакет, берут за руки и за ноги — уже негнущиеся, окостеневшие и укладывают, пакуют. Как колоду. Дрова. Перехватило горло. И пока пытался совладать с нахлынувшей паникой — упустил момент. За что и поплатился: когда чужие руки вцепились в плечи, начал отбиваться рефлекторно, но проклятая слабость... даже с таким относительно тщедушным противником уже не мог совладать. Силился наподдать локтем в солнечное сплетение, пнуть по голени, но тщетно: его затолкали в ванную; дверь захлопнулась. Семён сполз на пол, прислонившись спиной к холодному кафелю... с трудом перевёл дух. Передразнил хозяина квартиры: «Мне аж самому приятно стало от неожиданного всплеска альтруизма. Хватит выёживаться….» — непонятно, были ли действительно в тоне этого хлыща нотки надменного превосходства и легкой брезгливости, но от его слов в душе бродяги всколыхнулась слепая ярость: захотелось впечатать кулак в скулу непрошенного благодетеля, возомнившего о себе невесть что. Чтобы кровью умылся, подавился своей подачкой: будет знать, как играть в благотворительность! Но Семён задавил в себе ярость. Только челюсти стиснул и глянул тяжело исподлобья; желваки заиграли на скулах. «Халява. Тебе в руки идет халява. Закатай свои амбиции и пользуйся моментом. Вне зависимости от того, под каким соусом блюдо подано — это поможет тебе не сдохнуть», — с тяжелым вздохом Семён стянул потрепанную косуху. Что ж... оставалось только мыться, что он и проделал с особой тщательностью и восторгом: оказаться в горячей воде было настоящим блаженством! Намыливался, тёр мочалкой докрасна тощее жилистое тело, нежился под душем и взбивал пену опять, довольно отфыркивался. Извел полбутылки шампуня, вылил на себя и гель, и пенку, и кондиционер — отрывался по полной! — По черной глади воооод, Где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою подвенеееечной... Семён завывал строки любимого Рембо на мотив «Лесоповала». Наглумившись над поэзией вдоволь, завернул все же кран и с сожалением вылез из ванны. У него созрел план. Проанализировав и сложив все фрагменты мозаики в единое целое, понял, с каким диагнозом имеет дело. Решил устроить шоковую терапию. А заодно и развлечься. И отомстить за пакет и собственное поражение, если уж на то пошло. Заметив, как парень вздрогнул, при одном лишь упоминании о мизофобии, Семён понял, что движется в верном направлении, — и продолжил свой ёрнический монолог с кривой ухмылкой. Его явно несло. В какой-то момент Семён даже подумал, что огребёт сейчас по полной: в голову прилетит сковородка или нож воткнётся в грудину. Он видел, как бьют смертным боем и за куда более невинные высказывания. Сейчас же он намеренно шел на провокацию. Почувствовал слабину? Прощупывал почву? Где граница дозволенного? Покрылся гусиной кожей — и возникло ощущение, что это не от холода, а реакция на напряжение, витавшее в воздухе. Покосился на плиту... на нож, зажатый в длинных пальцах хозяина. «Неа! Не станет. Ни колоть, ни тем более швырять сковородку. Это же жир по всей кухне, куски мяса, кровь из разбитой башки. Фу бля... аж самому мерзко. А с такими тараканами, как у этого парня... он же на месте кончится от одного только вида!» Запах жареного мяса сводил с ума. Думать о чем-то ином, а тем более хохмить становилось все сложнее. Не удержался: расширившимися ноздрями втянул ароматный дух съестного. Сглотнул набежавшую слюну. Эта выходка стоила ему адских усилий: хотелось наброситься с рычанием, сорвать со сковородки крышку и схватить, пожрать эту курицу вместе с костями, проглатывать хрящи не жуя... Но тем не менее, театр одного актера продолжал играть постановку. Самая странная из всех его импровизаций. Давал премьеру для своего единственного зрителя. Причем теперь ко всей гамме чувств еще и раздражение примешивалось, вообще иррациональное. То ли от того, что поступок незнакомого парня, притащившего его, грязное чудовище с улицы, к себе домой; поборовшего душевный недуг, рушил картину мира, рвал шаблон, то ли злость на самого себя. Но появилось и кое-что еще: тень уважения. Хлыщ-цивил не вспылил. Спокойно признал свою проблему. Сохранил достоинство. И ткнул его в ответ в слабину. Неплохо попал! И уже потом, в темноте, лежа на продавленном старом диване, с наслаждением вдыхая аромат свежевыстиранного белья, Семён раз за разом прокручивал в голове события этого дня, подспудно ощущая его переломным моментом в своей судьбе. «Как в сказку попал!» — улыбнулся он, зарываясь лицом в подушку. И совершенно некстати вспомнил унылый орнамент на стенах в прихожей: — А обои мы все-таки сменим!