Осколки стереотипов

Люк.

Не оправдывать ожидания отца, который всегда требовал и — абсолютно точно — будет требовать больше, чем я могу и хочу дать, в двадцать один. Или, дожив до сорока с лишним, не оправдывать ожидания своего народа, который с замиранием сердца смотрел на твою свадьбу, надеясь, что ты будешь тем самым, кто сможет изменить хоть что-нибудь; своего ребенка, которого ты клялся себе вырастить в другой обстановке, совсем не так, как когда-то рос ты сам; той женщины, которую ты взял в жёны, потому что отец думал, что имеет право решать, как вам обоим будет лучше, женщины, кому ты не можешь дать того, что она заслуживает, потому что ты банально не тот, кто ей нужен, но уже слишком поздно что-то менять. Наверное, даже глупо мучаться вопросом, какой из этих двух вариантов хуже. Ведь в двадцать один ещё не поздно измениться, если ты вовремя осознаешь, что тебе это нужно. В двадцать один у тебя есть время. А мне только двадцать. Но ожидания своего отца я никогда не оправдывал, не оправдываю и уже вряд ли когда-нибудь оправдаю. Первые пару месяцев было паршиво от одной мысли об этом. А потом, когда запах духов той дешевки, которую он привёл в наш дом, наконец, выветрился из спальни родителей, стало ожидаемо всё равно. Мне едва перевалило за шестнадцать, и в тот день я впервые сбежал из дома, оставив мать под присмотром лучших докторов и психологов, которые пытались разговорить её, слыша в ответ лишь сбивчивое дыхание и сдавленные всхлипы. Я размыто помню ту минуту, когда почувствовал отвращение к собственному отцу, ещё не догадываясь, что оно станет моим неизменным спутником. Но мне доставляет удовольствие думать, что все эти чувства отражались во взгляде. И, считая, что могу ещё хоть как-то его оправдать, я надеялся, что ему было стыдно. Гермес — блестящий дипломат, этого у него, к огромному счастью нашего народа, не отнять. Но, если вы считаете, что на людях улыбчивый король так же блестяще исполняет роль мужа и отца за стенами дворца, то вы совсем не разбираетесь в людях, принимая сдержанную улыбку политика за чистую монету. Или это я слишком многого требую от окружающих. Говоря на чистоту, человек из него получился хреновый. В принципе, и мой дедушка не многим отличался. И совершенно логично, что отец вырастил меня таким же. Считайте это необычной традицией семьи Кастеллан: обещать сломать стереотипы в юности и стать тем, кто только сильнее укрепит их в сознании членов других королевских семей. Это забавно, если подумать. О каждом из правителей есть своё, уже давно устоявшееся в определённых кругах, мнение и сплетни. И, на самом деле, именно из-за злых языков когда-то тёплые отношения между королевскими семьями полетели в Тартар. Аккуратно высвобождаю свою ладонь из руки мамы, заснувшей в моей кровати практически сразу же после внеочередного визита Оливера — низкого облысевшего мужчины средних лет, который выезжает с нами на все приемы и встречи под видом королевского врача уже несколько лет. И это вряд ли можно полностью назвать ложью. Психотерапевт — тоже врач, в конце концов. Я пытался научиться приводить её в чувство с помощью чёртовой дыхательной гимнастики, но мои жалкие попытки не обвенчались успехом. А тешиться пустыми надеждами на то, что справлюсь, и каждый раз теряться, словно мне всё ещё шестнадцать лет, и я не знаю, что творится с моей собственной матерью, — отвратительно. На протяжении всего этого года её панические атаки почти сошли на нет, но об этом знали только два человека — я и Оливер. Спрашивать у отца, какого хрена его не интересует психическое здоровье собственной жены, было выше моих сил, поэтому я просто жил с этим. И не произнес бы ни слова, если бы за месяц до отъезда к Ди Анджело он не взялся за старое. И всё началось заново. Истерики, панические атаки, антидепрессанты, алкоголь. Иногда хотелось встряхнуть ее за плечи и спросить, как после стольких лет эта женщина может любить Гермеса — человека, который довёл её до нервного срыва. Но сомнительными казались сразу две вещи: сможет ли она внятно объяснить и действительно ли я хотел знать. Мне было легче молча презирать, чем искать причины, за которые его можно до сумашествия любить. На часах уже давно перевалило за полночь, и я понимаю, что второй раз подряд пропустил ужин. Сомневаюсь, что кто-то вообще заметил моё отсутствие, но мне это только на руку. Граница между попытками казаться замкнутым в себе отморозком и тем, чтобы стать им на самом деле, намного тоньше, чем можно представить, и мне хочется верить, что в моём случае эта граница практически исчезла. В конце концов, если сейчас я тот, кем меня хотят видеть, то какого чёрта это должно меня не устраивать? Спускаюсь вниз по лестнице, где больше суток назад был готов придушить Джексона за то, что тот допытывался до моей матери, пусть и считая, что пытается помочь. У меня нет и вряд ли когда-нибудь будет причина доверять кому угодно из своего окружения. Пару раз приходило на ум, что это складывается в довольно-таки забавную картину: люди, которые должны понимать друг друга лучше, чем кто-либо, считают, что абсолютно разные. Самообман не входит в число моих увлечений, но наблюдать за тем, как подобным занимаются они, уже давно стало приятным хобби. Ведь смотреть на принцев и принцесс, считающих, что главное проклятие в их жизни — родиться в королевской семье, и убеждающих в этом каждого несчастного, которому только придёт в голову спросить, чертовски забавно. Не то чтобы я могу не согласиться со всеми их аргументами, но знаю, что с этим можно научиться жить. Особенно, имея за плечами целый штат слуг, связи, возможность построить будущее и деньги. Восхвалять жизнь простого человека, который ходит на работу и пытается радоваться мелочам, конечно, можно, но я почему-то очень сомневаюсь, что кто-нибудь из моих знакомых принцев и принцесс выдержал бы год в их шкуре. Кроме Ди Анджело, у которых практически на роду написана способность к подобному. — Королеве уже легче? — возвращаю лицу безразличное выражение и оборачиваюсь на тонкий женский голос. Неестественно тонкий, словно она боится. Не спешу с ответом, оглядывая девушку снизу вверх, начиная потёртыми синими кроссовками и заканчивая тёмными волосами, находящимися в полном беспорядке. Одного взгляда в её карие глаза, смотрящие с удивительной уверенностью прямо в мои, хватает, чтобы я понял, что уже где-то её видел. — Мы знакомы? — Нет, — чётко проговаривает она. — Но я знаю, кто ты. Видимо, я пропустил тот момент, когда мы перешли на «ты». Хотя, сомневаюсь, что она сделала бы реверанс и стала обращаться ко мне «Ваше Высочество». Что-то сдерживает меня, и я не выдаю в ответ привычное «Меня знают все», сделав лишь провальную попытку усмехнуться. — Это многое меняет, — складываю руки на груди. — Но могу я всё-таки узнать, кто стоит передо мной? — Меня зовут Рейна Авилла Рамирес-Арельяно. Мне бы хватило только имени, ведь я абсолютно уверен, что не запомню этот набор слов, в чём, собственно, нет необходимости. Я ведь не планирую, например, встречаться с этой девчонкой в будущем. Особенно после того, как она горделиво, пусть и практически незаметно, вздёрнула носик после того, как произнесла своё имя, напомнив мне о девушке Ди Анджело, которая нравилась мне только тогда, когда молчала. Слишком правильные, слишком уравновешенные и дотошные. Она всегда казалась мне какой-то другой, пока в один момент я не понял, что Чейз просто чувствует себя не в своей тарелке рядом с кем-то из нас. Зато рядом с Джексоном, как я понимаю, ей было очень даже приятно находиться, принимая во внимание все её попытки не пересекаться где-либо и слать его к чёрту одним только взглядом. И это очень раздражало. Мои отношения с Грейс никогда не были тёплыми, что и говорить о дружбе, но даже эта девушка, ставшая отвратительно занудна в последние годы, не заслуживает подобного. Никто не заслуживает. И моя мать тому доказательство. — Я запомню, — гадко ухмыляюсь. — Не запомнишь, — скопировав моё выражение лица, отвечает она. — К чему это вообще? — Не я это начала, — неожиданно спокойным голосом говорит Рейна. — Я просто спросила, стало ли лучше королеве. — С ней всё было в порядке с самого начала, — с каменным лицом произношу я. — Она просто устала. — Я понимаю. — Что именно? — Что это не моё дело. — Мудро подметила, — киваю. — Я никогда не отличалась глупостью, — саркастично отвечает она, закатив глаза. — И скромностью тоже? — хмыкаю я, повинуясь неожиданному порыву и протягивая ей руку. — Тогда будем знакомы, Рейна Авилла. Девчонка недоверчиво вздергивает бровь, и я произношу, как мне кажется, единственно подходящие в этой ситуации слова, чтобы это не показалось чем-то большим, чем есть, не скрывая предвзятого отношения к той, кто до чёртиков напомнил мне мисс Чейз, с одним только отличием: — Только не обольщайся. Я не придал особого значения нашему, как мне кажется, немного затянувшемуся рукопожатию, но был в шоке от того, что она не растерялась и, пожав плечами, только указала на пропасть между нами. — И не думала, Ваше Высочество. Я всегда знал, какая девушка мне нужна. Конечно, первым пунктом, на котором в любом случае настоял бы отец, была родословная, толстый кошелек её родителей и умение вести себя на людях. Девчонки типа Дрю, считающие, что у них отлично выходит прикидываться стервами, и никто действительно этого не замечает. Это было бы смешно, если бы не было правдой. Все действительно им верят, не желая хотя бы попытаться заглянуть дальше, чем позволено. Выше головы не прыгнешь. И я не вижу в этом особого смысла. *** Ди Анджело чуть ли не выпрыгивает из комнаты, находящейся через несколько дверей от моей. Отвратительно даже представлять, какого чёрта он мог делать у Талии, выходя с красными щеками и помятой футболкой. Если честно, я даже не замечаю, как руки сжимаются в кулаки, и вряд ли смогу ответить спроси меня, почему. По сути, Грейс может делать всё, чего захочет, я в любом случае буду последним, кто побежит жаловаться Джексону. Но никто не может запретить мне презирать подобное, и их всех за то, что позволяют себе это. Кто бы знал, сколько раз я клялся, что никогда не изменю своей жене, в независимости от того люблю её или нет, и ненавидел себя за это. Потому что бывают моменты, когда я понимал, что у меня не получится, и возможна вероятность того, что я по своей глупости доведу женщину до нервного срыва. Так же, как и мой отец. И это будет самым большим доказательством того, что я ничем его не лучше. А я, в свою очередь, уже практически готов в это поверить. Ди Анджело, кажется, даже не замечает меня, стоящего у перил около лестницы, или же очень хорошо притворяется, и проносится мимо, задев плечом. — Извини, — немного притормозив и всмотревшись в мое лицо, я уверен, машинально бросает он. — Дверью ошибся? — не сдерживаюсь я, чувствуя, что только от одного взгляда на этого придурка, кровь начинает закипать. — Не твоё дело, — шипит Нико, и мне почему-то кажется, что сейчас он хочет врезать мне так же сильно, как и я ему. Только вот у меня есть на это, пусть и довольно необоснованная, но причина, а у парня — одно лишь желание выместить на ком-то злость, происхождение которой мне не очень понятно, но, думаю, лежит на поверхности. — А в той комнате живёт не твоя девушка, — складываю руки на груди. — Только тебя это, видимо, не волнует. — Тебя тоже не должно, — огрызается он. — Поэтому отвали. — У неё свадьба через месяц, Ди Анджело, — продолжаю я. — Единственный, кому действительно надо отвалить, — это ты. — Ты слишком много на себя берёшь, — практически вплотную подходит ко мне Нико. — В этих отношениях я разберусь сам. — Значит, они всё-таки есть? — ухмыляюсь, где-то даже удивившись, что он не сдержался. Ведь я даже не упоминал имени девушки или того, в чём пытаюсь его обвинить. Именно поэтому у меня не складываются отношения с принцами и принцессами — они слишком часто ждут от меня подвоха. Хотя, собственно, я в этом и виноват. — Успокойся, Нико, — я делаю шаг назад, продолжая ухмыляться, заметив, что парень уже готов прижать меня к стенке. — Ты можешь делать всё, что захочешь. Я просто сказал, что ты пожалеешь об этом. — Это угроза? — вздергивает бровь. — Это факт. — Пошёл нахрен. И, не дожидаясь моего ответа, Ди Анджело разворачивается и сбегает вниз по лестнице, перешагивая через несколько ступенек. Мне оставалось только надеяться, что у него хватит благоразумия остановиться, пусть я и не понимал, почему мне не всё равно. Я никогда не пытался найти с кем-то из них общий язык, мне не хотелось считать, что мы можем быть друзьями, я считал себя слишком много повидавшим для них, даже не догадываясь, какой я идиот. Хотя, если честно, быть отброшенным в сторону и, по их мнению, уже давно прогнившим в окружении всего этого богатства, человеком даже весело порой, ведь я имею удовольствие видеть их насквозь. Когда единственное, что может отвлекать, — болтовня о глупостях с Маклин, которая терпеть меня не может, пусть и хочет, чтобы все, включая меня самого, поверили в обратное, наблюдать намного легче. Попытки Грейс выглядеть в глазах окружающих паинькой; витающий в облаках Джексон; по уши влюблённый Вальдес; близнецы Стоулл, считающие, что могут скрываться за масками весельчаков вечно; Пайпер, продолжающая игнорировать Джейсона, при этом знающая, что у неё это действительно плохо получается; Дрю, живущая прошлым; Чжан, втайне по-прежнему мечтающий о своей девчонке из прислуги; Калипсо, раздражающая хотя бы тем, что у неё не к чему придраться; Бьянка, слишком невинная для своего возраста; её брат, отрицающий все устоявшиеся правила этого общества, но вынужденный им следовать; Аннабет, обладающая большим потенциалом, но боящаяся хотя бы изредка нарушать правила этого дворца; Рейна, привлекающая своей ненавязчивостью, но слишком хорошая, чтобы я посмел намекнуть ей на продолжение знакомства. И Люк Кастеллан. Спросите кого-нибудь из вышеперечисленных обо мне, и вы не услышите ничего, кроме пары крепких ругательств. Обо мне нечего рассказывать, я просто та ещё сволочь в их глазах. Самое забавное, что меня это ни капли не смущает, ведь смысла меняться нет. Выше головы не прыгнешь.