Счастье для слабаков

Чёрная, всепоглощающая ненависть. Тёмная материя, которая затмевает все мысли. Он ненавидит их. Свою сестру, которая как настоящая дура влюбилась в этого выскочку Вэйланда. Самого Джейса за то, что отец любит его. Именно его, не родного сына, а этого надменного урода, который перетрахал уже половину нижнего мира. Ненавидит все эти правила, уставы, собрания и задания. Сжарить бы их всех в лаве, опустить в ад, и показать, что трусливее созданий, чем они, этот мир ещё не создал. Кто-нибудь из них вынес бы хотя бы половину того, что ему пришлось перенести ещё в детстве? Хоть кто-нибудь смог бы остаться в живых после этого? Вернуться? Нет? Заведомо известный ответ. Презирает каждого в этом здании и на этой планете. Свою умершую мать за то, что оставила его. Отца, который лгал ему постоянно. И продолжает лгать. Разница теперь лишь в том, что сейчас Себастьян умело скрывает свою осведомлённость и мило кивает на все предложения. Как будет угодно, всё равно, папа, ты сдохнешь в итоге тоже. Ненавидит. Дьявол, как же он их всех ненавидит. Но больше всего, больше всех он ненавидит этого грязного, мерзкого мага. Этого Верховного волшебника Бруклина. Эту суку, которая забирает у него надежду хоть на каплю любви к этому миру каждый чёртов день. Алек Лайтвуд. Два слова имени и, возможно, Себастьян был бы снисходительнее. Два слога имени и, возможно, Себастьян, ненавидел бы этот мир меньше. Всего два слога, которые произносить должен он, а не мерзкое отродье с подведёнными глазами. Какого же дьявола, Александр? Почему он? За что?! Почему он может тебя целовать, обнимать за плечи и ждать у себя дома? Почему ему досталось то единственное, за что Себастьян готов был бы пощадить этот мир? Он хочет сломать ему шею, вырвать с позвоночником и повесить на этих же безвкусных побрякушках. Растерзать загорелое тело и спустить в канализационный сток, где ему и самое место. Переломать прямо между третьим и четвёртым позвонком, когда эта треклятая шея тянется за поцелуем, когда эти омерзительные губы целуют Алека. Его, святые небеса, Алека. Его. Он бы забрал его в ад, построил трон и поднёс к ногам все дары мира. Он бы заставил всех демонов преисподнии преклонить свои колени. Он бы подарил ему то, на что, думал, не способен. Он бы отдал ему всю свою любовь. За что, Алек? Почему он? Почему его ты целуешь в висок, когда прощаетесь перед лифтом. Почему ему ты пишешь смс, сидя в своём кабинете и слушая доклад. Почему ты уходишь к нему? Себастьяну отвратна даже сама мысль о том, что они спят вместе. И в то же время эта мысль занимает всё его время. Он не может не думать о том, как пальцы, совершенно омерзительные, увешанные кольцами, стягивают пропитанную пылью чёрную кофту, как обводят каждую руну на груди и руках, как касаются закалённой в боях кожи. Себастьян ненавидит думать об этом. И в то же время отчётливо представляет, как Алек втрахивает в постель этого гнусного мага. Представляет, как сжимает бёдра в своих ладонях, как дышит тяжело, полной грудью, приоткрыв свои невозможные губы, как обводит их языком, как закрывает глаза. Представляет и... Кончает. С его именем из двух слогов на губах. Кончает в своей комнате, представляя, как трахает другого. А мог бы его. Ненавидит уже себя после этого, когда вытирает сперму с живота и фантомно представляет его пальцы. Шероховатые ладони с засечками, оставленными стрелами. Запястья в царапинах и спину со шрамами. Представляет, потому что увидел однажды и вбил под кору головного мозга. Представляет, потому что смотрит на эти руки постоянно. Каждая рана на них высечена под сетчаткой глаза. Ненавидит этот мир ещё сильнее, когда видит его с утра. Растрёпанного, заспанного и до омерзения счастливого. Хочет убить прямо здесь. Растоптать. Выбить каждое ребро и раскрошить в пыль. Хочет целовать эти скулы с двухдневной щетиной до зуда под кожей. Хочет его любить так, как он любил ночью эту низшую тварь. Хочет стереть тошнотворный засос с идеальной шеи. Это грёбаное красновато-коричневое пятнышко прямо под линией руны. Нервирует, ускоряет сердцебиение и заставляет глазное яблоко чернеть. И не отвернуться, не уйти. За что, Алек? Смотрит, кивает, уходит к себе. Переодеться, принять душ... Или уже всё у него сделал? Уходит, ничего не заметив. Кивает так, будто Себастьян очередной рядовой института. Хотя... Он ведь и есть. Никто ему. Очередной солдат с рунами и неплохими навыками. Очередная головная боль для главы института. Алек не будет переживать, если Себастьян задержится на задании. Не будет обрывать телефон и сметать всё со своего стола, как делает каждый раз, когда не может дозвониться. Не будет сдирать кожу сотой отпущенной стрелой, как делает каждый раз, когда ругается со своим богомерзким парнем. Не будет. Ничего из этого. Это Себастьян сбивает все костяшки на крыше института. Это Себастьян срывает свою глотку там каждый раз, когда Алек уходит поздней ночью. Это Себастьян сдирает кожу со своего лица и разбивает зеркала, когда не получает даже взгляда карих глаз за день. Ему бы утонуть в этом цвете. Напиться им. Спиться и никогда не просыпаться. Бурбон и корица. Ему бы вливать этот цвет прямо в вены. Постепенно и без обезболивающего. Алек не замечает. Никто не замечает обломки и деревянное крошево от инвентаря в тренировочном зале. Никто не видит, как Себастьян возвращается с собственной кровью на руках и разрезанными сухожилиями. Никто. Ненавидит то, как Алек цепляется за эту паскуду. Как смотрит на него влюблённо, тепло, с каким-то невероятным обожанием и трепетом. У Себастьяна каждый этот взгляд отмечен сечками по рукам. Каждый грёбаный взгляд в сторону ненавистного Магнуса, отзывается каплями крови на кафельном полу в ванной. Он на него никогда так не посмотрит. Хочет вдавить Алека в его же кожаное кресло, пережать глотку и целовать. До нехватки воздуха, до помутнения сознания, до последней капли кислорода. Целовать до кровавых капелек на губах, до живительного выдоха после. Хочет разорвать чёртову тёмно-синюю рубашку, даже не закрывая за собой двери. Хочет. Хочет. Хочет. До красно-чёрных кругов перед глазами, до сжатых пальцев, до тихого скулежа в подушку. Если бы он мог... Отдал бы всего себя. Где угодно. Комната. Кабинет. Грязная стена за баром оборотней. Позволил бы делать с собой всё. Грубо, нежно, медленно, быстро. Неважно. Главное, чтобы взял. Главное, чтобы посмотрел на него хоть раз так, как смотрит на того, кого Себастьян будет убивать медленнее всех. Он никогда не любил и если бы мог, никогда бы не полюбил. Если был хотя бы один шанс, чтобы не любить чёрный ворох волос, он бы им воспользовался. Если бы он мог не помнить тепло чужой кожи, он бы забыл. Ненавидит этот мир. Ненавидит каждого, кто его населяет. Ненавидит. До скрежета зубов и натянутых нервов. Ненавидит каждое живое создание и любит лишь одного. Любит так, что ненависть приобретает новые краски. Ненавидит теперь даже себя. За каждую мысль о нём, за каждый вздох и выдох в его сторону, за каждый обглоданный грустью взгляд, за каждое вымученное бессонными ночами "Алек". Ненавидит. — Я уничтожу весь этот мир. И это всё твоя вина, Алек Лайтвуд.