neXXXt

      Наверное, в жизни каждого человека в пору юности должно произойти что-то такое — шекспировские страсти, клятвы, драма, боль, всепоглощающая страсть. И то, что произошло со мной, нельзя назвать иными словами, как «you drive me wild». Я действительно стал по-настоящему дикий, всё животное во мне, спящее до этого, проснулось. То, что я чувствовал к этому человеку, имело сходство с помешательством и навязчивой идеей. Паскаль почти каждый день приезжал ко мне. Это случалось всегда неожиданно, без уговоров, без планирования. Он мог приехать и застать меня в тот момент, когда я только приехал с учёбы и грел в сковороде свой втородневный обед, он мог позвонить в дверной звонок в семь утра в субботу, перебудить весь дом и в прямом смысле упасть в мою кровать, заявиться вечером, когда родители смотрели новости, и, узнав, что я шляюсь со старыми школьными приятелями во дворе, пойти на мои поиски и непременно найти. И, несмотря на это, он сразу понравился моим родителям, которые, разумеется, были далеки от осознания, что происходит со мной и за моей межкомнатной дверью.       Отец нашёл в нём те черты, что так мечтал увидеть во мне: он считал его «трушным пацаном» в отличие от «маминкиного сыночка» меня, который привык ходить на коротком поводке. Отец считал, что мне не повредит такой «правильный» в его понимании друг. Матери же он нравился как женщине — прежде всего внешне, но и напористостью, наглостью, которую она так полюбила в моём отце, а потом продолжительно искореняла последующие годы. Тётке вот моей Паскаль не нравился точно, но её никто не брал в расчёт, она всегда слыла критичностью к людям, из-за чего и осталась холостячкой. Пара месяцев прошла, как один день; я стал одержим темой секса, желая восполнить всё то, что я, как мне казалось, упустил, только вот Паскаль не спешил перейти ко всему «запретному». В целом, нам и так было более чем хорошо, даже с тем наборов инструментов и средств, которые имелись под рукой. Подзадоривал ли меня тот факт, что он оказался девственником, чего я никак не мог ожидать при его уверенности? Пресловутая девственность окрыляла и без того окрылённого меня до такой степени, что я начинал ненавидеть себя за мои предыдущие опыты, за то, что я «спешил-спешил» и всякий раз падал в чью-нибудь не слишком удачную кровать. Иногда меня охватывала детская жалость к себе, что я успел хлебнуть говна. Я отдавал себе отчёт в том, что говна по сути было мало, могло бы быть больше, и я благодарил свой природный внутренний стержень и долго продолжающуюся подростковую асексуальность — они уберегли меня от серьёзных ошибок. Зато теперь я отдался сумасбродству с самопожертвованием. Мы валялись на молодой траве в сквере почти в центре Москвы, укрываемые лишь зацветающим жасмином, и смотрели в бледно-голубое московское небо, где шелестели тополиные листья, шорох которых заглушал гул машин. Мы бродили по подворотням, обсуждали мистические события нашего знакомства, искренне веря в чудеса. — Знаешь, я тебе не говорил, но мне тебя предсказали таро.       На это даже ответить было нечего. Ведь мне никто ничего не предсказывал — только интуиция и одно-единственное желание в тот день, когда он переходил через дорогу. Сам-то я считал нашу встречу «моим грамотным планированием», хоть ничего и не сделал, казалось бы, но ведь я сумел оказаться в нужном месте в нужное время и не проебаться. А сегодня я собирался ехать на учёбу, но заходя в метро, понял, что не могу, что должен позвонить ему, старые таксофоны так и манили. Я набрал домашний телефон Паскаля, и он попросил приехать к нему. А я готов был бросить всё и нестись на его зов, если потребуется. С учёбой проблем не возникало, спасала заблаговременная пошаговая стратегия. К тому же он зовёт меня к себе лишь второй раз со дня нашего знакомства. Ирония судьбы привела меня в Чертаново на пятнадцатый этаж, где из окна открывался вид на небо, боковые квартиры и чужие жизни. — Ну, вот и у меня побывал, — улыбнулся он.       В большой трёхкомнатной квартире лишь мы вдвоём. В моей хате такого везения не случалось почти никогда. Количество населения на метр и скученность советской мебели сказывались на наших уединениях.       Я огляделся — незастеленная широкая кровать, окна выходят на север, в комнате сдержанный свет, у стены — ряд аквариумов с пресноводными обитателями. Паскаль курит в распахнутое окно. Даже в этой его привычке чувствуется свобода, которой я лишён. И моя щенячья привязанность к нему, несмотря на то, что я старше, растёт день ото дня.       Я бросил взгляд на скомканное одеяло и ощутил, что не просто так здесь, значит, он готов перейти к «запретным» пактам равноправия. Докуривает сигарету, выбрасывает окурок в окно, а комнату окутывает запах никотина. Мне кажется, будто я снова маленький, дома, на кухне, мой отец со своим родным старшим братом пьют водку, треплются, в пепельнице гора бычков, стены и потолок пропитываются запахом пепельницы, а я сижу рядом в сигаретном дыму и алкогольных парах, слушаю и смотрю, смотрю и слушаю. Когда стрелки часов приближаются к отметке, когда моя мать заканчивает свою работу в музыкалке, они оба поднимаются, распахивают настежь окно, обуваются, закрывают за собой входную дверь и уходят в ночь, а я остаюсь один на прокуренной и холодной кухне, куда врывается зимний воздух. Я не тороплюсь закрыть окно, позволяя морозу колоть мне лицо. Голос Паскаля возвращает меня в реальность, где за окном не зима и нет колючего воздуха, только облако никотина и разбросанная постель. Он лениво заваливается в одежде на кровать. Расцениваю сигналом к действию. Задней мыслью подмечаю, что мне здесь не так комфортно, как дома, хотя никого нет. Просто у меня в квартире до меня никому нет дела, если я дома. А местных родителей я ещё не видел. Я сбрасываю оковы навязчивых сомнений и залезаю к нему. Оказываюсь сверху и сперва смотрю ему в глаза. Мне нравится смотреть ему в глаза, я изучаю коричневые искры в темноте зрачка. В карих глазах есть ощущение уютной тёплой темноты.       — Почему ты так смотришь на меня? — спрашивает Паскаль.       В его вопросе — вся лирика пьесы Оскара Уайльда.       — Я что? Такой красивый?       — Красивый… — отвечаю я.       — Мда… — ехидничает он, — любовь зла…       Я решаю уничтожить ехидство на его губах, смело захватывая нижнюю губу в плен. Знакомый привкус никотина. Превращаюсь в змею, скольжу по его телу, желая, чтобы он сбросил шкуру. Он на редкость пассивен сегодня, хотя я уже не раз видел его таким. Паскаль чувствует грани моей уверенности. Моменты, когда я тушуюсь, он восполняет наглостью, но за закрытыми дверями капитулирует, всегда говоря одно и то же:       — Как скажешь.       Я уже знаю, что он не любит, когда ему трогают спину, потому что его скинули в школе откуда-то, а он упал на спину. Уверен, сейчас его мало кто сможет вот так просто скинуть. Он, как и я, прошёл «пушистый период», был покладистым и тихим, ничего… теперь мы отыграемся на мире за то временное затишье. До спины не добраться, а я знаю рычаги безотказного давления, он закрывает глаза — почему он всегда закрывает глаза в этот момент? Только я не спрошу об этом. Я слишком увлекаюсь устно-тактильным творчеством, хотя хочу перейти к чему-нибудь пожёстче, но всё заканчивается минетом, и если я не собирался на этом останавливаться, то он не собирался продолжать.       — Я уеду на два месяца, — выпаливает он с печалью. — Вот приеду — тогда будешь лишать меня девственности.       — Отчего же не сейчас?       — Считай это квестом, — отыгрывается за тот мой ответ. — Ты же знаешь, что секс для меня не главное. Это ты помешан на сексе.       Вот так выдал. Я, значит, помешан на сексе, но он-то только одно и делает, чтобы я помешивался. А теперь ещё и новость об отъезде.       — Куда собрался?       — Поеду к бабушке в Казахстан. Оттуда даже позвонить не смогу. Ты же будешь меня ждать?       — А куда я денусь? Значит, поеду с родоками на дачу… буду, как Ленин в ссылке.       Смеётся, а я снова ощущаю облом, но готов испытать свои чувства на прочность и знаю, что с лёгкостью пройду испытание. Придётся временно закрыть мою разбушевавшуюся сенсорику на замок.       Мы ещё какое-то время торчим в пустой квартире, в незнакомой мне тишине, и я изучаю соседние окна. Он ловит направление моего взгляда.       — Вот будет смешно, если кто-нибудь нас оттуда видел.       — Обломался, — говорю я, — ничего интересного кроме неккинг-возни.       Бросаем пару недокуренных сигарет в окно и валим из Чертаново, которое теперь занимает особое место в моей жизни. Само слово стало символом дрожащих век, мурашек по коже и лёгкой неловкости, когда кровати пачкаются результатом юношеских желаний. Едем на метро в центр, я изучаю кельтский крест, проглядывающий на груди Паскаля в проёме расстёгнутой рубахи. На улице он снова оживляется, попадаем на Старый Арбат. Он веселится, запускает руку в задний карман моих полосатых бессменных клешей. Приходится замедлить шаг, чем тут же пользуется пара юноша-девушка, держащие в руках какие-то листовки.       — Извините, — говорит девушка.       Мы останавливаемся, и Паскаль убирает руку из заднего кармана моих джинсов.       — Можно к вам обратиться? — вкрадчиво спрашивает парень.       Паскаль принимает вызов, весело усмехаясь.       — А что вы думаете про секс до брака?       Мы прыскаем смехом синхронно, переглядываемся. Я готов честно ответить, что считаю сам брак формальной поебенью, но Паскаль опережает меня и отвечает:       — Мы? Мы очень негативно относимся к сексу до брака.       А сам заглядывает мне в глаза со смехом, но юноша и девушка не вдупляют, что происходит, принимают его тираду за чистую монету, а он тем временем незаметно запихивает пару пальцев под мои вечно сползающие портки и попадает прямиком между ягодиц.       — Мы резко отрицательно относимся к сексу до брака, — повторяет он как для тупых.       — Тогда… может, вы зайдёте к нам? — неуверенно осведомляется девушка. — Мы — представители Церкви объединения, основанной Мун Сон Мёном.       Моё лицо невольно перекашивает при слове «церковь».       — Может, вы слышали про мунитов? — спрашивает прыщавый юноша и протягивает листовку. — Приходите к нам на лекции.       — А когда можно прийти? — воодушевляется Паскаль.       — Можете хоть сейчас, мы вас проводим.       — Лекция о вреде секса до брака нам особенно полезна, — говорит он, а распространители «корейских идей» верят в фальшивую заинтересованность, что уже и я начинаю сомневаться, не тронулся ли Паскаль умом.       Позволяю втянуть меня в эту сектантскую авантюру, и вот ноги уже ведут меня следом за юными сектантами куда-то в горку по переулку, перпендикулярно растущему от Арбата. Девственные сектанты указывают нам на подворотню и подъезд, а сами ретируются на исходную позицию.       — Какая-то корейская секта. Ты реально хочешь туда сходить?       — Да. Будем тебя перевоспитывать, — улыбается он, но, видя замешательство в моих глазах, приближается и быстро целует меня. — Пошли, зайдём. Не бойся. В ярко освещённом аккуратном подъезде нас встречает дружелюбная девушка лет двадцати семи и сразу спрашивает:       — Вы к нам на лекцию?       Паскаль весело улыбается и отвечает:       — Да. Хотели вот послушать. Я друга привёл, ему особенно полезно будет.       Стебётся, блин. Она радостно приглашает нас пройти в аудиторию. Я ожидаю увидеть в помещении десяток стрёмных задротов и закомплексованных тёлок, но комната совершенно пуста. И я поверить не могу в то, что лекцию будут проводить эксклюзивно для нас двоих. Но как же я плохо знаю жизнь! Паскаль выбирает скамью в последнем ряду. Девушка, что встретила нас, закрывает дверь в аудиторию и приступает к акту просвещения. Если уж пришёл — послушаю, любопытно, что за тема такая. Будет о чём по приколу рассказать в лицее на парах. Начинает девушка с того, что воодушевлённо повествует про корейца-основателя, показывает на доске слайды с его семьёй, женой и детьми, которых я насчитал порядка четырнадцати человек. Крепко сбитый кореец в чёрном костюме и сидящая на стуле кореянка в золотых национальных одеждах широко улыбаются с фотографии. Пока я внимал с серьёзным лицом историю о мунитском вожде-Мессии-идеологе-проповеднике, Паскаль стал веселить себя излюбленным способом — домогаться меня. Стоило увлечённой проповедью девушке отвернутся к доске и начать писать основные принципы их вероучения, Паскаль распускал руки, распускал язык, засовывая его в недра моего левого уха. Каково слушать про грехопадение, когда грех внутри тебя желает вырваться наружу и обесчестить сию «святую комнату». Быть серьёзным больше невозможно, как и делать вид. Наша весёлая возня не может оставаться незамеченной. Девушка делает нам предупреждение, слыша смешки у себя за спиной. Продолжает расписывать «чистоту отношений» и бла-бла-бла, опять отворачивается к доске, а Паскаль пускается во вкусовые исследования моей шеи. Девушка-лектор резко оборачивается и видит, как он сжимает цепкими пальцами мою коленку и ворошит спутавшиеся волосы, что попали ему в рот.       — Да вы издеваетесь! — вопит она.       Где-то я уже подобное слышал. Кажется, совсем недавно.       — Нет-нет, всё нормально, не останавливайтесь, — отвечает он, отплёвываясь от моих волос. — Мы вас очень внимательно слушаем. Вот ему особенно полезно послушать про греховность внебрачных связей.       — Зачем вы сюда пришли? Издеваться?! — кричит она.       — Нет, мы уже на пути к исправлению, — ему хватает наглости спорить.       — Может, пойдём? — тихо спрашиваю я, видя, как девушку заливает пурпуром.       — Убирайтесь отсюда! — выкрикивает она, замечая, что пальцы его всё так же сжимают моё колено.       Мы медленно покидаем аудиторию.       — Ладно-ладно, — он поднимает руки в знак капитуляции, пока девушка пытается пристыдить нас. На её гомон из соседней комнатки высовывается гладко выбритый чувак лет за тридцать.       — Что тут у тебя происходит?       Девушка, едва не плача, сетует на «издевательства», но мы уже выходим из подъезда, через плечо я вижу, что ещё несколько человек высыпали посмотреть на нас и проводить неодобрительно-удивлёнными взглядами. Я понимаю, что хапнул адреналина, и, пожалуй, мне понравилось, как и в предыдущий раз. Это цепляет похлеще, чем… чёрт, мне даже сравнить не с чем. Цепляет. Оказавшись на улице, я первым делом поправляю член, аккуратно укладывая его, чтобы не тёрли швы от джинсов, и принимаю от Паскаля прикуренную сигарету.       — Блядь, видел бы ты сейчас свои зрачки, — ухмыляется он. — Пиздец.       Затягиваясь крепким Chesterfield’ом, я смекаю, что моя жизнь превращается в «блядский цирк шапито-шоу» с грустным клоуном мной и весёлым лицедеем Паскалем. Если с моими женщинами я всегда слыл Злым, то рядом с поистине хаотичной сущностью будто «подобрел». В глубине души я прежний, но его присутствие нарушает биобалансы моего организма. Я залипаю, начиная воспринимать мир изнутри, не со стороны, как привык, следуя девизу "слушай-смотри", а… как-то иначе. Мой внутренний космос расширился, как расширились зрачки, как расширялись вены, как расширились и желания. Космос… и предчувствие… острое, зыбкое… будто я что-то теряю… но что? Тогда я ещё не осознавал…