Свалка гет-драбблов

      Ублюдок.       Всё что ты можешь сказать о нём — в детстве он был чертовски ублюдком и смотря на него сейчас, понимаешь, что ничего не изменилось. Прошло пять лет, а твой брат всё так же дружит с ним (открой глаза, Минхёк, с такими людьми нельзя общаться), приводит его домой, зовёт «бро», а у тебя подкашиваются ноги от мысли, что ты в поле зрения этого чудовища.       Потому что такие люди не меняются. Что когда ему было шестнадцать, что сейчас, когда ему двадцать один — одно остаётся неизменным.       То, что заставляет тебя ломаться.       Потому что родители уехали к друзьям, оставив молодёжь «развлекаться одних», а брат, насильно вытащивший тебя из комнаты, потому что, «давай, посиди с нами, ты так давно не видела Чихо, даже когда на каникулы приезжала, вы не пересекались». Отшучиваясь, говорит, что у него кончились сигареты, и он до ларька и обратно.       Потому что стоит двери закрыться, как тебя с силой хватают за волосы, оттягивая их и заставляя подняться с дивана. Его зрачки расширены, а губы растянуты в сумасшедшей улыбке, от которой у тебя дрожат ноги, и слёзы наворачиваются на глазах.       Потому что ты знаешь, что будет дальше.       Он бросает тебя на пол, с силой, так, чтобы ты обязательно ударилась, а потом с размаху пинает в живот. И ещё, и ещё. Его глаза горят огнем, пока из твоих текут слёзы и единственное, чего ты хочешь — чтобы Минхёк вернулся прямо сейчас.       Чтобы тебя спасли.       Он опускается вниз на колени возле тебя и ласково запутывает пальцы в волосах, чтобы в следующий миг сжать их у корней и ударить головой об пол. Раз, два, десять, пятнадцать. Ты не кричишь с тех пор, как тебе исполнилось тринадцать, не плачешь с пятнадцати. Но ты не терпела этого уже пять лет, и слёзы вновь текут по щекам, доставляя этому монстру ещё большее наслаждение, потому что видя солёные дорожки на твоих щеках, он счастливо шепчет: — Наконец-то.       Его пальцы ловко расстёгивают твой ремень, а затем и стягивают с тебя узкие чёрные джинсы. Твои волосы разметались по полу, а взгляд бесцельно устремлён в потолок. За столько лет ты привыкла, что нет смысла сопротивляться — он всё равно возьмёт то, что хочет.       Его пальцы задирают твою свободную белую рубашку и с наслаждением обводят покрасневшие рёбра, на которых скоро тёмно-фиолетовым расцветут синяки, и улыбается, стягивая с тебя голубенькие трусики с бантиком.       Ты уже не сдерживаешь рыданий — слишком отвыкла от всего этого — и кусаешь губы, в попытке заранее заглушить боль, которую сейчас получишь.       Ведь ты нисколечки не мокрая.       Ведь ему плевать на это, и он входит резко, насухую, заставляя тебя болезненно застонать и в попытке хоть как-то удержаться за ускользающую реальность — вцепиться в его сильные руки, что сейчас крепко сжимают твои бёдра. Его член вколачивается в тебя с размаху, резко, грубо, заставляя орать от боли и беспомощности. И пока ты умоляешь себя просто перетерпеть и потом уговорить родителей переехать в какой угодно город, главное, чтобы там тебя не нашёл он.       Его стоны хриплые, надсадные, а глаза неотрывно следят за твоим лицом, с наслаждением впитывая ту боль, что ты испытываешь. И перед тем, как кончить, он наклоняется к тебе, резко вгрызаясь в твои губы, кусая их до крови и боли от содранной кожи.       Он кончает внутрь, как и всегда, и единственное, о чём ты можешь просить бога — что бы таблетки снова подействовали, и у тебя не было ребёнка от твоего же насильника. Твои бёдра и спина ноют от жёсткости пола и жестокости Чихо. Голова кружится, и боль охватывает всё тело, над которым снова поглумились, поиздевались.       Он не выходит из тебя, не давая своему семени вылиться, и медленно расстегивает твою рубашку, стаскивает с тебя бюстгальтер, чтобы сжать твою грудь и осыпать тело бесконечным колличеством болезненных, саднящих меток.       А когда возвращается Минхёк, ты уже сидишь в своей комнате под одеялом, глотая слёзы и делая вид, что спишь. Они с Чихо перешучиваются о том, какой ты всё ещё ребёнок, и сетуют на то, что ты никогда не досиживаешь с ними до конца.       А потом Чихо, громко, так, чтобы ты слышала говорит о том, какая ты выросла красивая, и спрашивает у Минхёка, отдаст ли он тебя замуж за него. Тот смеётся от души, а затем серьёзно отвечает, что только за Чихо и не за кого больше. Тот тоже смеётся, громко, заливисто и благодарит друга, пока в соседней комнате ты тихо умираешь, понимая, что у тебя теперь нет выхода.       Капкан захлопнулся.