neXXXt

      Хемуль завела очередного бойфренда. Надолго ли. Никто не знал. Откуда она вообще их брала? Они сами внедрялись и репродуцировались, размножались спорами ли, отпочковывались ли, делились ли? Биология, равно как и зоология с генетикой не давали на этот вопрос точного ответа. Даже Хемуль не объяснила бы этот феномен научным методом. И если её дорогой друг Злой Эльф раздобыл где-то рыжего кота, то она раздобыла рыжего парня. Внешне опрятный, но панк по мыслям и музыкальным пристрастиям, одевался во всё чёрное: наверное, думал, что чёрный гармонично оттеняет его рыжие волосы, бледное лицо с веснушками и постоянным красным румянцем на щеках.       Каждую перемену Хемуль неслась к стационарному бесплатному телефону, занимала его к ярости тех, кто тоже желал кому-либо звонить. Злой Эльф вынужден был переминаться с ноги на ногу, стоя рядом у телефона. Окрылённая новой любовью Хемуль начитывала сообщения, которые птицами летели на пейджер. Панк был… модный, он работал, и у него был пейджер. Хемуль всегда искала тех, кто старше, кто опытнее, объясняя тем, что романтично-слащавые малолетки ей не интересны. Хотя, не брезгуя, трахала таких, если попадались под разгорячённую вагину.       Рыжий панк был не дурак, тут же проверил, с кем это она тусует на уроках. Познакомился со Злым Эльфом лично. Возможно, счёл его неопасным, но приставил к «подруге дней своих суровых» лучшего друга. С небольшой поправкой — безобидного лучшего друга. С этим «безобидным другом» Злой Эльф тоже познакомился, когда ездил к Хемулю в Бирюлёво на какую-то зимнюю тусовку. Его звали Лёшкой. Он действительно выглядел безвредным: невысокий (но коренастенький), лицо вытянутое, как будто лисье, он часто улыбался, был дружелюбным, открытым и немного робел, как будто бы от природной скромности. Фамилию его упоминать всуе никто не будет, но нельзя не подметить, что фамилия у него была «сучья». Это звучало по-настоящему зло, но на то Эльф и слыл Злым, чтобы дать Лёшке «заспинное» прозвище — Сучья фамилия. Злой Эльф не имел намерения дружить, однако получилось так, что они с безобидным другом панка подружились. Эльф никогда не отталкивал от себя людей, если те сами тянулись и не навязывались сверх меры.       Так что теперь за Хемулем приглядывали уже два неопасных товарища. Но чуть более мудрый человек, а не рыжий панк, быстро бы смекнул, что, приставь он к Хемулю хоть полк безобидных друзей, это не поможет делу. Мало быть безобидным, надо быть… пидорасом. И Лёшка не справился, потому что влюбился в неё, как юный скромник-романтик. Она играла с ним, как со щенком, пользовалась его доверчивостью, пользовалась его наивностью. Он вёлся на кокетство, на ужимки, стреляние глазками.        Злой Эльф не стал разбираться в тайнах бирюлёвского двора, так как все они — Хемуль, панк и его друг — жили по соседству, но, услышав историю подъездного совращения Лёшки, едва не задохнулся от приступа неостановимого хохота.       — Я ща обоссусь. Обожди, — задыхался он, согнувшись пополам, когда Хемуль с весёлой физиономией рассказывала ему в красках про стрельбу из пневматического пистолета по Сучьей фамилии. Панк откуда-то прознал про «тайны двора». Как-то, выйдя днём на балкон покурить, приметил бредущего из школы «безобидного» друга. Как любой уважающий себя чувак с чувством собственного достоинства и попранной гордостью, он ощущал предательство вдвойне, схватил пневмат и высадил всю обойму в друга, бегущего по двору, скользящего на поворотах к хоккейной коробке. Стрелял панк хреново, поэтому Сучья фамилия выжил и отделался лишь лёгким испугом. Роман с рыжим панком оказался недолговечен, тогда как привязанность рыжего кота к новому хозяину лишь крепла. Хемуля спасла бы только привязанность бультерьера, надрессированного отгрызать яйца любому приблизившемуся, но к таким изощрённым методам её добродушный отец и любящая мать никогда не прибегли бы, поэтому Хемуль после этой истории снова пустилась во все тяжкие.

***

      Возможно, это предчувствие весны, хоть и рановато, но безудержное веселье, охватившее нас с Хемулем после пары банок «Отвёртки», кружит голову. Она вытаскивает из шкафа свою белую короткую шубу из меха неизвестной науке рыбы и кидает в меня.       — Примерь-ка, — хохочет в голос.       А мне... мне море по колено… после «Отвёртки»-то. Одеваю шубу. Смотрюсь в зеркало. Вот охуеть, блядь, теперь. Мне идёт!       — На, возьми мой шарф, — обматывает меня красным шарфом.        Со своим отросшим до плеч каре, в клешах, с шарфом и в этом белом «фильдеперсовом» полуперденчике я, сука, просто «здравствуй, мама, семидесятые»! Мы неугомонно ржём, что-то пьянит нас, что-то дурманит трезвость ума. Может, мартовское солнце?       — Пошли покурим! — предлагает она.       — В таком виде? — смеюсь я, поправляя шарф и поигрывая бубенчиком на его конце.       — Да. Прям так и пошли.        Хуйня вопрос. У Хемуля какой-то личный, одной ей известный план, я же просто непосвящённый. Иду следом.       — Пошли на другой этаж, а то тётя Люба увидит — маме скажет. Поднимаемся на двенадцатый. У Хемуля сегодня Marlboro, офигенно, это хотя бы не моя вечная «Ява» или злоебучая «Прима» голодранца. Покурю Marlboro. Прислоняюсь спиной к стене. Белая шуба мне определённо идёт, как и красный шарф. Глэм-роково до одури! Живи б в другой эпохе, в другой стране — так бы и ходил. Затягиваюсь Marlboro, сжимая бело-красную пачку в руке. Вдруг открывается дверь, появляется какой-то феерически обдолбанный хрен. Смотрю на его наркоманское рыло и меня штырит, понимаю, что в нём, сука, что-то есть… Гормоны семнадцатилетних — то, что губит не одну нацию. Если задуматься — что может понравиться в обдолбанном нарке? Одна и очень важная вещь — свобода. Правильный нарк — это прежде всего свободный от предрассудков человек с широкими взглядами. Мне это импонирует. Не испытываю к ним ненависти, скорее, природное понимание и…       — Оооо, — медленно тянет слова он, застряв в приоткрытой двери, — Лееенк… Это ты?       — Я, — улыбается она, зажав между пальцами сигарету. Включила рубильник «сучье очарование». Пожалуй, оно ей идёт больше, чем «очарование кошки» или «очарование девчушки».       — Оооой, — небритое лицо нарка медленно расплывается в улыбке, — ты… с подружкой.       — Да, с подружкой. Ёб тэ… — отвечаю я.       — Оой… п-прооости, — он спотыкается в буквах, — ты не подружка.       — Ты наблюдательный.       — Блин. Да. А кааак тебя зовут?       Я отчётливо вижу, как он залип на мне, напрочь забыв про Хемуля. Признаться… приятно. Эксгибиционист во мне счастлив. Класс Ассасин временно убран в ящик — не время скрываться в тенях. Надел блядскую шубу — держи ответ.       — Я Эльф… — пускаю ему в расширенные зрачки вызывающий взгляд. — Злой Эльф.       Зачем я это делаю? Невинно экспериментирую.       — Ээльф… А… п-почему злой? К-кто тебя разозлил?       — Жизнь, — выдыхаю я с дымом и улыбаюсь уголком рта.       — Может… зайдёшь? — предлагает он.       Мы с Хемулем переглядываемся и заходимся истерическим подростковым хохотом.       — Меня, значит, не приглашаешь. Ну, всё. Нам домой пора, — говорит она, отсмеявшись.       Мы тушим бычки о стену и спускаемся вниз. Мокрый снег на земле набух, как перевозбудившиеся половые органы. В воздухе пахнет весной. Вороны каркают с лёгким оптимизмом. В сером гнусном Бирюлёво всегда веет тоской. Мы идём в ближайшую «Копейку», покупаем какие-то говняные коктейли типа «Казанова» и «Екатерина Великая». Выпиваем их и прёмся в соседний микрорайон по её личным делам. Сегодня мне всё равно, куда идти, но всё-таки не до такой степени. Однако я обо всём узнаю в последний момент. Вот мы уже в квадратном коридорчике, в комнате в одних трусах стоит пьяный в дупеля неизвестный мне чувак, а Хемуль начинает с ним какие-то мутные базары и разборки с упоминанием ничего не значащих мне имён. Всё это способствует газообразованию и дурному настроению.       — На хрена мы сюда пришли? — зло справляюсь я, видя, как она распалилась и бухтит, ругается с чуваком.       Они начинают переходить на высокие частоты. Из всей пустой трепотни логически вывожу, что она искала тут какого-то своего скипнувшего мужика, а этот ничего не хочет говорить или не знает, но тоже имеет на неё виды. Сраный бразильский сериал по-русски! Бухой бирюлёвский гопец в семейниках трындит посреди захламлённой комнаты. Глаза б мои этого не видели!       — Хватит пиздеть! — срываюсь я. — Пошли отсюда. — Хватаю Хемуля за руку, пытаясь увести, но она либо опьянела от «Казановы» и «Екатерины», либо возомнила Екатериной Великой себя или Казановой этого уродливого упыря.       — Нет, — вопит неизвестный мне гопник, ничуть не смущаясь своих семейников с турецкими огурцами, — она останется здесь, а ты можешь идти.       — Эт чё… — во мне включается мой «внутренне спящий гопник», он пробуждается за секунды, расправляет плечи, хрустит суставами. И не надо смотреть, что я не выдался крупным сложением, ростом, мышечной массой или ещё какой хуйнёй: у меня есть самое важное — злоба. — Ты кто ваще такой? — спрашиваю я скорее самого себя, нежели его.       — Лен, — обращаюсь я к Хемулю, раздувая ноздри, — можно я ему ёбну?!       Выглядит наверняка глупо, даже смешно. Чувак в белой бабской фальш-шубе говорит: «Можно, я ему ёбну?». Ну обхохочешься просто. Но мистер «семейные трусы» отчего-то не рассмеялся, он стал орать, что я охуел совсем. Потому что какой-то невнятный пидарок и «хуй с горы» стоит сейчас в его квартире и ещё собрался намылить ему фэйс. Весь этот сказочный идиотизм готов перерасти в мыльную оперу, и умный режиссёр, несомненно, этим бы воспользовался, а я бы ёбнул этому «труселю», уж больно мне не понравился его бирюлёвский фэйс, который так хотелось долбануть об тэйбл, но Хемуль понесла на меня. Она заорала на меня так, будто это я втянул её в эту историю и насильно притащил сюда.       «Семейная сцена» переросла бы в скандал, но я многозначительно поднял длань с должной моменту патетикой и злобой во взгляде, грозящей перейти в неудержимый махач, и сказал, остро выплюнув слова, как кинжалы:       — Я жду тебя на лестнице. Даю тебе десять минут и ухожу. С тобой или без тебя…        И да… я, как дикий зверь в клетке, расхаживаю туда-сюда на пятачке перед лифтами. Прямоугольное окно наверху, в него даже не заглянуть. Гнев переполняет меня — дико хочется уйти, я ударяю по батарее ногой, обутой в крепкий ботинок с железной вставкой в носке. Была б бутылка — разбил бы. Жду, начиная жалеть о проёбаном дне и плохом настроении. И в тот момент, когда я уже серьёзно готов уйти и — даже больше — уехать в этом нелепом виде домой, она появляется. Быстрым шагом подходит ко мне, берёт за руку.       — Пошли.       Молчит. Зла, наверняка, так же, как и я. Вот и вопрос: нафиг было всё портить хождением по местным долбоёбам? Идём к ней домой, чтобы я переоделся в свою одежду, ноги снова несут нас в «Копейку» на районе, пьём джин-тоник — он отдаёт еловыми ветками и можжевельником.       У неё дома нас в коридоре встречает отец. По лицу видно, что этот обычно милый человек разъярён.       — Лена, — строго, по-полицейски выговаривает он, — объясни мне, почему какие-то наркоманы звонят мне весь вечер и требуют к телефону то тебя, то какого-то Эльфа? Хемуль прыскает со смеху, стерва. Всё-таки напилась. И он, разумеется, это тоже видит.       — Всё. Расходитесь, — командует он. Безапелляционно.       Я снимаю её шубу и передаю в его крепкие руки, затем шарф. Шарю в поисках своей одежды, но он опережает. Протягивает мне куртку.       — Нагулялись на сегодня.       Нагулялись, однозначно.       — До свидания, — роняю я извиняющимся тоном, как школьник. Эта его тирада возвращает меня в реальность, что да… я и впрямь школьник. Ретируюсь.       Минут тридцать я одиноко мёрзну на остановке «Почта». Сажусь в тускло освещенный и вонючий автобус. Одна радость — он почти пустой. Сорок минут еду до метро и… домой. Быстрее домой. Хватит мне на сегодня бирюлёвского обаяния. Объебался я им.

***

      Позже Злой Эльф узнает, что расстались они очень вовремя, потому что Хемуль, крепко нажравшись в тот день, облевала все, что могла, получила по мозгам от отца, от матери. Села на неделю под домашний арест, но дикую кошку, как по опыту знал Эльф, не остановить: она улизнёт даже с девятого этажа. Так и вышло. Пока отец парился на работе, а мать бегала в школу по проблемам младшего брата, Хемуль сделала всё возможное и невозможное, попав в гости к наркоманам с двенадцатого. Их оказалось трое. Уйти просто так от них не получилось. Они как раз вштырились хмурым с утреца. Всем хотелось трахаться. Возможно, предвидь она заранее такой расклад, предпочла бы вовремя убраться оттуда, но есть моменты, когда уже слишком поздно. Эльф уже сам знал, что так бывает. Когда она рассказывала ему эту историю, лицо её не светилось сладострастным счастьем или эйфорией, но какой-то сорт неизвестной гордости она всё же испытывала. По крайней мере, ему так показалось.       — Ну что тебе сказать? — вздохнула она, смотря в пол. — Пустили они меня по кругу.       — А чего ты не сбежала? — наивно спросил Эльф, сведя брови.       — Знаешь как… назвался груздем — полезай в кузов…