neXXXt

      В июне грянули выпускные экзамены. Хемуль хитрым способом откосила от них, предоставив сомнительную справку о состоянии здоровья. Она предъявила её завучу незадолго до первого экзамена. И пока Злой Эльф зубрил, паниковал, чесался, потому что на нервной почве у него высыпали красные пятна на предплечьях, Хемуль маялась от скуки. Кто-то решил, что физика необходима обязательным экзаменом, — эта информация уже стала для Эльфа стрессом априори; кроме неё необходимо сдать письменную алгебру, с которой давным-давно не срослись отношения; русский с литературой в одном флаконе в виде сочинения не слишком его пугали, как и два экзамена по выбору. Эльф счёл, что лучше всего у него получатся химия и английский язык. Лето предстояло нешуточное, потому как сначала надо избавиться от выпускных, затем сдать вступительные и поступить, ибо в армию Эльф не собирался. Мать Эльфа вспомнила, как косил от армии его дядюшка, лежавший в психушке и исхитрившийся получить «белый билет» после того, как потерпел фиаско на философском факультете МГУ, где он умудрился нахамить, поругаться с профессурой и вылететь к херам. Повторять ошибки дядюшки и отца Эльф не собирался. Платить за Эльфа отступные медикам никто не хотел, так что выбора у него особо и не было. Самое главное — напрячь мозги и поступить куда-нибудь.        Погожим июньским днём Эльф судорожно курил на задворках колледжа, зло смотря на Хемуля, помахивающую студенческим билетом и рассуждающую о том, как ей сфортануло ничего не сдавать. Мало того, что ей не грозила армия, так ещё и выпускные сдавать не нужно. И когда из бордовой иномарки, набитой до отказа парнями, ей кто-то засвистел, она весело ринулась на призыв. Эльфу не удалось остаться в стороне, потому что вскоре она вернулась и спросила:       — Поехали кататься?       — Лен, — строго выпалил Эльф, выдыхая сигаретный дым носом, — ты охерела? У меня послезавтра первый экзамен, а я поеду кататься с какими-то неизвестными хуями?       — Нудный, — ответила она, — а я поеду.       — Ты охерела? Вот реально! Не боишься?       — Я просто прокачусь.       — Лен…       Но она уже развернулась и направилась к иномарке. Эльф расстроено вздохнул, кинул бычок в решётку водостока и ушёл обратно в здание на подготовительные занятия. Вечером, когда зазвонил телефон и тётушка подозвала его к аппарату, в трубке звучал напуганный и одновременно строгий голос мамы Хемуля.       — Здравствуй, — коротко сказала она, — ты не знаешь, где Лена?       Эльфа этот вопрос немало удивил, но в следующую секунду напугал. Что говорить матери пропащей подруги? У них всегда существовало правило друг друга не сдавать. Он решил, что пока что договор в силе. На часах шесть вечера, загулялась малька, с ней так бывает.       — Не знаю, мы расстались в колледже. Она собиралась домой ехать, а я на допы спешил.       Мать поблагодарила и повесила трубку. Недовраньё прокатило, но ситуация Эльфа напрягла. Он ведь говорил ей, чтобы она не ехала кататься с неизвестными. В десять часов вечера раздался аналогичный телефонный звонок, и далее выкручиваться Эльфу стало сложнее, так как мать подруги, эмоционально пребывающая на нервах и в панике, молила и одновременно требовала от него разъяснить и честно сказать всё, что он знает. Ведь понимала, что он не может НИЧЕГО не знать, слишком хорошо она понимала, ЧТО за связь у её дочери с этим парнем. И Эльф сдался. Искать Хемуля с собаками — это уже серьёзно. Никто не может гарантировать её сохранность.       — Я знаю только, что она с каким-то чуваком на машине уехала, но номер я не видел, далеко.       Когда он положил трубку, уже не мог думать об экзамене и подготовке, потому что, возможно, по его вине Хемуль уже влипла в говно. Он не отговорил её, лишь зло тявкнул, вместо того, чтобы призвать к благоразумию или хотя бы номер машины запомнить. Эльф ругал себя и в ужасе вспоминал сводки криминальной хроники, идущей по телеканалам. Всё это уже не казалось смешным.       Чудо, что на следующий день Хемуль позвонила ему из дома.       — Ну, спасибо тебе, что сдал.       — Мне в десятом часу звонила твоя мать, уже не первый раз, между прочим.       — Мог бы и не говорить.       — Кто знал, что у тебя всё нормально? Сама посуди.       — Ладно… теперь из-за тебя я опять под домашним арестом на неделю.       — Хрена ты домой не пришла тогда?       — Я пришла. В одиннадцать.       — Я прикидываю, как твои родаки тебя встретили. И что? И где же ты была?       — Я каталась.       — Заебись ответ.       — Я тебе говорила, что я не дура? Я сразу сказала, что со всеми не поеду никуда, а поеду с одним. Его зовут Миша. Он классный. И мы поехали с ним на Медвежьи озёра.       Эльфу на мгновение показалось, что он бредит — настолько идиотически звучала эта история.       — С Мишей и на Медвежьи озёра? Ты сейчас прикалываешься?       — Нет. Серьёзно.       — И… как съездила?       — Ну… — таинственно промурлыкала она.       Больше она могла бы ничего не говорить: после этих классических заунывно-мурлыкающих «нууу», он знал, что последует.       — Мы с ним потрахались в машине.       — Ты жива, и слава яйцам… — выдохнул Эльф. — А мне надо идти шизику зубрить.

***

      Разумеется, выпускные он успешно сдал, пятёрки по выбранным предметам, четвёрки по остальным. По физике прокололся, потерял пятёрку, но и четвёрке был несметно рад. Получив аттестат зрелости с одним трояком по геометрии, он ринулся на Курский вокзал и уехал на дачу. Вскоре из письма Хемуля он узнал, что «Сучья фамилия», с которым он успел сдружиться, решил пойти в армию, а уже потом в институт. Батя же впервые за семнадцать лет созрел на дельный совет:       — А иди в пед! Ты туда точно поступишь на бюджет. Там баб много и парни нужны позарез. Я сам в педе учился, с пятого курса ушёл, — отец опять вдарился в воспоминания, — был там такой профессор Еблонский, четвёрку мне решил поставить за задачу по начертательной геометрии на экзамене, сам решил неправильно, я ему говорю…       Но Эльф уже не слушал, потому что историю про профессора с неприличной фамилией он знал наизусть, как и тот факт, что отец хлопнул дверью и бросил ВУЗ, так и оставшись с неоконченным высшим и растоптанными амбициями. И если отец в начале шестидесятых пошёл в армию ещё мальчишкой, — мелким, тощим, с девчачьим лицом, как он любил подчёркивать, — то вернулся бородатый. Может быть, с тех самых пор он с бородой и не расставался, Эльф точно не знал, но отца своего безбородым ни разу в жизни не видел.        Эльф регулярно тусил с местными дачными друзьями, с которыми дружил не первый год, регулярно ходил на почту и звонил из старого красного таксофона в Москву. Тётка сообщала ему новости, в том числе последнюю о том, что Эльфу звонили из колледжа и в связи с последними «заслугами» звали продолжить обучение ещё на два года и получить среднее специальное. Эльф тут же подсчитал в уме возможные варианты, но от прежней задумки поступить в лицей творческой направленности не отказался, решив сдать вступительные и, только если не выгорит, принять предложение.       На даче этим летом произошёл возрастной раскол. Прежняя тусовка развалилась. Если раньше они вместе куролесили, то сейчас половина ребят отпочковалась, села на свои машины, безудержно бухала и катала на принадлежавшем местному мажору квадрокоптере убогих шмар, живущих на другой стороне железной дороги. Местечко, откуда приходили бляди, называлось ПМС. Эльф так и не добился ни от кого перевода этой хитрой аббревиатуры и придумал свою расшифровку: «Проститутки местного села». Своего соседа Кира он не раз отмазывал от назойливой Полины, что была яростно осветлённой блондинкой выше Кира почти в два раза и обладающей назойливостью навозной мухи. Она всякий раз напрыгивала на него, бегала за ним, лазала через забор, чтобы настигнуть беднягу в его гараже, и даже как-то Эльф видел, как она лезет по верёвке вверх на второй этаж, где сосед часто ночевал.       Пара пёстро накрашенных сестёр Лариса и Нелли даже подваливали к Злому Эльфу, но сочли того слишком злым. Не имелось никакого резона флиртовать с ним, так как обе были востребованы мужским населением и весьма популярны. Эльф откололся сам собой. Бухать у «кирпички» (местного сельпо) каждый вечер-ночь — это немалая вероятность сорвать его антиармейские планы, поэтому он выбрал более спокойную компашку — с сидением в едва ездящем «запорожце», гулянками в лес и пустой трепотнёй до трёх ночи. Марьинская подружка-бестия, со дня рождения которой он слинял пару лет назад, тоже бортанула его через несколько дней, променяв на взрослого чувака с машиной и «подружек по интересам».       Этим летом Эльф неожиданно понял, что все выросли. Если раньше они копошились огромной общей тусовкой, общались все и со всеми в разных составах, ездили на великах, пиздили кукурузу с полей, ходили друг к другу в гости, играли в «Белую ворону» в дождливые дни, покупали мороженое, искали пропавших котов, играли в кис-мяу, краснели, не шугали мелких, которые часто притусовывались к старшим, жгли костры и получали за это люлей, подкармливали местных собак, строили шалаши, слушали в них «Сектор газа», лазили на чужие участки и отрывались на местных дискотеках под «Scooter» и Шуру, то сейчас — всё… Эра девяностых прошла, детство безвозвратно утеряно, прошлое не вернуть, а у него есть планы, есть высоты, к которым необходимо целенаправленно двигаться. Это печалило и одновременно придавало надежды.       Сейчас он смотрел на мажора Славика, который в том году был пятнадцатилетним милым парнишкой с большими карими глазами и густой длинной шевелюрой. Он катался на скутере, Эльф частенько поглядывал на него, пророча тому небывалую популярность у девчонок. Славик сам был похож на девчонку со своими пушистыми волосами. Эльфу он визуально нравился, но сейчас Славик превратился в подмосковного быдлана с вечно красными от различных веществ глазами, он перетрахал всех ПМС’ных шмар и потерял былую свежесть.       Или вот сосед алисоман, внук вредной бабки-дылды Варвары… казалось бы, ещё вчера они вместе с его старшей сестрой ставили спектакль про трёх поросят, а сейчас этот гондон даже не здоровается, ходит сутулый и вечно мандит, чтобы Эльф не вздумал трогать его тарзанку. А ведь тем летом они даже сидели у костра и пели про «алюминиевые огурцы о-о на брезентовом поле». Все, засранцы, выросли, сменили приоритеты.        Он сам уже не тот мальчик, что бросал неспелые сливы в чужую бабушку; не тот, кто подхватывал с дороги туфельку, потерянную девчонкой, и вместо того, чтобы отдать — швырял в навозный фургон дяди Пети; не тот, кто проколол палкой десну брату подружки, потому что тот достал его этой треклятой палкой; он уже не тот, кто прыгает с самой верхней бетонной плиты на спор, а приземляясь на землю, счастлив, что ничего не переломал; не тот, кто тырит жвачки с лотка возле почты, а потом клеит наклейки с сисястыми порномоделями себе на велик. Он был таким совсем недавно, но не сейчас. Эльф хоть и называл себя возвышенным фэнтезийным ником, но часть его по-прежнему оставалась дикой, уличной. Можно грешить на воспитание или на генетику, но дух свободы, так заботливо убиваемый в нём его матерью, так и не удалось искоренить. Возможно, в этом он схож со своим сибирским котом Персиком. Тот гуляет, но каждый день, как штык, возвращается домой. Подсажен на комфорт и трёхразовое питание.       Сейчас Злой Эльф ни капли не казался злым, он стоял возле забора, держа на руках громадного вымахавшего кота. Двое друзей, лениво восседая на старых велосипедах «Украина», тянули жилистые руки и тормошили рыжий шерстяной покров кота, приковывающего к себе своей очаровательной обаятельностью.       — В вашем возрасте не с котами обниматься надо, а с девчонками, — подметила шепелявым беззубым ртом бабка Ксеня, что сдавала предкам Эльфа часть дома. Несмотря на свои восемьдесят пять лет и подслеповатость, в широкие диоптрии она умудрялась разглядеть всё.       Приятели захихикали, а Эльф напрягся, сведя брови. Он не любил, когда ему диктовали, что правильно, а что нет.       — Ну что? Завтра едем на карьеры? — поинтересовался загорелый приятель.       — Не, — качнул головой Эльф, — завтра в Москву еду списки смотреть, попал или нет.       Выяснилось, что попал. «Попавший» несказанно радовался, а все лишь скептично отвечали, что «не сомневались», зато Эльф сомневался. Не будучи глупым или же самонадеянным, он касательно своих умений сомневался всегда, но следовал старой поговорке: «Глаза боятся, а руки делают».       Позади он оставил большой сегмент жизни под толстовской формулировкой «детство-отрочество», впереди нечто новое под кодом «юность». Сидя у окна электрички горьковского направления, он ощущал, что первая ступень ракеты с двигателем и топливными баками вот-вот отвалится. Ещё немного — и он полетит…