Со мной волки

Ваня оттаивал медленно, с какой-то одному ему понятной скоростью: больше говорил и смеялся больше, улыбался каждой Серёжиной шутке — даже вымученным, вытащенным откуда-то из-под беспокойного сердца, — но вечерами уходил — в другую комнату, на другую сторону кровати, в хмурое небо за окном и в шумный плен собственной головы. Серёжа не торопил и пытался принимать: послушно оставался на кухне, залипая в телефон до мушек в глазах, не лез и не трогал его, загонял тролля Аббу глубже под мост, чтобы не думал даже вылезти со злым языком и подъёбками на свет. На улицу Ваня не выходил, но он смирился и с этим: сам регулярно ездил за продуктами, закупался пакетным молоком и сразу переливал его в найденную в шкафу трёхлитровую банку, готовил что-то простое, таскался к Екатерине Ивановне за овощами, отплачивая за её гуманитарную помощь помощью с рассохшимися рамами окон и покосившимся старым сарайкой. Пару раз её Наташка звала его на речку и в лес за ягодами, и он каждый раз почти успевал согласиться — пока не падало, как камень в колодец, в живот животное беспокойство. Хотелось психануть разок и сказать, что он, вообще-то, на это не подписывался. Хотелось спросить у какого-нибудь Вселенского Распределителя, почему нельзя было отмерить ему счастливой любовьки с милой питерской девочкой и не подсовывать какой-то хуйни на минном поле, где и тяни, и толкай — только он один. Знал бы, куда обратиться, написал бы в службу поддержки. Или СММ-щикам в твиттер. Больше чем от Вани с его волчьими, под фазы луны сменами настроения, он устал только от Саши. Вопрос «ну как он?» появлялся в переписке каждое утро, напоминая о том, что развитие технического прогресса — ёбаное зло. Он всегда отвечал примерно одно и то же — сегодня нормально, ест нормально, спит нормально, дышит воздухом и отдыхает — и подумывал сохранить куда-нибудь этот текст, чтобы просто копировать, не заморачиваясь с набором. Останавливало его только то, что, будь он на её месте, вёл бы себя так же, если не хуже. В конце концов, она-то Ваню отпустила, осталась в пустой квартире один на один со своим смертельным беспокойством, когда Серёжа не смог — влез со своей дачей, первым подав идею, и сам же себя назначил главным исполнителем. А в сообщениях хотелось писать совсем другое. «Доброе утро, Саша. Сегодня всё лучше, чем вчера. Ваня спит, а его ступни торчат из-под одеяла — я накрыл их своей подушкой, потому что больше нечем. Хорошо, что он хотя бы помещается на кровати». Или. «Утра. Вчера всё было нормально, что будет сегодня, я ещё не знаю. Я напишу тебе, если что, а пока поеду за молоком — Ваня льёт его в чай, и чая в его чае явно меньше, чем молока. Иногда он пьёт молоко просто так и смеётся, когда я стираю с него молочные усы — говорит, что так и задумывалось, и, кажется, действительно делает это специально». Позавчера он эти усы слизал — просто не смог не, бросил на стол измазанную ложку, которой раскладывал по тарелкам чуть пригоревшую овсяную кашу, и наклонился, чуть не расшибив лбом Ванин нос. В этот раз Ваня не засмеялся, замер с полупустым стаканом в руке и тепло выдохнул ему в щёку, ловя влажные прикосновения языка к изгибу верхней губы и уголкам рта. Напоследок Серёжа легко укусил его за подбородок и сразу же отошёл обратно к горько пахнущей кастрюле — брошенную ложку он нащупал не глядя, боясь того, что будет, если он сейчас обернётся. Дрожали руки, дрожали колени, и дрожало что-то в груди. «Привет, Саша. Знаешь, кажется, он отсюда уедет здоровым, а я — безнадёжно больным». Во сне Ваня разговаривал. Серёжа где-то читал, что так делают только душевнобольные или маленькие дети — Ваня парадоксально подходил под обе категории. В первый раз услышав это — он как раз не мог уснуть и лежал, стараясь не ворочаться, — Серёжа подумал, что Ваня обращается к нему, внезапно решив поговорить среди ночи. Но нет, Ваня лежал, повернувшись к нему, и глаза его были плотно закрыты, он спокойно дышал, перемежая вдохи со словами. Серёжа сполз ниже — чтобы лицом к лицу, чтобы видеть, как подрагивают его ресницы и как двигаются сухие губы. Прислушался. Среди бессвязного потока слов, смятых и слипшихся ото сна удалось различить что-то про обещания, салат и сообщения. Если от фразы про салат захотелось рассмеяться — Ваня ещё днём перепутал принесённую от Екатерины Ивановны кинзу с петрушкой и продолжал возмущаться даже во сне, — то от едва слышно сказанного «я обещал, что закончу» хотелось обнять его, прицепиться, как клещу, и остаться лежать с ним тут навечно, чтобы стать питерским вариантом тех обнимающихся скелетов из раскопок в Помпеях. Тех не разлучили даже жар и пламя, а их — чужие смерти, наркотики и ждущие дома другие люди. А потом Ваня позвал его — прямо во сне, отчётливо и ясно, будто действительно проснулся, и Серёжа до утра так и не смог хотя бы на минуту прикрыть глаза, только кусал изнутри щёку, думал и строил планы. Ваня бормотал рядом, как радио для полуночников, и стоило ему вытянуть ноги, как пятки моментально показывались из-под их тонкого, разделённого на двоих одеяла. «Саша, всё хорошо. Ты знала, что он разговаривает во сне? Сегодня ночью он меня звал — четыре раза, а потом я забыл считать и просто слушал. У него не белая горячка и не температура, просто тут, кроме меня, больше никого нет. Это глупо, но каждый раз, когда он называл моё имя, я называл его». Две недели спустя Ваня решил, что им обязательно нужно пойти в лес. В этот день он проснулся даже раньше Серёжи и к его пробуждению успел умыться, одеться и сгрызть пару свежих огурцов. Ни шорт, ни чего-то мало-мальски дачного он с собой не взял и стоял перед кроватью в джинсах и клетчатой рубашке, сверкая улыбкой из-под кепки — Серёже подумалось, что он хотел бы видеть его таким чаще. На полу около тумбочки лежал подключённый к розетке телефон. Там точно висело по крайней мере одно новое сообщение. «Доброе утро, Саша. Идём сегодня в лес. Вернёмся, наверное, с ягодами и, скорее всего, искусанными всякими тварями». Серёжа не поленился и сбегал к Екатерине Ивановне за специальным бидончиком для ягод — гремливым и жёлтым, с нарисованной на боку клубникой. Где-то в процессе выяснилось, что время всего-то шесть утра, и добрая соседка только-только проснулась. Какой нервяк поднял Ваню с постели в такую рань, Серёжа знать не хотел. Почему его потянуло в лес — была ли это усталость от четырёх стен, волчий зов или новое проявление неназываемой болезни на букву «к» — знать не хотелось тоже. «Знаешь, Саша, если делать вид, что всё нормально, то оно, вроде как, так и есть. Мы просто отдыхаем на даче». В лес Ваня шёл бодрой походкой припизднутого грибника, попутно рассказывая какую-то историю из детства, когда он поехал с классом в поход и чуть не потерялся, погнавшись за белкой. Он то и дело поправлял кепку, сворачивая её то набок, то козырьком назад, мял лямки рюкзака, заставляя Серёжу больше следить за его пальцами, чем за ходом рассказа, часто спотыкался, взбивая кроссовками дорожную пыль, и смеялся едва ли не через слово. Серёжа сначала удивлялся — как ему дыхания хватает? — но потом вспомнил, как тот читает под биты. Такому дыхания хватит и на подъём в горку под нескончаемый пиздёж, и на то, чтобы убить 140 bpm, и ещё немного останется — чтобы заполошно позвать отставшего Серёжу и нужен-то всего один вздох. Когда они вошли в лес, стало легче, потому что Ваня, выговорив, кажется, весь свой дневной запас слов, затих — застывшую среди деревьев влажную тишину спугнуть не хотелось. Ближе к опушке всю ягоду уже оборвали: Серёжа не сомневался, что тут побывала вездесущая соседская Наташка — место-то ему как раз её мать и подсказала, даже спросонья сумев объяснить дорогу. Фанатом ягод и грибов Серёжа не был, так что в лесу бывал нечасто — не его вид спорта, землянике и белым за зашквары не предъявить да и хуями обкладывать некого, разве что подрезавших их добычу дедков с громадными рюкзаками. Ваня же явно чувствовал себя на своём месте: он, не мешкая на опушке, отправился дальше в чащу, попутно приподнимая листки земляничных кустиков носком кроссовки. Заговорил почти шёпотом: — Соберём полный бидон? Можно потом сметаны с сахаром бахнуть. — Будешь сметану молоком запивать? — Я и пельмени хлебом заедаю. — Вы там на юге все извращенцы. Ваня отозвался тихим смешком: — Ну, немножко есть. В кустах неподалёку что-то зашуршало, зашевелились ветки. Ваня обернулся мгновенно — козырёк кепки, как стрелка компаса. — Полёвка? Серёжа смотрел только в его сторону — раскрасневшиеся от ходьбы щёки, прилипшая к вспотевшему лбу прядка, край улыбки — и не видел никаких полёвок, так что ляпнул просто на автомате. — Это белочка. Приходила сказать, что мы ебанутые. Ваня не ответил — подождал ещё с полминуты, но из кустов так никто и не показался. Они пошли дальше. До земляники добрались только минут через двадцать, когда Серёжа уже серьёзно подумывал повернуть назад и уволочь горе-лесовика домой. В один момент Ваня остановился и упал на колени, заглядывая под крошечный низкий кустик — там мелькнуло мелкими каплями красное. — И это она, что ли? — Это же лесная. — Хуйня какая-то. Ваня обернулся с улыбкой — на ладони три ягодки. — Сам ты хуйня. Попробуй. Серёжа с сомнением нахмурился и потянулся к его испачканным землёй пальцам, но Ваня покачал головой и отвёл руку. — Так не едят. Он понял быстро, опустился рядом на землю и наклонился над Ваниной ладонью — собрал ягоды губами. Было действительно вкусно. На пустой бидон они в итоге забили: улеглись на полянке, подложив под головы рюкзаки, и просто отдыхали, пока не стало заходить солнце. В какой-то момент Ваня стал что-то напевать, бормоча слова так, будто опять говорил во сне. Песню Серёжа опознал только вечером, когда они уже вернулись, измаявшись и истаскавшись по лесным тропкам. Подходящая оказалась песня: у них тут тоже дом с нормальными явлениями, и это тоже, кажется, любовь. «Доброе утро, Саша. Вчера сходили хорошо, хотя ничего не собрали. Сегодня тепло и солнце, Ваня хочет на речку». Когда Серёжа в то утро продрал глаза, Ваня уже успел настрогать бутербродов с колбасой и огурцом и прикормить соседского кота — того самого Ваську, легендарного воришку и взломщика. Рыжая образина крутилась под ногами, хрипло мяукая и выпрашивая поесть. Ваня бухнулся на стул и, ухватившись одной рукой за кружку с чаем, другой взъерошил и без того растрёпанные Серёжины лохмы. Васька тут же вспрыгнул ему на колени — Ваня приласкал и его. А ведь вчера вечером они почти не говорили: Ваня скинул пыльные кроссовки и молча уселся у кухонного окошка — будто за день не надышался. «Твой…» «Наш…» «Ваня приручил соседского кота. Васька полудикий — хозяева бросили его тут, когда продали дачу и съебали, так что он в руки просто так не даётся. А Ване ничего, кинул кусок колбасы, назвал ласково пидором, и тот уже мурлычет у него на коленках. Васька теперь у нас прописался. Его как будто сто лет никто не любил. Или вообще никогда. Нас тут теперь таких двое». До речки они дошли только под вечер: сначала Серёжа, как старый дед, жаловался на стоптанные в лесу ноги, потом Ване отчего-то внезапно захотелось вымыть прибившегося к ним кота, и они вдвоём пытались затолкать разбушевавшееся рыжее чудище в лоханку, потом, располосовавшись о Васькины когти и устав, как после баттла, они решили перекусить и полежать, в итоге Ваня, мурлыкая под нос какую-то песню, уснул, а Серёжа не стал его будить — сунул в уши наушники и врубил музычку. Серёжа обещал себе его не трогать, но не смог — пока тот спал, он успел расцеловать его брови и скулы, а ещё изучить до последнего изгиба ладони. На щеке у Вани пристроилась лужица света — так аккуратно заглядывало к ним на дачу солнце. Он легко огладил это пятнышко пальцем и поцеловал — в самый центр. «Привет, Саша. Я что подумал. Питер ему совсем не подходит. Питер дождит, хлопает форточками и ветром сбрасывает с крыш уснувших голубей. Ему бы обратно в Крас — к солнцу. Потому что солнце тянется к нему даже сюда. С другой стороны, не приедь он —и где бы мы сейчас были? И с кем?» Пока Серёжа бултыхался в прохладной воде, Ваня стоял на берегу — щурился от зеркального блеска реки и прикрывал глаза ладонью. Он даже не стал брать плавок, так и остался во вчерашних джинсах. — Ну чего? Шесть-ноль за технику, шесть-ноль за артистизм? — смахивая с лица капли, спросил Серёжа. — Понравилось моё синхронное плаванье? — Синхронное с кем? — С космосом. Мы нахуя тогда вообще сюда пошли? Ваня не ответил — встал и в три шага оказался на берегу. Серёжа рта не успел раскрыть, а тот уже был в воде по самые коленки, замочив и кроссовки, и джинсы. Развернулся к нему, улыбнулся и упал в реку, раскинув руки, как в объятии. На подходе к дому Серёжа был уже полностью сухим, а Ваня — мокрым до последней нитки. «Поплавали отлично, распугали всю рыбу». Утром, помимо ожидаемого сообщения от Саши, его ждало ещё одно — неожиданное. Коротенький текст от Антона Белогая начинался со слов: «Привет, Сергей, Саша сказала, что Ваня сейчас с тобой, так что…» — Серёжа перечитал его трижды, не переставая охуевать, но в итоге ответил стандартно, как мог бы ответить Саше или любому из написавших в последнее время Ваниных друзей. Руки чесались вбросить что-нибудь в твиттер или стукнуть в личку Дэну, но он сдержался и пошёл ставить чайник. Завтра стоило ждать сообщений от Оксимирона или сразу от Канье. «Доброе утро, Саша. Ваня спит, а меня ебашат военные флэшбеки в Крас: на здешних овощах он похудел, а ещё начал потихоньку обрастать. До полноты картины не хватало только Хайда, но утром объявился и он. Хотел написать „начинай своё утро не с кофе“, но потом вспомнил, что Хайда и кофе в одном тексте лучше не упоминать». Ваня спал в его толстовке — Серёжа сам его в неё запихнул, когда после трёх приступов чиханья стало ясно, что вечерняя прогулка в мокрой одежде бесследно не пройдёт. Серёжа как раз снимал с верёвки высохшую за ночь Ванину джинсовку, когда из кармана выпали два старых-престарых автобусных билета. Один оказался счастливым. Зажав его в ладони, Серёжа загадал, чтобы они никогда отсюда не уезжали.