(Три звезды)

Слава никогда не обдумывал свою жизнь с родственной душой. Он смотрел на Дена с Юлей - те будто составляли идеальную комбинацию: повторяли движения друг друга, понимали с полуслова. Слава тоже так хотел, аж до зубного скрежета, но его постоянно преследовала тень диссоциативки. Замай говорил, что это бред и Карелин себя просто накручивает, что после встречи с соулмейтом все пройдет, что «ну, не убьешь же ты свою родственную душу». Карелину хотелось теперь расхохотаться от этих слов, громко так, этому самому Замаю в лицо. Два раза желательно сейчас, и хер знает сколько еще – потом. Сейчас он сидит у Чейни на кухне, рядом носится Юля: раскладывает тарелки, вилки, салатики какие-то ставит, потому что «наконец-то пришел, век тебя не видели, заперся там со своим Окси и поминай, как звали», - причитает девушка. Ден, сидящий рядом со Славой, только закатывает глаза и улыбается, влюбленно смотря на Юлю. Слава наблюдает за ними и понимает, как сильно эти отношения отличаются от их с Мироном. Хотя, можно ли назвать отношениями то, что происходит? Слава приезжает к Мирону почти каждый день, но в большинстве своем они просто сидят и смотрят фильмы или мониторят ленты соцсетей. Окси миллион раз пытался вывести Славу на разговор, но тот молчит, кутается сильнее в свою Антихайп-худи и высовывает оттуда нос только в крайних случаях: если Мирон заваривает его любимый чай (с бергамотом, он знает) и если жид подсаживается близко-близко, обнимает со спины, прижимаясь, как Слава однажды. Но, в отличие от Карелина, он не сжимает тело крепко - просто оплетает своими худыми конечностями, кладет подбородок на плечо парня и шепчет. В ход идут, кажется, все уменьшительно-ласкательные слова, которые вообще существуют в мире; неиссякаемым потоком пересекаются множество языков, но главенствует все равно немецкий. Однажды Слава спросил, почему Окси выбирает в большинстве своем немецкий. Жид усмехнулся и ответил: - Он напоминает мне самого себя. Знаешь, он звучит грубо, но на деле подразумевает глубокие чувства, - смотрит Карелину в глаза несколько секунд после ответа, потом берет его руку в свою, оставляет невесомый поцелуй на внутренней стороне ладони, и, не отрывая губ, шепчет тихое: - Schatz *. Слава почти сразу вскакивает, скомкано прощается, сетуя на тысячи образовавшихся дел, и улепетывает из злоебущей квартиры, аки олимпийский бегун; будто бы его жизнь зависит от скорости бега. Нет, на самом деле, не его жизнь, а его Мира. Ведь каждое слово, срывающееся с губ Фёдорова, отдается ухмылкой голоса и картинами не самого приятного содержания. Слава никогда не остается у Мирона на ночь, потому что, во-первых, голос сильнее всего ночью, внушает тысячи миллионов идей. Во-вторых, Слава почти не спит, и он бы не хотел пугать Фёдорова своим нездоровым взглядом, не отрывающимся от стены или потолка, а также постоянными выходами на чай, потому что он не курит. Да и просто не готов он еще к проведению совместной ночи: разговоры длиннее, чувства сильнее, взгляды глубже, прикосновения отчетливее. Сегодня первый день, когда Слава не виделся с Мироном вообще после выписки из больницы, хотя с утра ожидаемо получил желанную смс «Доброе утро, darling». Сонечка валяется в коматозе все эти дни, говорит, что не зря терпела дохуя напастей. Получает теперь столько любви и тычет всем подряд в лицо, что права была насчет Мирона, что он не такой, каким хочет казаться, что Мирон всёвсёвсё. Соня влюблена до одури. Гнойный на её заявления только кривится и саркастично сюсюкается. Комсомолец настороженно поглядывает по углам. Дядько просто рад, а Бутер все еще беспробудно хочет спиться. Слава думает, что единственной личностью, которая его понимает, является КПСС. Мармеладова в полном умате от любви – ее не волнует постоянная угроза от Машнова. Она, как недалекая, влюбчивая малолетка, считает, что священное чувство преодолеет все преграды. Гнойный, полностью поглощенный попытками задеть Сонечку, тоже не особо внимательно следит за ситуацией. Один КПСС прислушивается к шагам где-то «за стенкой» и сообщает Славе, когда контроль теряется. Карелин между двух огней: он хочет тоже шептать Окси ласковые слова, даже если не знает столько языков; он хочет прижиматься ближе, водить рукой по выпирающим лопаткам и пересчитывать пальцами ребра; он даже не против исследовать все шрамы Фёдорова, что хранят его постоянно опущенные рукава рубашек и кофт. Но он не может. Каждый раз, когда Слава тянется к Миру, когда прижимается чуть сильнее, когда задерживает взгляд чуть дольше – за «дверью» слышатся шаги, а комсомолец настойчиво умоляет Славу съебывать. Он подчиняется, потому что благополучие Окси на первом месте - и так уже дохуя себе позволил тем, что вообще остался рядом. - Слав, ты опять в своей прострации летаешь. Мы здесь не молчать собрались, - сетует недовольная Юля. Все уже расставлено. На столе столько еды, будто у них тут табор собирается. В духовке доходит мясо, и Чейни уже лезет за салатом, прежде чем Юля бьет его по руке. – Ничего так, что не все еще пришли? Как с голодного края, честное слово, - Ден с Карелиным недоуменно смотрят на Юлю. Она же достает из посудомоечной машинки еще три тарелки и приборы. – Они просто должны были домыться, - Славе иногда кажется, что в некоторых местах Юлин ОКР прошел не окончательно. - Не понял, мы же только Славу звали, - говорит Чейни. - ТЫ звал только Славу. Ну же, Ден, суббота, вечер, мы уже слишком старые для зависания в клубах, поэтому организуем посиделки дома. Вот я и подумала, что нужно позвать кого-нибудь еще. Ну, знаешь, как родители делают, чтоб целая поляна была накрыта, - Юля улыбается, чмокает Дена в щеку и дорезает какую-то зелень на картошку. Чейни уже было открывает рот, чтобы начать промывать девушке мозг, потому что планировалась тихая посиделка, после которой Слава с Деном бы стояли на балконе и делились переживаниями, а тут вон что – званый, мать его, ужин. Однако раздается звонок в дверь, и Юля летит в прихожую открывать. Парни переглядываются. У Славы закрадываются какие-то очень уж нехорошие подозрения. В коридоре раздаются голоса, но различить их почти невозможно. Однако через пару минут гости все-таки заходят на кухню, плечи Славы на секунду расслабляются, когда он видит Тимарцева с женой, а после в горле застревает ком, потому что последним следует его драгоценный Мирон Фёдоров, что улыбается во все тридцать два, и садится на стул рядом со Славой, шепча на ухо тихое: «Привет, Tatzi**». Комсомолец в углу начинает привставать со стула и прислушиваться к копошениям «за стеной». Сначала Слава сидит ни жив ни мертв, даже пошевелиться боится. Мирон же задорно о чем-то распинается и шутит с Тимарцевым, а всё это время его рука лежит на Славиной коленке, иногда поглаживая ее большим пальцем. Сам же Карелин будто в армии на посту: спина ровная, глаза в даль, никаких эмоций, иногда только судорожно пьет из предложенного бокала. Мирон на Славину истуканскую позу никак не реагирует, говорит, - у самого была депрессия, и знает, что человека нужно на какое-то время одного оставить. Но у Славы не депрессия, у Славы, блять, маньяк в подкорке сидит. Он не вылезет сейчас, потому что вокруг слишком много людей, которые могут помешать, которые могут остановить. Он дождется, когда Слава останется наедине с Мироном, он умеет ждать. Несмотря на все мысли в голове и ограничения, Слава понимает, что начинает расслабляться: вокруг близкие люди, и он чувствует защиту. Поэтому взгляд невольно начинает перебегать на Мира, иногда только задерживаясь на чуть большее время, чем следовало. Да потому что на Фёдорова невозможно не смотреть. Нет, серьезно, вы его видели? Кто-то может найти в нем тысячи недостатков: огромный нос, худое телосложение, кривая улыбка, множество шрамов, уродские татуировки. Слава зачитывает список, который сам же и составлял когда-то давным-давно. Сейчас же он не может увидеть все эти изъяны: горбинка на носу какая-то завораживающая, смотря на болезненную худобу хочется заботиться, а тонкие, постоянно холодные пальцы - нежно брать в руки и согревать дыханием. Улыбка вообще становится солнца ярче - ради такой шли на подвиги, ради такой убивали, ради такой умирали. Славу передергивает от таких мыслей: смерть для него сейчас вообще огромное табу. Но Мирон весь из себя такой прекрасный для Карелина, просто ебанись. Через какое-то время Слава расслабляется полностью и тоже вступает в диалог, по-своему: немного неловко и со странными шутками. И Окси смотрит на него этим своим взглядом – на Славу никогда так не смотрели, даже она. От воспоминаний о ней хочется сразу же забиться в угол. Его передергивает, и улыбка сходит с лица. Мирон это замечает, убирает свою руку с колена и ловит Славины пальцы, переплетая их со своими, немного сжимает, чтобы Слава обратил на него внимание. - Выйдем на балкон? – тихо спрашивает Фёдоров - Карелин утопает в его глазах. Даже если бы этот голос на голгофу его позвал – он бы согласился. Но он просто кивает, и говорит Чейни, что они с Мироном отойдут. Ден смотрит обеспокоенно, комсомолец в голове тоже пытается что-то сказать, но Соня все пиздит про уединение, ночь, звезды и прочую романтическую херь, поэтому КПСС просто предупреждающе смотрит на Славу. Тот кивает, мысленно обещая: если что - сразу свалит. Они выходят на балкон: на город уже действительно опускается тьма. На воздухе Карелину дышится немного свободнее. Окси закуривает, парню не предлагает. Он вообще очень быстро и досконально запоминает все привычки/предпочтения Славы - тому это льстит, что уж врать. - Тебе не нравится моя компания? – внезапно спрашивает Мирон. - Что? Нет! С чего ты взял? – парень смотрит на мужчину непонимающе. - Ты очень напряженный. Не только сейчас, вообще. Я понимаю – личности и все такое, сомневаюсь, что они все «за» нашу с тобой… компанию. - Нет, ты не понимаешь! – Слава не хочет рассказывать про голос, но и не хочет, чтобы Мирон оставался без нормального объяснения ситуации. Он же, вообще-то, пытается Славу вытянуть из пиздеца. Так и не поняв главного - Карелин сам вылезать не хочет. Сидит и ждет, пока этот самый пиздец настанет. Сонечка в голове умоляет рассказать про Машнова, обрисовать всю ситуацию и признаться в любви Окси. Гнойный на это закатывает глаза: «Может им тогда сразу пойти трахаться? Ты объебанная что ли? Как ты себе это представляешь? «Мирон, одна из моих личностей хочет, чтобы я тебя убил, а сам я не могу это контролировать, и, кстати, я тебя люблю», - заебись ты придумала, малая». - Ну, так объясни мне. Слав, я тут не просто за идею топлю, мне деньги не доплачивают, чтобы я до тебя доебывался. Мне это надо. Тебе это надо. Я быть с тобой хочу, сколько бы личностей у тебя за плечами ни было. Сколько бы пиздеца ты не натворил и не натворишь в будущем. Сколько бы раз ты на меня не забивал, отмахивался, съебывал хуй пойми куда. Мне без тебя хуево! – Окси уже чуть ли не орет, руки трясутся, ноги не могут стоять на месте. – Все эти ебаные дни, в этой зашкварной Европе, как бы я ни отвлекался на что угодно, как бы ни зачитывался книгами и ни посещал по пять экскурсий за день, экскурсий, которые мне нахуй не нужны: итак повторить каждое слово за экскурсоводом могу. А я посещал, выматывал себя, лишь бы о тебе не думать. Только это все херня, чепуха ебаная, как ты говоришь. В каждом прохожем я видел тебя, в каждой фразе слышал твой голос, в каждом взгляде видел твой – насмешливый и в тоже время такой пробирающий до костей. Я хочу видеть тебя счастливым, я хочу делать тебя счастливым. Ты уже не сможешь избавиться от меня. Я слишком. В тебя. Влюблен, - Мирон чеканит каждое слово. - Du bist mein Alles. Ты моё всё, - Слава умирает. Задыхается от потока слов. Не может совладать с собой. Сердце бьется где-то в горле, он не слышит, что происходит вокруг. «Блять, выносите на хуй отсюда эту ненормальную, - кричит Гнойный, когда Сонечка начинает визжать после монолога Фёдорова. – Да заткнись ты, блять, Господи! Пожалуйста, помогите, спасите, у нас тут спущенное колесо», - личность прыгает на задворках цивилизации, пытаясь привлечь внимание Славы. «Да всё, её теперь не остановишь. Мне кажется, даже скотч не поможет. Может ей димедрольчика подсыпать? Уснет ненадолго, а мы пока хоть «хату» осветим от этой бесоты», - предлагает Бутер. Гнойный серьезно кивает, сводя брови. «Да дайте молоденькой порадоваться, бесчувственные хрыщи. Брюзжите, как старики. Вам или мне здесь за 50?» - посмеивается Валентин. КПСС лишь на секунду отвлекается от «прослушки», смотрит вокруг и качает головой, будто ему одному нужно тело – храм души – защищать. Слава не обращает на личности внимания. Слава смотрит в голубые глаза Мирона, в его огромных размеров зрачки, и его больше ничего не волнует. «Сколько бы личностей у тебя ни было», - отдается теплотой где-то внутри. Потому что Слава до сих пор помнит одно из интервью Мирона, где тот поносил диссоциативно расстроенных, где плевался слюной и чуть ли не истреблять их предлагал. Давно, правда, это было, году так в 2010. Слава прошлогодний вернулся бы в тот день и показал тому Мирону его новую версию - вот смехота-то была бы. Слава, который стоит перед Фёдоровым сейчас, этого не сделал бы. Он подходит к Мирону близко-близко, проводит одной рукой по точеной скуле, а вторую переплетает с пальцами жида. Губы находят друг друга, и Слава вытекает из тела, перетекая полностью в Мирона, как хотел когда-то, на что не мог надеяться. А Мирон отвечает, прытко и жарко, будто в воду с головой. Сжимает свободой рукой Славины волосы на затылке и прижимает еще ближе. Растворяться и растворять – вот единственная их задача сейчас. Слава отрывается через какое-то время и загнанно дышит в губы Мирона: - Поехали домой? – тихо шепчет Карелин и видит улыбку. Такую, как во сне когда-то: наполненную светом и такой любовью, что хочется очки надеть, чтобы не ослепнуть, – мир улыбается ему. Мир улыбается ему.

***

Они что-то сбивчиво объясняют Чейни и компании, ссылаются на плохое самочувствие Славы и уезжают. Юля посматривает на них хитрыми глазами, а Ден выцепляет Карелина почти у самого выхода, тихо говорит: - Все в порядке? – Чудиновский внимательно смотрит Славе в глаза. – Ты слышишь что-нибудь? Где он? - Не знаю, я не слышал его уже несколько дней. Как-будто они что-то замышляют. Но сейчас я не хочу об этом думать, - он переводит взгляд на Окси, который прощается с Тимарцевым и кивает Славе на часы – такси приехало. - Я понимаю, Слав, серьезно, понимаю, что ты сейчас в другой реальности, но, пожалуйста, будь осторожен и звони, если что, сразу же – я тебя заберу, - Чейни пожимает ему руку и хлопает по спине. Слава улыбается им всем и машет рукой, заходя в лифт за Окси. - Что тебе втирала эта мини-копия Тимарцева? – с улыбкой спрашивает Мирон, Слава лениво закатывает глаза и, тоже улыбаясь, оставляет легкий поцелуй на носу жида. - Шнобель твой огромный обсуждали, который постоянно во все подряд лезет, - Слава выходит из лифта, открывает дверь подъезда и спускается по ступеням. Жид ведет его к уже подъехавшему такси. Они едут на разных концах заднего сиденья, почти не разговаривая. Выходят из машины и поднимаются на уже знакомый Славе этаж. Проходят на кухню, и Мирон ставит чайник – знакомый обычай. Все спокойно и обыденно. Сейчас они снова сядут смотреть какой-нибудь фильм или сериал, а потом Слава, как обычно, уедет домой, сохраняя где-то глубоко в душе теплые моменты. С пеной у рта защищая их от монстра внутри себя. Сонечка уберет все в свою шкатулку: каждую улыбку, неловкое прикосновение, мимолетное пересечение взглядов. Закроет на ключ и будет любоваться глубокой ночью, иногда показывая Славе. Так что – фильм? Мирон уже несколько минут, не отрываясь, смотрит на парня - тот же избегает ответного взгляда, изучая разводы на столе. Интересно, как они там появились, учитывая, что Мирон невероятно чистоплотен. - Слав? – он неопределенно мычит в ответ. Мирон зовет его еще раз. Эх, видимо придется «смотреть страху в лицо». - Что? – Карелин переводит озадаченный взгляд, типа не понимает, что его сейчас будут пытать всеми возможными расспросами, но Мирон удивляет. - Может, останешься сегодня на ночь? – Слава уже готовиться сказать твердое «нет», которое орет в подкорке КПСС, но Мармеладова, видимо, решила, что они на ебаной программе «Давай поженимся», и, перехватывая контроль, говорит такое же твердое «да». Но Слава откажется, разумеется, откажется. Вот только он смотрит на сразу же преобразившегося Мирона: его глаза начинают блестеть как два сапфира, улыбка сияет отблесками полуденного солнца, и он, подвигаясь к Славе на стуле, берет его руки в свои и шепчет: - Спасибо, Schatz. КПСС на подкорке уходит, громко хлопая дверью, понимая, что все в этой «телеге» ебанулись. Потому что не оглядываются на пиздец, мило бегут по ебаному ромашковому полю с венком из лютиков на голове. Где, блять, только лютики эти нашли? Ах, да, они же пизданутые, с них станется. Славу немного передергивает от этой ситуации. Мирон замечает. Мирон вообще, блять, все замечает, кроме того, что над Карелиным зеленым светом горит «черная метка», указывая, что все в этом «доме» давно мертвы, что некого уже спасать. Но этот аврор отважный, продирается через осколки и обвалившуюся штукатурку, чтобы найти в глубине дома запуганного, ревущего Славу и вырвать того из лап смерти. - Хуев аврор, - тихо шепчет Слава и Мирон приподнимает свою чертову бровь. – Может, переместимся на диван и посмотрим фильм? – Слава уже из последних сил пытается избавиться от настойчивого взгляда. - Сначала ответь на один вопрос, - говорит Мирон. «Блять, мы че на викторине?» - закатывает глаза на подкорке Гнойный. – Тебе со мной комфортно? - Почему ты считаешь, что нет? – Слава уже примерно представляет будущее развитие разговора, и будущий тон, и будущей его съебоушен из этой хаты на таксо. Но Мирон признаков агрессии не показывает, его большой палец все также нежно поглаживает тыльную сторону Славиной ладони. - Ты так шугаешься меня, а я не могу понять, что делаю не так? Вечно отводишь взгляд, когда я на тебя смотрю; сжимаешься, будто я хочу тебя ударить; оглядываешься, словно опасаясь, что тебя преследуют; а в самые важные моменты резко сваливаешь, придумывая хуеву тучу дерьмовых оправданий. Я понимаю, что это пиздеж, и я отпускал тебя раньше, но вечно бегать мы не сможем. Нам все-таки придется поговорить, как взрослым людям, - Мирон смотрит на Славу долго и выжидающе. А у того в подкорке снова балаган. Соня чуть ли ни в ногах у него валяется, умоляя все рассказать Фёдорову. Ссылается на миллион всяких книг о любви, которыми зачитывалась какое-то время в юношестве. Там, видите ли, влюбленные все вместе проходят, рука об руку, становясь сильнее. «Что-то я не припомню ни одной твоей любовной поебени, где у главного героя в личностях мерзкий психопат присутствовал. Который еще, плюсом, пытался возлюбленную этого главного героя ебнуть», - шипит Гнойный. «Любовь преодолевает все препятствия! В книгах так было и у нас так же будет. Никакие маньячелы нам не помешают. А ты просто ревнуешь, что Окси оказался лучше, чем ты его представлял, и все теперь на моей стороне!» - яростно парирует Сонечка. «О! Неужели мы внезапно вспомнили о нашем бравом дуэте? Господин Гнойный, вы, почему-то, начинаете о нем разговор, только чтобы задеть Сонечку. А вы, госпожа Мармеладова, воспринимаете Машнова как незначительное препятствие в жизни. Не дурно. Вот только, что же делать во все остальное время? Или вы думаете, что он, как кошмары? Появляется, только когда о них вспоминают? Это пиздеж, товарищи присяжные, откровенный, неприкрытый пиздеж. Если мы будем на это надеяться, то в скором времени все сдохнем, как собаки, потому что Машнов своего добьется, наш дорогой Слава Карелин полетит в глубокую яму безысходности по причине того, что лишится своей родственной души», - КПСС внимательно смотрит на Славу. Мирон внимательно смотрит на Славу. Все, твою мать, внимательно смотрят на Славу. А он смотрит в пол, потому что опять он стоит на распутье, опять не знает куда идти. На каждой дороге – своя личность, на каждой дороге - отдельный мир. Слава поднимает глаза на Мирона, молчит пару секунд, а потом слова сами льются потоком. Перепрыгивая, сбивая друг друга с ног, фразы летят в цель – в фундамент их только начавших строиться отношений. Слава не удивится, если Мирон выгонит его. Сонечка, так сильно уверенная в Окси, не могла предположить, что он обычный человек. Что ему тоже свойственны злость и ревность. «Но ведь к мертвым не ревнуют?» - аккуратно, чтобы не задеть Славу спрашивает она. Слава ей ответит, когда расскажет историю своей бывшей любви своей нынешней. - Мне тогда было лет 20. Я еще особо не варился во всей этой рэп-тусовке, знал только Фаллена из всех своих. Я был панком, ненавидел мир, государство, людей, родителей. Да проще сказать, что я не ненавидел. Я был уверен, что пройду путь один, что мне никто не нужен. Девушки, поддержка, вся хуйня. Мои братаны со мной, и все будет прекрасно, - Слава усмехается, Мирон вслушивается крайне внимательно. – Личности тогда были в особом разладе – подростковый возраст же. Из-за Гнойного я тогда и пошел в панки. Но, параллельно, из-за Сони я ходил на танцы. Еще рисовал и был админом какой-то группы про Советскую Россию. В общем, разносторонне развитый, так это вроде называется. Я жил своей жизнью, тусил с непонятными людьми и употреблял. Много, часто и с кем попало, - Мирон кивает, ему это знакомо. Но в следующую секунду его глаза сужаются, и он смотрит на Славу внимательнее. - Я не знаю, как в таком месте оказалась она. Я сначала подумал, что словил очередной приход. Подумал, ангел спустился на землю, чтобы покарать меня. Я так ей и сказал: «Ты - ангел, пришла наказать меня?» Она тогда рассмеялась, а я был абсолютно серьезен. Оказалось, что она пришла искать своего обдолбанного брата. Я таскался за ней весь вечер, потом волочил на себе ее братца. А она рассказывала, как переживают за него родители. Что наркотики – это убийство. Что они ничем не помогут. Что это все лишь отсрочка. Много людей, миллионы, умирают от них каждые пары минут. И она не хочет, чтобы ее брат стал одним из них. Она тогда сказала: «Я хочу спасти его». А я спросил: «А меня спасешь?» Она засмеялась и кивнула головой. Так странно, я ни от кого не хотел воспринимать слова, что наркотики – зло. А тут вдруг раз – и я готов делать, что угодно, если она это одобрит, если просто улыбнется. Я потерял ее после той вписки, искал несколько месяцев везде. И в один день нашел. Она была все такая же – прекрасная и солнечная. Когда мы встретились, она спросила: «Ты пришел, чтобы я спасла тебя?» А я кивнул, потому что мне было это нужно. И сначала все было хорошо. Она вытягивала меня. Мои личности все сильнее уходили в подполье, я тогда был уверен: она моя родственная душа. Я так дорожил ей, - Слава задыхается от слов, вспоминает, будто все было вчера. Эмоции накатывают волнами, но он продолжает. Он должен продолжить, в память о ней. Она не должна быть забыта. Если бы не она, Славы бы не было. А если бы не Слава - она бы была. – Но потом ее брат умер от передоза. Какие-то таблетки, от которых вообще-то не умирают, но ему, кажется, дали паленые. Это единичный случай, напороться на такое очень сложно. Но он вот как-то смог. И она, эта солнечная девочка, начала угасать на моих глазах. Я не мог поверить. Я не мог помочь. На все мои вопросы, почему она употребляет то, что свело в могилу её брата, она лишь пожимала плечами. И постоянно повторяла лишь одно – уже похуй. А я ни-че-го не делал. Я лишь подливал алкоголя, подкладывал таблеток, подогревал жижу для шприца, - «Это был не ты, это Машнов», - в который раз оправдывает его Соня. Карелин лишь качает головой. Он не расскажет – полуправда-полуложь, чего здесь больше? Слава не смотрит на Окси, он знает, что увидит во взгляде. О С У Ж Д Е Н И Е. За все эти семь лет он получил его достаточно. Поэтому он продолжает рассказ куда-то в свои колени. – Я думал, что она одумается, что прекратит, что я смогу ее удержать, но я сам… - он затыкается, не знает, как рассказать. Про голос все еще не хочется говорить. Слава итак не уверен, останется ли Окси с ним после того, что узнает. - Я сам за себя не отвечал. В один день был лютый пиздец. Мы обдолбались намного сильнее, чем обычно. Мы сидели и целовались с ней. А у меня в кармане был порошок, не помню откуда, - он помнит, - и я предложил ей. Она, конечно же, согласилась. Это был какой-то дикий препарат, я хотел выкинуть его, не хотел, чтобы он был у меня, - «Не хотел, но всё равно оставил. УБИЛ ЕЁ!» - раздается в голове голос. Слава трясется, но остановиться уже не может. – Я грел его. Я вкалывал ей. Я… - «Скажи это! СКАЖИ», - орет Машнов, - убил её. Убил моего ангела. – Слава встает со стула и пару минут смотрит на Мирона, который не смотрит в ответ. Который лишь тяжело дышит, поднимается и отходит к окну, поворачиваясь к Карелину спиной. - Но ведь это было давно, теперь все по-другому. Теперь ты другой. Ты не поступишь так со мной, - говорит Мирон. - Поступлю. Я не изменился, Мирон, как ты не поймешь. Я все еще болен. Я все еще под гнетом личностей. Она не спасла меня. И ты тоже не спасешь. Прости, мой Мир. Мирон дергается от такого сокращения (Карелин никогда его так не называл вслух), но все равно молчит и так же смотрит в окно. Слава ломает себя изнутри. Слава решает за них обоих. Потому что внезапно понимает: Мирона он не потеряет. Мирон будет ходить по этой земле. Даже если как можно дальше от самого Славы. Он идет в прихожую, одевается и У Х О Д И Т из этого дома. Как можно дальше. Потому что он не стоит Мира. Потому что он больной. Окси был прав - ему еще один такой не нужен. «Слава, пожалуйста, - плачет Соня, - вернись, он примет. Не рушь все, прошу». «Мы не нужны ему, Сонь, мы никому, нахер, не нужны», - как-то даже нежно говорит Гнойный, аккуратно обнимая трясущееся в рыданиях худое девичье тельце. Слава бродит по Питеру хер знает сколько - уже скоро рассвет. Сердце разрывается на части - он будто умирает от каждого его удара. Не может так, поэтому останавливается внутри какого-то двора-колодца. По щекам текут слезы - он все разрушил. Он всех разрушил. Телефон разрывается от звонков. Чейни. Слава не берет, Славе уже незачем брать. Он выключает телефон и не получает последнюю смс. «У Мирона был нервный срыв, который закончился очень плохо. Он в коме. Где ты?» А Славы. Больше. Нет.