Weaves

      Она призывно извивается около шеста, зазывает, стреляет глазами из-под густо накрашенных ресниц и громко хохочет, захлебываясь в собственном смехе. Кружится, кружится вокруг своей оси, словно заведенная кукла по своей сцене, выписывая рваные движения в воздухе и почти не попадает в такт. — Вся наша жизнь, Ковбой — большой театр, и я в нем — главная прима, — она задорно хохотнула и клацнула зубами. — Только театр у нас вне закона. И главные герои там — злодеи — скользкие воришки, бесчувственные наемники, грязные убийцы и, конечно же, хохочущие веселые клоуны, — она усмехнулась, явно довольная произведенным эффектом, и, виляя бедрами, прошла дальше, размахивая в пыльном воздухе увесистой битой.       Задумчиво следя за ее удаляющейся фигурой он хмыкнул. Когда-то она совершенно не была похожа на убийцу — фото в ее досье выглядело совсем другим. Золотистые локоны, разбросанные по плечам, теперь были бледно-белого, почти прозрачного цвета и испачканы в чужой крови; легкий румянец на щеках бесследно исчез, уступил место болезненной, фарфоровой бледности; пустой взгляд голубых глаз из-под черной оправы рабочих очков наполнен азартом и весельем; нежная, чистая кожа без татуировок и шрамов — безнадежно испорчена, а душа — гнилая.       Наивная Доктор Квинзель сошла с ума, а ее окружение даже не заметило изменений.       Один плохой день. Одна сумасшедшая встреча, и никто даже не заметил, что запустился обратный процесс.       Говорят, он свёл ее с ума за пятнадцать минут, но и она не ушла далеко. Возможно, сделала это даже быстрее и проворнее чем он — перевела его безумие на новую ступень, повысила уровень хаоса в крови и в голове.       Светлый ангел в забытой Богом лечебнице стал Дьяволом.       Юлой летает по залу, фантазирует, расстреливает посетителей из воображаемого автомата и топит, топит людей в своем грациозном безумие. — Так ты почти похожа на принцессу, Харл… и, конечно же, на шлюху, — он смеётся, наблюдая за ней: слипшиеся от крови волосы, увенчанные тяжёлой, рубиновой диадемой, чуть съехавшей на бок, белая короткая шубка, так же испорченная алой жидкостью, тонкие шрамированные руки украшенные разносортными дорогими браслетами, большие серьги и серебряная подвеска «Joker» на бледной шее выглядит как самый дорогой и надёжный ошейник. — Кексик, принцессы не кидают гранаты в полицейских и не расстреливают из автомата людей, — она хитро щурится, пропускает мимо ушей вторую часть предложения, накручивает выцветший локон на палец. — Не закладывают динамит в городской больнице, — она поучительно водит пальцем в воздухе, хохочет, откидывается на мешки с награбленным. — Принцессы заботятся о своем окружении, а не пытают его; я не принцесса, пирожок, я — Королева, — она тихо и мерзко хихикает, и он подхватывает её тонкий смех наполняется пространство вокруг какофонией звуков. Знает себе цену, сучка, понимает, что за титул присвоила совершенно бесчестно, ни у кого не спросив разрешения. Разбудила своих чертей в один момент, выпустила их на волю, а наиграться все никак не может.       Цепкими пальцами держит волосы у корней — играется, натягивает, накручивает. Хохочет. Шутливо грозит тонким пальцем с тяжелыми кольцами. Выпрямляется словно струна, останавливается и вновь кружится, кружится заведенная балерина в сломанной музыкальной шкатулке. Скачет, балансирует, скалит белые зубы гостям, точно зверушка в зоопарке.       Выкидывает птичьи руки то вверх, то вниз, вырисовывает кривые узоры, втягивает в свои сети и не отпускает словно ненасытная паучиха. Норовит убить, пугает, кусает, расчленяет. Высасывает жизнь.       Гогочет, прижимает стриптизера к стене, извиваясь вокруг точно змея. Чертовка.       От Харли за километр тянет кровью и порохом, тонкой ноткой вишневого аромата помады. От него не избавиться — он, как природный аромат, перебил ее настоящий запах тела и въелся в кожу. Его не заглушить духами, как тонкие полоски шрамов по всему телу не закрыть траурной органзой.       От Харли всегда пахнет смертью и похотью.       Квинн красит свои губы развратно-красным, улыбается двусмысленно пошло, а одевается открыто и вызывающе. Убивает своей красотой. Потому что знает, для кого; потому что знает, кому принадлежит и кем была создана. Она привязана к нему сумасшедшей одержимостью и злостью, неудержимой яркостью и болью, от которой не избавиться, как не крути.       Постоянные ссоры и драки. Каждый шрам, каждая татуировка и багровый синяк на ее идеально-чистом теле был выведен его заботливой рукой. Он пометил её, расписался на её теле, связал по рукам и ногам таким хитрым плетением, что сам не заметил, как запутался в нем и погряз вместе с ней в этой чёртовой трясине.

Ты могла бы жить по правилам.

      Доктор Квинзель была хорошим психиатром. Человеком, знающим свое дело, и просто расчетливой и сексуальной женщиной, умело использовавшей свои возможности и красоту. Ее целью было построить прекрасную карьеру, завести детей и выйти замуж. Чтобы быть как все, а может даже и чуточку лучше.       Случайные взгляды, вздохи, прикосновения — все цели с громким скрипом рухнули в один момент, растоптанные одной встречей: тонкая грань добра и зла стерлась, унеся с собой огромной волной остатки морали.       Остался только образ расчетливой, лживой и умной суки, знающий себе цену. Доктор стал пациентом лечебницы, до боли влюбившись в психопата.       Харли вертит головой резко и быстро, словно стремясь переломить свою хрупкую шею, стреляет своими голубыми глазами из-под густо накрашенных ресниц, вертится вокруг неонового шеста, проводит своим длинным змеиным языком по холодной стали.       Каждый день, проведённый в окружении Джокера, убивает её, заставляет гнить изнутри, биться в предметной агонии, танцевать последний танец с тьмой. Она — карта в его колоде, тонкая рыжевато-красная нить байрума*, обвивающая его ловец снов, его личное проклятье и заноза в заднице, от которой уже не избавиться, как бы не хотелось, а сильного желания, на удивление, так и не появилось.