Добро причиняет боль, когда ты любишь. Твоя ненависть совершенно нормальна. Получай удовольствие, Страдать — это так приятно
Настя, как только её выписали, старалась сидеть дома. Пару раз она ездила в больницу, чтобы узнать конкретнее, что с ней. Оказалось: у неё небольшая трещина в левой ноге, спасибо аварии, и ей наложили гипс на неделю. А подозрения на сотрясение мозга так и остались подозрениями. И на том спасибо. Девушка пару дней не выходила из своей зоны комфорта, которая ограничивалась её комнатой. Она ничего не ела, плохо спала, а все из-за случившегося. Подолгу фотограф просто сидела на холодном полу в комнате, смотря в пустоту и обвиняя себя в произошедшем. Здесь не было её вины, но она твердила обратное. Если бы русоволосой не нужна была помощь подруги для того, чтобы добраться, то с ней все было бы хорошо. Она была бы рядом. Flash не отвечала на звонки, закрывшись в себе. Все было бы проще, будь Соня рядом. Будь рядом хоть кто-то, кто выслушал её, понял, почему она это делает, но около нее было только горькое одиночество, которое было вечным спутником по жизни. На второй день после выписки девушки из больницы, Марку надоело её молчание, и он приехал к ней. Сначала русоволосая долго не хотела ему открывать, но самый короткий путь избавиться от того, кто стучится в дверь, это открыть её. Перед Маркулом стояла его девушка, но он с трудом её узнал. Казалось, вечная улыбка на её лица потухла, оставив после себя плотно сжатые губы, которые были искусаны до крови. Серые глаза, которые всегда светились счастьем, сейчас были полны грусти и отчаяния. Здоровый цвет лица так же покинул фотографа, превратившись в трупный. Марк за два шага преодолел расстояние, что их разделяло, и заключил Настю в объятия. Они почти не разговаривали в тот вечер, да и им это было не нужно. Они были рядом, а это главное. Весь вечер русоволосая проплакала на его плече, а он, в свою очередь, нашептывал ей успокаивающие слова, что мало чем помогали. В конце концов, Flash уснула от переизбытка эмоций, и только тогда Марк позволил себе усталый выдох. Он дал себе обещание, что будет рядом в любой момент её жизни. Плевать, если захочет выгнать. Плевать, если будет против. Плевать, если захочет избавиться. Ничего не выйдет. В этом Маркул был уверен.***
— Насть, ты же не можешь молчать вечность, — попробовал растормошить девушку Марк. — Могу. Умею. Практикую. Даю бесплатные уроки, — иронично ответила девушка немного приглушенно из-за подушки, в которую она уткнулась носом. — Остришь. Уже хорошо, — улыбнулся рэпер. — Поговори со мной, — спустя пару минут тоскливо проговорил парень. — Обычно я так говорю, — повернувшись к нему лицом, тихо прошептала фотограф. Сил уже не было. Ни плакать, ни винить себя и всех в этой ситуации. Просто не было. Они иссякли, как ручей в пустыне. — Расскажи мне, — продолжение фразы никому не требовалось. Сразу понятно, что он хочет, чтобы русоволосая поделилась своими чувствами и переживаниями, потому что, блять, видно, что она сама это уже не вывозит. — Чувства - это болезненно, — произнесла девушка фразу из какого-то сериала, который она как-то очень давно видела. Эта фраза зацепилась за её сознания, въелась в кору мозга и не собиралась покидать её голову в ближайшей жизни. — Так не всегда, — покачал головой Маркул. — Есть разные чувства: плохие, хорошие, нежелательные или просто непонятные мозгу и человеку в целом. Но чувства — это то, что делает нас нами, людей — людьми. Если бы не было чувств, то вряд ли мы существовали на этой Земле. — Не надо философии, — простонала Flash, прячась в свой панцирь, который представлял собой подушку, на которой она, собственно говоря, и лежала. — Это напоминает мне о ней, — она боялась произнести её имя. Боялась, что если сделает это, то осознание в того, что авария действительно была взорвет её мозг. Боялась, что признает произошедшее и тогда все начнётся по новой: слёзы, нервные истерики. Боялась, что если произнесет его, то слёзы снова, а главное мгновенно, заслонят её взор. Нет, она больше не может плакать. Нет ни сил, ни слез. Все выплакано за эти два дня. Да Настя никогда в своей жизни столько не плакала, сколько вырыдала за последние сутки. — Да, прости, — с сожалением ответил Марк, поглаживая русоволосую по голове в успокаивающем жесте, ведь её плечи снова начали судорожно дрожать. — Я не хотел сказать что-то лишнее. — Я знаю и ценю это, — послышалось из подушки. — Расскажи свою историю, до...всего произошедшего, — попросил Маркул. Фотограф «отлипла» от подушки, которая за прошедшие дни выжималась не раз, и даже не два. Flash начала вытирать слёзы, которых не было, просто это стало настолько рефлекторным и отточенным за пару дней, что делалось непроизвольно. Её движения были довольно резкие, но это успокаивало и завораживало парня. Сев в позу лотоса, девушка собрала свои растрепавшиеся волосы, которые она предварительно расчесала пальцами, в свободный пучок. Тяжело вздохнув и так же выдохнув, она покачала головой: — Я так не могу, — резко вскочив с кровати, она быстрыми и торопливыми шагами удалилась из комнаты. Марк остался на месте и прислушивался к каждому её действию. Сначала она выпила воды на кухне, а потом вышла на балкон, чтоб подышать свежим воздухом. Вдыхая свежий воздух, русоволосая чувствовала себя так свободно и спокойно, что не хотелось покидать это место. Под балконом жизнь идёт своим чередом, так почему же она застряла мыслями в самом ужасном дне? Где она так проебалась, что не может выкарабкаться, как бы не старалась. А она и не старалась. Она считала, что заслужила эту боль, эти эмоциональные стряски. Глупо, убого, тщетно, но по-другому она не умела. Добрая девочка, сломленная внутри жизненным путем. Открытая личность, рыдающая по ночам о том, что этот мир так несправедлив. — Заболеешь, — сквозь свои мысли расслышала фотограф бархатный голос парня, который накинул на её плечи свою куртку. — Мне все равно, — внутренняя сдавленность начала потихоньку уходить, оставляя после себя горечь на кончике языка, показывая, что это действительно было. — А вот если заболеешь ты, то меня убьют твои фанатки, если ты не устроишь автограф-сессию, — развернувшись к нему лицом, приговорила девушка, смотря прямо в глаза. — Я скажу, что сам виноват, — подойдя ближе и поставив руки по обе стороны от тела русоволосой, произнёс рэпер. — Думаешь они поверят? — сердце уже готово вырваться из груди и станцевать чечетку, ведь парень подошёл чертовски близко, нарушая всякое личное пространство, без разрешения совмещая его со своим. — Думаю, да, а, хотя, мне плевать, главное, чтоб ты не заболела, — серьёзно ответил Марк, смотря в серые глаза Анастасии. — Ты хотел услышать мою историю, — полу-вздохнув протороторила фотограф. — Завтра, — кивнул рэпер и, перекинув Flash через плечо, понес её в комнату. — А сейчас спать, — бодро, стараясь не засмеяться, проговорил парень.***
Мирон видел ее каждый раз, когда поднимал голову, глядя за стекло, в палату реанимации, где лежала Соня. Нет, он видел не девушку - смерть, стоящую в углу комнаты с косой и, похоже, сочувствующую ему, проводя своими могильно-холодными пальцами по её лицу и вздыхая. Мужчина в такие моменты подходил ближе, слегка покачивая головой в отрицательном и даже каком-то молящем жесте, будто говоря: "Дай еще немного времени. Забери меня.". Жнец лишь возвращался на свое место в углу палаты, опуская голову или ее подобие вниз. Даже он понимал: девчока-пиздец слишком молода, чтобы уйти вот так, чтобы спустить свою жизнь в унитаз реальности, чтобы проебать все шансы. Федоров сам когда-то чуть не умер. Ехал на мотоцикле, на пассажирском месте, попал в аварию. Все, вроде бы, точно также, но рэпер жив, ходит по земле, собирает стадионы. Соня тоже не раз попадала в больницу - только не в такую - в реабилитационный центр. А Яновичу было больно, холодно, пусто и тускло. Под кожей как-то неприятно щипало, будто в вены, в мышцы - во внутрь налили кислоту: не достаточно концетрированную, чтобы убить и разъесть сразу, но довольно сильную, чтобы ощущалось ее наличие. Голубые стены напоминают замок Снежной королевы, где Окси - Кай по неволе, лепящий из букв С, М, Е, Р, Т, Ь слово "жизнь" для своей Герды, лежащей на ледяной кровати за стеклом. У него мерзнут руки, медленно стынет кровь в жилах, но Мирон отчаянно пытается собрать ебаные буквы, понимая, что это напрасно. Блять, все без толку: просьбы, мольбы, попытки. Абсолютно все. Мужчина хочет послать нахуй жизнь, смерть, все высшие силы, пойти напиться - не делает этого: все равно не сдохнет. В душе пусто. Даже нет привычного перекати-поля ни в мыслях, ни на выжженом солнцем пустыре, а вокруг самого Федорова - душащий вакуум. И нет цветов. Точнее, они есть, но их восприятие не имеет никакого смысла. Какая разница надевать черную футболку или зеленую? Зачем ему знать, какого цвета сегодня небо? Зачем ему вообще что-то в этом мире, если никто даже не пытается его найти? Да и никому в голову не приходит, как Янович потерялся, запутался и отчаялся. Окси в очередной раз поднял голову, заметив боковым зрением трех человек, стоявших в углу. - Вы кто? - спросил Мирон. Это были предки Сони. Крепкий мужчина лет пятидесяти на десять сантиметров ниже Федорова оказался отцом девушки: тем самым богатыми бизнесменом, который бросил свою дочь в Питере, а сейчас стоял около её палаты с лицом, отображающем точно не жалость - гнев, скорее. Рядом была женщина такого же роста с короткими пшеничными волосами - мать программиста, пытавшаяся изображать грусть и печаль, неественность коих можно разглядеть сразу. - Мы - ее родители, - произнесла женщина. - Я - Наталья Николаевна, а это, - она указала на супруга. - Сергей Анатольевич. А вы кто? - Мирон Янович, - ответил рэпер. - Молодой человек вашей дочери. Вам ведь ее даже не жаль. Окси был прав: им было абсолютно похуй на нее. Эти два толстосумма давно забили на Соню, даже не пытаясь узнать, как у нее дела, что с ней. Да и приехали только для очередной галочки и во избежание разгромных и осуждающих статей и сюжетов в СМИ. Только девушке не нужна вся эта писанина: она бы точно не хотела, чтобы ее состояние обсуждала вся страна. - С чего вы взяли? - поинтересовался отец звукаря. - Если бы вам было не похуй, - начал рэпер. - То вы бы хоть иногда ей звонили. Если бы хоть каплю переживали за нее, то знали бы, сколько раз она пыталась жизнь самоубийством. Вы ждали сына, наследника, уверен, а родилась она. Никому ненужная девочка Соня, на которую можно насрать, ведь толку от нее не будет. Вы сами убили себя для нее. Вы сами уничтожили крошки любви, оставшиеся в ней. Вы - теперь никто. И я бы на вашем сейчас ушел, а не продолжал играть на публику. - Что ты сказал? - возмутилась Наталья. - Перефразировать? - вздернул бровь Мирон. - Хорошо. Идите нахуй. Молодец, Федоров, ты только что прогнал её родителей, когда тебя об этом никто не просил, кроме твоего воспалённого и задетого фатумом эго. Умница, ничего не скажешь.***
Прошла неделя с той катастрофы, которая перевернула жизнь четырёх людей одновременно. Трое из них были в сознании, но такое ощущение, что отсутствовали в этой Вселенной. У двоих из них мысли крутились около Сони, а у третьего — около Насти. Авария никого не пощадила. Сделала девушкам больно, а парням ещё хуже, но только морально. Знаете, все говорят, что моральная боль - сильнее физической, и этот случай не стал исключением. Это пришествие разделило четыре жизни на "до" и "после". И если вначале все, казалось бы, было не так уж плохо, то с каждым днём надежда на то, что DJ очнётся таяла. Чем дольше она в коме, тем меньше её шансы вернуться в этот гребаный мир, полный боли и страдания. Мирон старался быть сильным, стралася держаться, но видеть ЕЁ такой было выше его сил. Пару раз он хотел уйти и спиться в первом попавшемся баре, но мысль о том, что она очнётся в момент его отсутствия, отрезвляла его. Где-то на третий день после выписки Насти, девушка пришла к подруге. Даже умудрилась выгнать Мирона из палаты, хотя это было очень сложно. Она просидела с ней полдня, рассказывая о том, как им плохо без неё. Врачи говорят, что с людьми в коме надо разговаривать, чтобы они чувствовали себя нужными, чтобы знали, что есть те, кому не плевать. Flash не хотела уходить, хотела сидеть рядом с ней и просить прощение, хотя даже Соня бы сказала, что в случившемся нет её вины. В тот же вечер Марк приехал к русоволосой, с сумкой с вещами в одной руке и пакетом с едой в другой. Он будет рядом в трудный период её жизни. Не может не быть. Со временем фотографу стало легче, но мысленно она все равно всегда была рядом с подругой. Она бы многое отдала, чтобы оказаться на её месте. Чувство вины всегда сжирало её изнутри, даже когда она была не виновата. От мыслей нельзя спрятаться, но их можно научиться контролировать. К сожалению, для этого требуется много времени, которого в жизни очень мало. На пятый день после произошедшего, Настя снова начала улыбаться, не так ярко и открыто, но зато искренне. Спасибо Марку, он очень старался ради этого. На седьмой день после случившегося русоволосая не выдержала его чрезмерной опеки и, предварительно закрыв дверь снаружи и забрав все ключи от квартиры и его машины, вышла из зоны комфорта. Заказала такси и поехала в больницу, чтобы снять гипс и зайти к подруге. — Марк, ты достал! — кричала русоволосая, обуваясь. — Мне надоела твоя опека! Сколько можно?! Я поехала к Соне! — Нет, ты без меня никуда не поедешь, — послышалось из соседней комнаты. — Удачи, — с усмешкой на губах проговорила фотограф и захлопнула дверь, предварительно выйдя в подъезд. — Это не очень смешно, — Маркул попытался открыть дверь изнутри. — Ты ведешь себя, как ребёнок. Открой дверь. — Знаешь, я тут подумала, — девушка наклонила голову в бок, делая вид, что размышляет над его словами. — Нет уж, Марк. Сиди там и думай над своим поведением, — демонстравно показав ключи, зная, что рэпер смотрит в глазок, Flash улыбнулась и начала спускаться по лестнице.***
- Мирон, - тихо позвала его Настя. - Что? - прохрипел мужчина, повернув голову в её сторону. Ему, по сути, все равно, что она скажет: Федоров некоторые фразы даже слушать не будет. На него уже не давят стены, ему не мешают звуки - внутри его легких кристаллизируется воздух, вонзаясь в живые ткани. Это не так уж и больно, если сравнить с тем, что внутри него разлагаются остатки надежды на нормальную, возможно, счастливую в самых смелых мечтах жизнь. - Мне нужно тебе кое-что сказать, - проговорила фотограф. Ей тоже было отнюдь не весело. Русоволосая проревела 5 часов, если не больше, узнав о состоянии Сони. Кома, из которой никто не дает гарантий, что она выйдет. Звукарь может пролежать так еще неделю и очнуться, а может и вообще не открыть глаза. На самом деле, во втором случае сбылась бы мечта наркомана-суицидника: девочка-пиздец умерла бы, затаскивая с собой в могилу еще двоих точно. - Слушаю, - безучастно хмыкнул Янович. Лучше всех сейчас, как ни странно, Соне: ее больше не ебет жизнь, рука не тянется к лезвию оприори - вообще ничего не происходит. У нее все остановилось на моменте, когда в них врезалась машина - девушка не видит всего ужаса, который происходит вокруг: не видит Настю в ранах и с поломанной ногой, не видит скорбь всего еврейского народа на лице Окси, а если и заметила, то пошутила бы по этому поводу, не видит состояние Марка. - Соня не может иметь детей, - выдохнула Flash. - Знаю, - сухо ответил Мирон. - Она ездит в один детдом и хочет усыновить одну девочку по имени Богдана, - продолжила фотограф. - Я понимаю, что тебе сейчас плохо, но... - Ты хочешь, чтобы я привез ребенка сюда? - спросил мужчина. - Если им не суждено будет больше встретиться, то пусть хоть запомнит ее такой. Молчаливой. Лежащей на больничной койке, но еще живой. Бродящей по тонкой грани жизни и смерти. Пусть просто запомнит ее. Пусть с малых лет знает: люди умирают, и не всегда это происходит по их воле или окружающих. - Ты смирился с этим? - со слезами на глазах выдавила из себя Настя. Федоров кивнул. Он не хотел - ему пришлось, потому что травить себя ебаными надеждами, от осколков которых будет только хуже, рэпер не собирается. Окси - взрослый мальчик и прекрасно понимает: жизнь человека - коротка, полна страданий, кончается смертью. А еще Янович знает: люди умирают - живут по-разному, с своих собственных мирах, но сдыхают все одинаково. От человека остается все: куртка на вешалке, кроссовки в тумбочке, чашка с заваркой на дне и воспоминания в головах других - так много и, в это же время, ровным счетом ничего. - Знаешь, Насть, - вздохнул Мирон, подойдя к ней. - Как бы мы ни старались, как бы мы не хотели чего-то - против смерти мы, к сожалению, бессильны. Я понимаю, что она - твоя подруга, но вспомни... Сколько раз Соня пыталась умереть. Она прожила мало, но её звезда горела безумно ярко, будто завтра не будет: его действительно могло не быть. - Не плачь, - попросил мужчина. - Последнее, думаю, что ей хотелось бы видеть - твои слезы. Принять и смириться будет трудно, но ты справишься. Марк поможет, если что. - А ты? - спросила фотограф. - Думай, в первую очередь, о себе, - проговорил рэпер. - Сейчас твое состояние - намного важнее моего. Поехали.***
Мирон не любил детские дома. Хрен знает, каковы на то были причины, но видеть тех, чьи судьбы изначально сломаны, тех, кто никогда не почувствует родительского тепла - только гнет, осуждение и холод со стороны взрослого поколения, он просто не мог: на его глазах затухали яркие люди, на его руках умирали карьеры, и, казалось бы, можно уже и привыкнуть, нейтрально относясь к этому, но мужчина по-прежнему не любил детские дома. Настя вылезла из машины, взглянув на Федорова. Рэпер невольно рисковал стать свидетелем еще одной смерти, наверное, самой неожиданной для всех, но достаточно закономерной для него - своей смерти. Нет, не кончины тела - увядания души, которой у него нет. Если чего-то не имеешь, то терять это - безболезненная процедура, верно? Только Яновичу хуево. Хуевей, чем в тот момент, когда Соня ушла утром, ведь тогда он знал: девушка вернется. Хуевей, чем во время приступа. Хуевей, чем когда-либо. Потому что теперь на него давит свинцовое небо, бесит снег, смешанный с грязью, и не вселяет надежды детский дом с обшарпанными стенами. - Идем, - сказала фотограф, дернув его. - Богдана внутри. За дверями все было еще унылее, нежели снаружи. Русоволосая о чем-то говорила с воспитателем - Окси не слушал - он просто думал, в кого превратятся дети, выросшие здесь. Если ты хочешь ребенка, то будь за него ответственен, а не сдавай в притон, пополняя своим решением очередную и не самую лучшую прослойку общества. На самом деле, у них еще есть шанс стать людьми. А что вообще такое стать человеком? По сути, нелепые пережитки прошлого, где человек - это тот, кто работает на заводе на благо страны, всегда готов кинуться и в огонь, и в воду, спасая кого-то. Тогда Мирон - это нелепая пародия. - Сейчас я ее приведу, - кивнула воспитатель. Русые волосы, грустные глаза. Маленькая копия Сони. Мужчина, словно заговоренный опустился перед ней на колени, заглянув в безоблачное небо детства, которое у девочки отняли. - Привет, - попытался улыбнуться Федоров. - Меня зовут Мирон. - А меня - Богдана, - ответила она. - Тетя Настя, здравствуйте. - Здравствуй, солнце, - сказала фотограф. Рэпера просто передернуло. Хотя, нет. Его жестко переебало, когда Янович увидел ее. Окси не знал, что говорить, пока Богдана сама не задала вопрос, который практически убил его. Лучше контрольную пулю в лоб, чем это, честное слово. - А где мама Соня? - Именно для этого мы здесь, - начала фотограф. - Нам нужно поехать в больницу, и ты сама все увидишь. Девочка все поняла, осознала, что с девушкой что-то не так: ее лицо исказила эмоцию испуга, когда воспитатель отвела переодеваться. - Они похожи, - прошептал Мирон. - Слишком сильно. - Только глаза у неё, как у тебя, - заметила Настя.***
Соня находилась в коме неделю - все это время видела один и тот же сон: похороны. Её личные. Нет, девушка не боялась смерти, плевала с высокой горы, если честно, поэтому даже сейчас, очнись бы она, мнение звукаря ничуть бы не изменилось. Для нее погибель - неизбежный конец, а какой смысл страшиться того, от чего никто не может сбежать? Девочка-пиздец пыталась согреться в собственном сне и панически боялась толпы около ямы, куда опускали ее гроб. Черный. Лакировный. Как она и хотела. Сонь, ты ведь мечтала о смерти, почему плачешь, когда видишь это со стороны? Около нагробия, грустно склонив голову, стоит мужчина в темном костюме, которые терпеть не может их. Мирон надел его ради нее и только. Рядом плачет, держась за рэпера, Богдана. Маленькая ладошка девочки в большой с колесом Сансары на тыльной стороне и буквами. - Мама Соня, - произнесла она. - Вернись. - Она не вернется, - проговорил Федоров. - Попрощайся с ней. Девушка громко закричала, упав на землю. Ей было больно. Впервые за всю жизнь программист поняла, насколько хуево другим людям, какую херню она натворила бы, если бы умерла раньше. DJ закрыла лицо руками, а когда убрала ладони, то увидела палату, Настю, Яновича и ребенка. Только ей стало страшно, поэтому она резко дернулась, попытавшись спрятаться. Социофобия. О ней никогда нельзя забывать.