(Три звезды)

Когда-то он верил в такую вещь как «бумеранг добра». Был уверен: если ты людям хорошее будешь делать – они тоже тебе взамен счастье принесут. Лет до 9, наверное, верил; а потом решил однажды помочь худому очкарику в драке против главных хулиганов школы, но сам отхватил, а этот ботан еще и рассказал тем ребятам, что видел, как Мирон тетрадь их главного у училки спиздил, порвал и в унитаз спустил. Больше Мирон ни в добро, ни в людей не верил. До этого всего ебаного пиздеца с его родственной душой. Мама всегда говорила, что он мечтатель, он на это краснел и улыбался, ему было приятно. Вот только потом пришло осознание, что во взрослой жизни мечтатели не нужны – нужны деятели, нужны люди, разрушающие устоявшиеся границы и барьеры. И он разрушал, несмотря ни на что, не обращая внимания на злые языки, не замечая за собой косяков. А потом пришел Слава и вылил на него ВСЁ. Тогда и небо потускнело, и солнце начало светить хуже, и розовые очки разбились стеклами внутрь. Мирон ненавидел Славу именно за это – за разрушение его Империи. Ах, этот панч, этот чудесный панч, про который в начале Окси подумал – бред, на хуй Карелин вообще его впихнул в свой текст, это же вранье. Действительно, Империя Мирона не разрушилась: билеты скупались, треки слушались, люди млели от него. Однако все были без понятия, что у Мирона была еще одна Империя. Главная Империя. Империя его жизни, а заключалась она в обычном, пиздец каком простом желании. Этого хотят все: от мала до велика; этого хочет даже самая черствая и мерзкая душа на планете - коей Фёдоров, как он считал, не является – он хотел банальных любви и счастья. И Слава Карелин, разрушив это все, не мог и подумать о том, что станет новым небом, солнцем, розовыми очками для Мирона. О, Фёдоров то поверил и снова запустил этот ебучий бумеранг добра. А эта херовина, возвращаясь, чуть изменила угол падения, и Мирон не смог его поймать, бумеранг вхуярился ему в лицо с не в рот ебовой силой, снова разбивая эти хуевы розовые очки. И Мирон Фёдоров ослеп. Ему «солнца не видно» и «здесь нехуй ловить». * Он лежит на постели, свернувшись калачиком, и в голове пу-сто-та. Абсолютная и непроглядная. В этой пустоте иногда появляется Евстигнеев, спичкой себе пытается путь осветить, но Мирон упрямый, Мирон хуярит порывами холодного воздуха, и спичка потухает молниеносно. Но Ваня тоже не пальцем деланный, у Вани ебаный завод по производству спичек, он подготовленный, и каждый раз, несмотря ни на что, все равно приходит со своим маленьким огоньком – Мирон благодарен. И вот сидит он в своей пещере, ебучий Бог ветра, и наслаждается то затуханием спички, то ее новым загоревшимся огоньком, и ему нормально. Он даже с каждым разом ветер все тише и тише делает, уже почти готов прекратить, вот только последний раз дунет. Внезапно в пещере появляется кто-то еще, и это не привычный маленький огонек, это ахуеть каких размеров пиздецки слепящий и мощный прожектор. Который выискивает свою жертву, ему похуй на ветер: дуй, не дуй; здесь новые технологии, не ваш Золотой век, дорогой Бог ветра. И этот прожектор, будто тот не весит пару тонн и от него не хуячит как в парилке, несет Вячеслав Карелин. Гордо подняв подбородок, иногда выглядывая из-под солнцезащитных очков – нахуя они ему в пещере? Да тут же прожектор хуярит. Парень несет его как трофей, ебаный лавровый венок на древнегреческих Олимпийских играх. Несет своему царю/Богу/возлюбленному; и с силой херачит его Мирону на шею, перекрывая доступ кислорода, а также, соответственно, способность выпускать ветер. Мирон в растерянности и прострации, к нему никогда еще так близко не подходили - не имели права; а этому пацаненку – хоть бы что. Бросает свое тупое, но ёмкое «Антихайп!» и разваливается рядом, положив голову Мирону на колени, ластится, как кот, а как только Фёдоров тянет руку, чтобы погладить – шипит и отсаживается, но все равно следит полуприкрытыми глазами: «моё, не трогать, я потом сам его заберу». Самому Окси это все надоедает за долгое время. Надоедает это постоянное приближение/отторжение. Мужчине уже не 15, ему эти детские игры не нужны; а Слава, несмотря на то, что младше всего на пару лет, видно, еще не наигрался. И Мирона прорывает, его несет хуй пойми куда: то ли Англия, то ли Альпы, то ли Барселона, то ли Милан. Он без понятия, просто уезжает, взяв с собой только паспорт и старый айпод, перед этим полностью заполнив его песнями, под завязку. Не заходит в интернет, не фоткается с фанатами. Только ходит на экскурсии, читает взахлеб тысячи книг и пьет чай, много чая, а в моменты, когда совсем пиздец – рыщет по магазинам и покупает глазированные сырки, совсем не такие как в России, да он, в принципе, сырки недолюбливает. Но тут уж, извините, приход словил. Он не знает, когда возвращается, это, вроде число 24. Сентябрь. Прилетает в аэропорт, заказывает такси и приезжает в свою квартиру. Открывает и тихо, сам не зная почему, ведь живет один, заходит. Осматривается – в прихожей все на своих местах, идет в гостиную и видит милую картину – Евстегнеев спит на одном диване, а на другом посапывает Порчи, неудобно свернувшись. Окси даже не думает о том, что они заарканили его хату, пока его не было – у обоих парней и так есть нихуевые квартиры с евроремонтом и прочей поеботой в шикарных многоэтажках. Переживали. На сердце разливается тепло и, впервые за долгое время, на лице появляется улыбка. Смена обстановки ему действительно пошла на пользу, он набрал пару килограмм, даже приступов почти не было в последние дни, поэтому-то и решил вернуться. Он идет на кухню, прикрывает за собой дверь и ставит кипятиться чайник, потом наливает себе чай и просто наслаждается рассветом, глядя на улицы центра, где люди - заспанные и недовольные – плетутся на работу. В гостиной слышатся шебуршения и негромкие голоса, на кухню пока никто не заходит, потому что парни разбредаются по ванным. Мирон, как пятилетний, мать его, ребенок, собирается подшутить над парнями – он прячется за холодильник, который открывает ему хороший вид на происходящее в кухне, а его не выдает. Забравшись в свое «логово», мужчина хихикает в ладонь, когда слышит приближающиеся к кухне шаги; внезапно у кого-то звонит телефон, и Мирон видит Евстегнеева, заходящего в кухню с трубкой у уха. - Карелин, да я тебе говорю, его нет на квартире в Англии, - слушает пару секунд ответ собеседника. - Нет, я тебе уже тридцать раз сказал – мы не будем звонить его матери, когда Мирон вернется, он нас ебнет за это, - ждет еще пару секунд. – Блять, ты хуйню несешь, ты же его родственная душа, почувствовал бы, если бы с ним что-нибудь слу…- фраза пропадает в немом вскрике. Мирон, не заметивший за этим всем разговором того, что вышел из своего укрытия, стоит сейчас прямо перед Ваней и тупо смотрит на Рудбоя. Взгляд, возвращенный Фёдорову, тоже особым умом не отличается. Проходит минута, две, в трубке что-то надрывно говорят. Ваня будто не слышит, мобильный выпадает из его рук. – Ты сукин сын! – последнее, на что успевает отреагировать Мирон перед тем, как Евстигнеев кидается на него и начинает херачить по ебальнику. ** - Ну что, успокоился? – спрашивает Окси, прижимая к разбитому носу пакет со льдом. - Если ты не заткнешься, я подойду и врежу тебе еще раз, - сплевывая на пол ("Господи! Как в хлеву", - причитает про себя Мирон), отвечает Охра. Порчи сидит между ними и смотрит то на одного, то на другого. Когда пару минут назад он забежал на кухню и увидел Мирона, да еще и Мирона, которого пиздит Охра, португалец думал, что схватит инфаркт, но все обошлось, он даже смог их разнять. И вот теперь сидит и смотрит на них, прожигающих друг друга взглядом. - Hey, guys! Может, вы уже остынете? – с акцентом говорит Порчи. - Пусть сначала этот уебок расскажет: где был все это время, какого хуя съебал и почему не додумался даже взять с собой телефон? – Ваня смотрит исподлобья, Мирон хочет закатить глаза, но понимает – парни переживали за него, они – друзья, они поймут. - Мне нужно было отвлечься, проветрить голову, сменить обстановку. Слишком много произошло, слишком много навалилось, это были пиздецовые несколько месяцев. Просто в один день я понял, что мне нужно съебать отсюда, без всех. Не видеть никого, не слышать, отключиться. - Ты мог хотя бы оставить записку, Миро, - говорит Ваня, и мужчина понимает – больше не злится, если так изменяет его имя. – Ты не представляешь, что с нами было, когда мы пришли, а тебя нет. Ты же знаешь свое состояние, тут начнешь переживать, даже если ты за сигаретами выйдешь, а ты исполняешь такое. Тебя не было 10 дней! Ты понимаешь, что мы были готовы в розыск тебя объявлять. Вся рэп-тусовка на ушах стояла, Тимарцев башкой об стену бился, Мамай вообще чуть не откинулся, даже Карелин, - и Рудбой замолкает, потому что от одного упоминания о нем Мирона кроет сильнее, чем от душещипательной речи Евстигнеева. Мирон не хочет знать – что Карелин. Он не для этого съебывал от всего мира на 10 дней, чтобы вернуться и напороться на знакомые, ждущие его с придыханием, грабли. Он не хочет снова на них наступать, снова верить, снова разочаровываться. Поэтому он просто смотрит на Охру умоляющим взглядом и мысленно просит молчать. Тот лишь вздыхает и как-то безнадежно качает головой. Порчи, все это время сидевший молча, лишь кладет свою руку на плечо Мирону и аккуратно сжимает – все еще думает, что тот рассыплется от одного прикосновения. - Мэн, ты хоть поднабрал в весе, я смотрю, - улыбается Порчи. - Да, еда в этой Европе суперкалорийная, - Фёдоров улыбается в ответ. Да только все понимают, что не в еде то дело. 30 с хуем лет не помогала, а тут вдруг за 10 дней набрал килограмм больше, чем за последние два года. Причина поправки названивает на телефон Евстигнеева, который улыбается тоже и под пристальным взглядом сбрасывает каждый новый входящий; сбрасывает, сбрасывает, а потом отключает телефон вообще. Потому что так лучше, потому что выбор сделан, потому что каждый из НИХ хочет свои правила диктовать. Мирон снимает с шеи удушающий лавровый венок, вдыхает побольше воздуха и сдувает прожектор к херам, вместе с вцепившимся в него Славой. Да валуном вход в пещеру закрывает, чтобы теперь никто не зашел. Он больше не хочет разрывать свою душу на миллион частей. И уж точно не хочет делить ее со Славой Карелиным.

***

Окси плескает себе на лицо холодной водой, проводит ладонью по шее и плечам и смотрит в зеркало. Отражение зырит в ответ осунувшимся взглядом, в котором читается неприязнь. Мужчине похуй. Он идет на кухню, заваривает все ещё чай и открывает вотс ап, где висит непрочитанное сообщение от Дизастера. «Чё?», - вскрикнет кто-то. Так у них баттл через пару дней, надо лично то друг друга узнать перед всем этим каламбуром. Они переписываются о какой-то херне, Мирону не нравится, но он поддерживает скучную, немного провокационную и подъебывающую переписку. После его вчерашнего возвращения они с ребятами сходили в магазин, накупили Мирону еды, немного посидели, обсудив, что же происходило в России за время отсутствия Мирона, а потом парни разъехались, перед этим взяв клятвенное обещание с Окси, что тот позвонит или напишет, если вдруг станет хуево. Жид покивал на это все и выпроводил гостей за порог. Наконец разлегся на шикарно мягкой и огромной кровати (в отеле они все были мерзкими) и провалился в сон. Сейчас, сидя за столом, он чувствует себя странно, будто чего-то не хватает, начинаются загоны, начинаются мысли. Сегодня у него встреча с Мамаем, который обещал всечь ему, если Мирон не придет, но она планируется только к вечеру. Он думает о написании текста на баттл, но почти сразу отметает эту идею, он же Оксимирон, он все успеет. Ага, вот на прошлом баттле он успел, так успел. На телефон приходит сообщение от Евстегнеева с просьбой сообщить – как дела и самочувствие Фёдорова, как мамка, честное слово. Отвечая на сообщение, он не сразу слышит звонок в дверь. Спустя пару минут трезвон повторяется, и Мирон хмурится – он никого не ждет. Однако, все равно поднимается и идет к двери – не сумасшедший же за ней стоит. Смотреть в глазок, конечно же, для слабаков, поэтому дверь он открывает в полном неведении. А, все-таки сумасшедший. Причем и с одной, и с другой стороны от двери. Поток мыслей врывается в до этого спокойную голову, и Фёдоров почти падает, потому что перед ним то, чего он избегал 10 дней (почти все время их знакомства, если сказать точнее). Это сейчас совершенно не похоже на Славу Карелина, которого Мирон помнил. Это будто прошло все круги Ада, Чистилище; и так по 10 подходов. Раньше светящиеся озорным блеском ярко синие глаза, с хитрым прищуром, сейчас больше напоминали выцветшую на солнце голубую краску, а мешки под этими глазами могли соперничать с самым фиолетовым закатом. Волосы отросли так, что Славе приходилось их постоянно поправлять. Он не был пьяным, но марево алкоголя тянулось за ним по-королевски длинным шлейфом. Он смотрит как-то измученно, каждые пару секунд прикрывая глаза и сжимая челюсти, будто борется с головной болью или просто с головой. Мирон смотрит на него, и все летит в пизду. Весь план поведения, выстроенный за 10 дней, скомканный, валяется в самой дальней урне. Сердце щемит и тянет – тахикардия, инфаркт, что это, блять? Ему насрать. Просто сейчас ахренеть как. Сильно. Больно. Смотреть на вот такого Славу Карелина, но еще больнее осознавать то, что довел его до такого состояния никто иной как ты сам. И, когда Слава в очередной раз прикрывает глаза, сжимает челюсти, потом резко поднимает голову и смотрит этим своим взглядом, будто умоляя пригреть; как бездомный щенок на улице, которому ты дал кусок булки, теперь тащится за тобой – так и Карелин сейчас просит одним взглядом пустить. Мирон ненавидит себя, просто, блять, не выносит, хочет выброситься из окна и нажраться таблеток/вскрыть вены/послушать Стаса Михайлова – умереть, одним словом. Потому что он ебаная мразь, потому что он несоображающий идиот, и собственные принципы ему дороже счастья. Потому что сейчас он приваливается к косяку и смотрит на Карелина безразличным взглядом, кидая, будто в пустоту: - Чего тебе? – Карелин стоит, кажется, из последних сил. Его все время клонит куда-то в сторону, а в глазах Мирон, сам не понимая, как, начинает видеть расстройство Славы. Точнее, он замечает хоровод личностей, меняющихся со скоростью света. Чуть ли не физически чувствует, как Карелину сейчас хуево; но у него тут вообще-то план поведения, составленный за 10 дней, жизненные принципы и отсутствие мозга, поэтому он молчит и все так же безэмоционально ждет ответа. - Привет, - давит из себя хрипло Слава. И, какого хуя? - хочется заорать Мирону, потому что одного этого ебучего слова, сказанного на грани слышимости, хватает для того, чтобы нахер разрушить и спустить в унитаз выстроенную линию поведения Фёдорова. Тело теперь работает отдельно от мозга, тело изголодалось и изнылось, телу, за эти до хуища дней тотального воздержания от прикосновений к соулмейту, теперь хочется лишь оказаться как можно ближе, раствориться. Барьеры и крепости падают. Мирон тянет на себя Славу и утыкается носом в длинную шею. Руки Карелина молниеносно взлетают и очень удобно обвивают в кольцо тощее тело Мирона, вжимая в себя, врастая самому. Сгибается в три погибели и прикасается губами к лысой черепушке. У Окси, кажется, немеет мозг. Он не знает, сколько они так стоят, но Слава почти прекращает дергаться в его объятиях, и сейчас все уже перерастает в неловкость. Это будто просто был необдуманный порыв тел, сами они здесь ни при чем. Поэтому Фёдоров первым выпутывается из объятий и отступает на шаг. Взгляд Карелина все еще немного расфокусированный, но уже не такой забитый. - Будешь чай? – Мирон наклоняет голову на бок и внимательно наблюдает за Славой, тот лишь кивает головой и разворачивается – закрыть за собой дверь. Порыв эмоций, вся херня, но соседям их личную жизнь наблюдать не обязательно. Окси идет на кухню, параллельно ругая себя за это выдуманное «их». Да нет никаких «их», есть Мирон и Слава, Окси и миллион личностей в одном человеке, биполярный и диссоциалочник. Потрясающая партия. Федоров наливает новую воду, включает чайник и лезет в шкаф за печеньем, сахаром, кружками, адекватным объяснением происходящей ситуации, но находит лишь первые три пункта данного списка – расстраивается. Карелин все это время, как истукан, стоит в дверях и не решается зайти, потом все-таки, тихо цыкнув, садится и ставит локти на стол, ждет пару секунд, цедит тихое – «нет, меня учили правилам приличия» и убирает руки со стола, кладя их на колени. Мирон надеется, что ему послышалось. Он начинает в два раза громче стучать дверцами шкафов, ножами, кружками, лишь бы не слышать еще каких-либо диалогов Славы с его табором. Через пару минут чайник кипит, Мирон разливает кипяток по чашкам и ставит одну перед Славой, одну перед собой. Потом пододвигает коробку с множеством разных чаев к парню, перед этим взяв себе пакетик обычного чая с цитрусами. Карелин сидит и смотрит на эту коробку, как на самый лучший подарок, Окси видит, как у пацаненка разбегаются глаза, и на губах у жида – непроизвольно – появляется улыбка, которую он маскирует за кашлем. Карелин, предположив, видимо, что кашель – недовольство его долгим выбором, тащит один пакет не задумываясь, кидает его в чашку, а потом смотрит на Окси, тот, не ясно как, понимает немой вопрос в глазах. - Бери, сколько тебе нужно. Я слышал, что ты помешан на чае, - «и на мне», хочет добавить, но сдерживается. Карелин счастливо улыбается и берет еще один пакетик, кидая его в кружку вслед за первым. Они пьют чай в тишине, сидят так минут 10, но Слава, кажется, успокаивается окончательно после кружки живительного напитка и смелеет. - Где ты был все это время? – задавая вопрос, он смотрит Мирону в глаза, причем без тени того взгляда, который был перед дверью. Мирон приподнимает бровь, будто спрашивая, как это тебя ебет? Но Слава взгляд не отводит и сидит все так же спокойно, дожидаясь ответа. - Много где побывал, долго нигде не хотел задерживаться. - Почему уехал? - Личный вопрос. Так было нужно. - Даже Евстегнееву ничего не сказал. Так любишь устраивать заварухи вокруг себя? Все на ушах стояли, ты своего добился. Твое правило: «Хайпа много не бывает», - действует превосходно. Но ты мог хоть немного подумать своей башкой, включить ее на одно мгновение. Ебучей записки было бы достаточно, но ты, как герой самых дешевых, хуевых романов, просто свалил в закат. - Ваня в курсе, что у меня есть такая привычка, все нормально. - Да? Наверное, как раз из-за этого знания он здесь чуть ли ни в припадке валялся. Из-за этого знания он несколько дней не спал, звонил на вокзалы и в аэропорты, чтобы хотя бы узнать, в какую именно пердь ты подался? - Видишь, у него есть отработанный план, - Окси пожимает плечами, его это начинает бесить, вся эта показуха. - Хорошо, тогда Порчи, который написал чуть ли не всей Англии, чтобы, если тебя заметят, сказали ему. Тимарцев, который баттлы перестал проводить и гонял по всем знакомым, выискивая тебя там? – Карелин уже вскочил со стула и нависал над Окси, бешеный, в глазах огни горят, хочет правды. Правды? О, нет, только после того, как сам Мирон ее получит. - Ой, я смотрю, ты такой пиздатый, так за всех переживаешь, а что же ты не говоришь о себе? Что было с тобой? Или ты просто «случайно» услышал о моем исчезновении? Сорока на хвосте принесла? Что ты чувствовал? Каково тебе было? Что же ты, блять, молчишь? Тебе это нравится? В кайф? Играть со мной, подпускать, а потом откатывать назад, ничего не объясняя? «Вот он я, буду заебывать тебя в твиттере и онлайн, но на баттле не приму руку помощи; буду хуяриться в бешеном трипе от осознания встречи, но на смс-ки не отвечу; буду смотреть полными обожания глазами на какой-то вписке, но обсудить все по-взрослому не захочу; а потом приду к тебе в квартиру в четвертом часу утра, выведу из душевного равновесия, пообнимаю и съебу в рассвет, ничего не объяснив». Зачем? Да потому что прикольно это, потому что пизданулся окончательно. Ты больной, Слав, а мне ещё больные в жизни не нужны. Себя хватает. Знаешь, как сказал один известный мудак, прости, немного перефразирую – лучше я сдохну ебучим биполярочником, чем буду жить с тобой. Мирон успевает вдохнуть лишь один раз, когда получает удар в скулу. Второй раз, вообще-то, за последние два дня. Хм, может, стоит задуматься и проблема не в людях? Но он не успевает ничего сообразить, потому что в следующую секунду огромные руки хватают его за воротник выглаженной до блеска, чуть ли не накрахмаленной рубашки, и тащат на себя. Он не успевает построить так им любимую линию ебучего поведения, потому что мозг останавливается, как и сердце, как и тело, как и время. Не останавливаются только губы Славы Карелина, нещадно приближающиеся к губам самого Мирона. Остается три секунды, две, одна. Финиш! Можно заканчивать повествование о жизни Мирона Яновича. Можно класть его в гроб, закрывать крышку, опускать в землю и, наконец-то, закидывать землей, да побыстрее, иначе он во все тяжкие пустится, ему теперь терять нечего, он испытал одним прикосновение к чужим губам, кажется, все. Он знал, что у родственных душ сильная связь, но не думал, что она проявляется так. Что просто целовать свою родственную душу будет так. Потому что все что было до этого – херня. Господи, да он, можно теперь с уверенностью сказать, и не целовался раньше. Просто те поцелуи – были не настоящими, это как когда ты хочешь мяса, а тебе подсовывают сою, на вид, вроде, котлетки-то одинаковые, а вот запах, вкус, все – совершенно другое. У Мирона ноги подгибаются, и Слава поддерживает его как может, вжимая в себя. Это просто какое-то ебантяйство. Нельзя было скрывать такое, если бы Окси узнал, что будет столько чувствовать, он бы при первой встрече с Карелиным далеко не разговорами с ним занимался. Слава будто чувствует его мысли – то, как Мирону хорошо. Сам же Слава морщится. Резко отстраняется и хватается за голову; и начинает орать, сквозь сжатые губы. Фёдоров в прострации, не понимает, что делать, поэтому просто стоит. Слава же размыкает губы и начинает что-то злостно шептать с каждым словом все увеличивая громкость. Наконец, Мирон слышит, что говорит Карелин и руки немеют. Будто мантру Славины губы повторяют всего два слова, которые представляют собой двух людей, что борются сейчас в одном теле. Слава резко поднимает взгляд на Мирона: смешиваются бешенство и мольба. Потом Карелин подрывается с места и убегает из квартиры. Но даже после того, как дверь хлопает, в голове Мирона остаются два слова, что пульсируют вместе с накатывающим приступом. Когда он валится на пол и начинает задыхаться в истеричном хохоте, какая-то отдельная часть не затронутого болезнью мозга понимает, что он тоже начинает говорить эти слова. Между припадками истерического хохота пухлые губы шепчут: УБЕЙ/УЙДИ. Между припадками истерического хохота Мирон Янович перестает существовать.