neXXXt

      В июле я злобно сдал сессию, оттарабанил практику, посрался с преподом, который хамовато поставил мне ультиматум: «Ты уж выбери — учишься ты или работаешь!». Параллельно я с ненавистью работал, осознавая, что зарплату мне не повысят никогда по той причине, что «всегда найдутся студенты, готовые превращать говно в канарейку за три копейки», как говаривал босс. Бонусом к прочему я стал целителем «намбер уан» от импотенции. С моими талантами мнимый ярлык был сброшен на следующий же раз, состоявшийся в весьма сжатые сроки. В августе я выбил отпуск. Маркус тоже взял отпуск со мной за компанию и позвал к себе пожить.       — Меня месяц дома не будет, я в отпуск уезжаю, — выпалил я матери.       Мне надоело теплить её иллюзии относительно затянувшейся юности.       — Друг пригласил. Я не собираюсь в центре Москвы весь месяц проманывать.       — Куда?       — У него квартира возле леса. Лучшего же варианта нет?       Она ничего не ответила. Впервые. Сдалась без боя.

***

      В широкое окно его комнаты нагло вторгалось солнце. Утром оно появлялось с левого края шестнадцатиэтажки и проходило полный путь, пропадая у правого края; бросало в стёкла слепящие фаерболы, золотило крашеные серые стены, расстилалось по мелковорсовому ковролину цвета асфальта, забиралось на крохотный тёмно-синий диван, аккуратно дотрагивалось до чёрного журнального столика и книжного шкафа, щекотало листья одинокого лимона, росшего в горшке, и яростно рвалось сквозь плотную хлопковую тканину, служившую шторой. Это была самая икеевская комната из всех, которые я когда-либо видел! Вечерами серо-сине-чёрная с тёмным прямоугольником окна — она нагоняла на меня экзистенциальные мысли. Они неслись к чёрному небу, разбивались о яркие точки звёзд, рикошетили в мигающие огни самолётов и падали к кромке тёмного леса. Густая космическая темнота гнала меня на кухню, я включал тусклый красный светильник и кипятил чайник, потом возвращался и ложился рядом на низкий матрац. Сон — не тот гость, который посещает меня посреди ночи. В этой комнате — слишком много неба!       Тёплая спина Маркуса шёлковая на ощупь. Дотрагиваюсь до неё и невесомо провожу по ней вниз. Мне хочется сравнить, насколько шелковист я по сравнению с ним, но меня ждёт разочарование. Моя кожа скорее велюровая. Я снова дотрагиваюсь до него, чувствуя подушечками пальцев разницу, прижимаюсь всем телом, утыкаясь в него сразу в двух точках. Носом — в затылок.       Жёсткие кудрявые волосы покалывают лицо и пахнут шампунем. У нас с ним даже часы активности не совпадают. Я бужу его среди ночи, он достаёт меня с утра. Ёрзаю и дышу ему в затылок и, наконец, решаюсь очертить овал вокруг его соска. Он резко втягивает воздух, а я улыбаюсь в темноту, зная его самое слабое место. Проснулся, неужели?       — Какой же ты неуёмный… — он поворачивается ко мне.       Я сползаю чуть ниже, скомкав одеяло, и захватываю зубами его сосок, попутно теребя второй. Не кусаю, кусаться нельзя. Он слишком чувствительный, не любит, когда на меня нападают «кусачие агрессивности», приходится проявлять тактичность, к которой я не склонен, и молча поработать острым языком. Он прерывает меня, вытянувшись, как струна, в поисках выключателя. Загорается тусклый свет ночника, я щурюсь и свожу брови.       — Мне тебя не видно.       — Обязательно надо видеть? — ухмыляюсь я.       — Мне — да.       Я всё ещё жмурюсь и падаю спиной в смятое бельё.       — Я люблю смотреть на тебя.       Он трогает себя одной рукой, второй — меня. Я закрываю глаза, отдавшись во власть навязчивой тактильности и оранжевым пятнам под веками под джазовый шелест простыни подо мной и ветра, врывающегося в открытое окно. Ритм сердца синкопирует, когда его тёплое дыхание сползает по мне ниже пупка. Пальцы мои впиваются сначала в матрац, потом на ощупь находят его разгорячённое плечо, шею, спадающие на плечи волосы. Так и подрывает направить его, чтобы получить необходимое в полном объёме прямо сейчас, но я выбираю вариант немного продлить. Самую малость. Подаваясь вперёд, навстречу ему, я втягиваю воздух сквозь зубы и задерживаю дыхание.       Я, кажется, не тот, кто умеет растягивать удовольствие. Змеиное шипение на выдохе, как финальная кода перед развязкой. Он слегка отстраняется, наблюдая за тем, как я кончаю, и ложится рядом, очерчивая пальцем мои выступающие рёбра.       — Тебе хорошо было? — участливо спрашивает он.       — Нормально, — отвечаю я и протягиваю к нему руку, — а ты?       — Мне не обязательно кончать. Мне и так хорошо. Даосы не рекомендуют делать это так часто, как мы.       Я хрипло смеюсь.       — Я не даос.       Мы тихо проскальзываем в потёмках в ванную. Он пропускает меня в душ первым, параллельно дискутируем насчёт даосских практик, я иронизирую. Потом иду на кухню пить, поглядывая на минималистичный пейзаж, обрамлённый оконной рамой, снова думаю о темнеющем у линии горизонта лесе. Уже светает.       За разговорами мы встречаем рассвет. Я зеваю и, наконец, ложусь спать. Сплю до полудня. Меня не беспокоят ни детские визги, поднимающиеся на высоту шестнадцатого этажа и птичьим гомоном влетающие в окно, ни телевизор за стеной, что с самого утра смотрит бабушка — та самая бабушка, которая в пятнадцатилетнем возрасте собирала «Катюши» на московском заводе «Компрессор», пять лет проработала в Китае, ходила в турпоходы, сплавлялась на байдарках, бегала за Маркусом с ремнём и была ему матерью в гораздо большей степени, чем мать физиологическая.       Я лениво просыпаюсь за полдень, оказываясь в самой светлой за всю мою жизнь комнате. Бабушка уже активно хозяйничает на кухне, собирается обедать, а я закидываюсь бутербродами, пока Маркус складывает раскладной диван, служивший нам сценой ночных действий.       Мы идём гулять, уходим в леса, перебираемся через ручьи по трубам, преодолеваем грязные болотистые низины, где поблескивают на солнце лакированные слизни, попадаем в заросли борщевика, что выше нас ростом, бродим по глухому заМКАДью. Пока я отливаю посреди колышущегося поля, подставив спину шаловливому ветру, Маркус прикалывается, кричит с тропы:       — Пожалей мышуков! Устроишь им потоп, мышам негде будет жить!       Зажав тлеющую сигарету между зубов, я криво ухмыляюсь:       — Значит, придётся переехать.       — Кому?       — Мышам, разумеется, — сообщаю я, застёгивая ширинку.       — Хочешь переехать ко мне? — вдруг спрашивает он.       — Предлагаешь мне остаться и далее занимать твои жилые метры? Серьёзно?       — Ну, я рассматриваю вариант, если ты позовёшь меня к себе, но у тебя предков в три раза больше…       Я склоняю голову набок в раздумьях. В плане отношений я рисковый чувак, такой вызов меня не пугает. Взятая мной пауза, кажется, слегка настораживает Маркуса.       — Не, мы, конечно, можем у меня на хате в комнате посквотировать. Если кто о чём и догадается, так это мать, батя мой под допингами, тётка — ханжа, да и им всем похуй в принципе-то.       — Можем и у тебя, но у меня потише. Можешь кота привезти, если хочешь.       — Ага, ща мне мать так просто взяла и отдала его. Бабы — они ж знаешь, если решили, что кто-то им принадлежит, то ты обратное не докажешь.       — Так что?       — Да легко. Потусим у тебя, раз бабушке до фени.       Чувствуется, «отпуск» затянется, а пока мы скрываемся в тени смешанного леса. Уходим по широкой дороге, которая постепенно предлагает нам варианты и другие маршруты. Мы уже ломимся сквозь чащу по какой-то узкой и грязной тропе, уводящей к оврагу. Сквозь поредевший ельник замечаем бегуна, провожаем его долгим взглядом.       — Странный дядька такой. Зачем ему палка в руке?       — Я тоже подумал. Она ещё и в пакетик как будто упакована. Может, это не палка вовсе, а оружие? Типа снизу палка, а в пакетике наконечник — хуячить по головам гуляющих. Может, он оттого и упакован, следы крови скрыть. Очередной битцевский маньяк.       — Бля, — Маркус оглядывается. — Ты сажаешь меня на измену. Вот нас двое — он мимо и пробежал, а будь тут одинокая женщина или две…       — Хватит стебаться, обычный старикан-бегун. Палка — противовес. Сомнительно только, что она в пакет упакована.       Мы, посмеиваясь, идём дальше, пока не замечаем чувака в белой футболке, как будто прячущегося в кустах.       — Что он там прячется? — напрягается Маркус.       — Может, уже закапывает «расчленёнку»? — похихикиваю я.       — А там вон тоже… видишь? — не унимается он. — Идёт по тропе с пакетом.       — Однозначно в пакете отрубленная голова, — продолжаю я. — Не, всё-таки одному ссыкотно по лесу шариться. Знаешь, я бы чувствовал себя спокойно со старым добрым огнестрелом. В пизду все эти шокеры и прочую хуйню. Ножом надо невьебенно умело пользоваться. Иначе есть опасность найти его в своей же жопе. Это же касается электрошокера. А пуля — она на расстоянии бьёт. Завидел мудака, сразу так типа «put your finger on a trigger», — пропел я в духе глэмстера 80-х, — и, если чё, по коленям стрелять.       — Вот ты агрессивный. А я же маг, я — миролюбивый, предпочитаю проповедь.       — Мне ли тебе объяснять, что хорошую проповедь надо подкрепить пулей или холодным оружием.       — А я рассказывал тебе «страшную историю» про заМКАДье из 90-ых?       — Чёй-то я не припомню такого.       — Так вот… Решил я как-то в одиночестве пройтись в лесок за МКАДом. Места эти знал хорошо, уверенно пересёк поле и свернул на дорожку в лес. Иду, значит, весь в своих мыслях, а вскоре мимо меня навстречу пацанчик в капюшоне прошёл. Я сначала значения не придал, а потом что-то почувствовал, как будто интуиция подсказала. Обернулся, а пацанчика на дороге уже не было. Застремался я, начал прислушиваться и озираться по сторонам. И точно! Вижу — из глубины леса, ломая ветки, быстро приближается ко мне несколько человек: сначала одного шкета увидел, потом за ним ещё трёх постарше, а дальше ещё группа. И как будто окружают меня. Как только мелкий шкет просёк, что я их заметил, он крикнул: «Эй, парниш, закурить не будет?!». Я по своему опыту знаю, что это стандартная фраза гопницких разводов, чтобы человека с толку сбить. Ну, и тут уж я быстро действовал, как у зверей заложено: рюкзачок зажал подмышкой, чтоб не мешал, и ломанулся в сторону опушки леса. Сзади слышались требовательные крики остановиться, свист и хруст ломающихся под ногами веток. Краем глаза заметил, что гопники-то меня почти окружили. Кто-то бежал справа, буквально на расстоянии нескольких шагов. Спасло меня только то, что я быстро среагировал и рванул в правильном направлении. Выбежав из леса, я продолжал ломиться прямо через поле к МКАД. И только недалеко от окружной сбавил темп и обернулся. В поле меня уже не преследовали, но у кромки леса я насчитал порядка пятнадцати голов.       — И кто это был?       — Типичная заезжая шпана, которая днём промышляла в городе, а к вечеру собиралась в свой лесной лагерь делить добычу.       — По типу классических лесных разбойников?       — Ну да. А я растревожил их, как осиное гнездо. Первый пацанчик в капюшоне явно был на шухере и оценил, что я пришёл в лес один.       — Больше я с тобой за МКАД не хожу, — пошутил я.       — Не хочешь за МКАД, давай про центр города расскажу, — улыбнулся Маркус.       — Блин, ты и в центре попадал? Суровое у тебя было отрочество!       — Это времена моего девятого класса. Конец восьмидесятых — начало девяностых. Мы с чуваками из школы в первый раз отправились подзаработать на мойке машин. Набрали тряпок, стеклоочиститель и приехали в центр. С одного перекрёстка нас прогнали гаишники, на другом мы проторчали целый час, но так ничего и не заработали. Все нас шугали, никто не хотел платить. Мы плюнули на эту затею и двинулись гулять в парк Горького. К тому моменту, когда нас осталось трое, сзади окликнули какие-то чуваки. Диалог был примерно такой:       — Э, пацаны, тормозите! — Маркус отлично пародирует гопников.       — Чё надо?       — Вы с какого района?       — Да тут недалеко.       — А здесь чё забыли?       — Да просто гуляем.       — А сигареты есть?       — Не, мы не курим.       — А если найдём?        Короче, так слово за слово проходим мы мимо подворотни, пацаны эти делают резкий выпад в нашу сторону, и один из них крепко хватает меня в обнимку за шею, будто «добрый друг», только не вырваться. — Маркус демонстрирует захват на мне, однако я выкручиваюсь. — Ну а второй попытался схватить сразу двух моих корешей, но там у него вышла промашка. Они метнулись в разные стороны и убежали. А меня пацаны потащили в подворотню за ТЦП, обшманали. Вывернули карманы, залезли в рюкзак. Типа: «Нафига тряпки?»       Я смеюсь, представляя себе скомканное старое тряпьё в руках мелких гопников.       — Пытались подзаработать.       — И чё не подзаработали?       — Нет.       — Вообще что ль денег нет?       — Ну, на метро…       — Гони сюда.       В итоге отдал им мелочь, а сам поглядываю в сторону улицы — не идут ли меня мои кореша выручать? А там нет никого. — Маркус усмехается.       — Куртефан снимай!       — Чего?       — Куртку! Куртку сымай, чё!       — Хорошо, сейчас сниму, только можно значки снять?       А у меня на куртке десятка два значков.       — А чё за значки-то? — спрашиваю я, не в силах припомнить, что за мода была, когда я пошёл в первый класс школы.       — Ну, в те годы была мода панковская — кучу значков разных нацепить, там и фанатские были типа КИНО, Алиса, ДДТ, Бригада С. Кто-то слушал более экзотическое типа Аукцыона или Звуков-Му, кто-то попсу типа Весёлых Ребят или Бит-Квартет Секрет. По набору значков можно было судить про увлечения и друг про друга. Ещё у нас в тусовке была мода носить разные «цивильные значки». У меня, например, были нацеплены «Сдал нормы ГТО», «Клуб любителей кактусов» и «Московский хлебозавод», а мой друг носил «Главпочтамт» и «Ударник коммунистического труда».       — Прикольно. И что? Куртку снял?       — Я стал сначала значки снимать — время тянуть, всё надеялся, что мои кореша подоспеют. Пацаны тем временем нервничали, по сторонам озирались, потом один из них вынул из-за пазухи нунчаки, крутанул ими пару раз и спрятал обратно. Видимо, для понта. Я, наконец, все значки отстегнул, в рюкзак убрал и куртку снял. Второй пацан мне на ноги посмотрел и сказал: «Может, с него и кеды снять?». И мне: «Какой у тебя размер?». Тут я сильнее напрягся, представив, как еду домой в носках, и ответил, преуменьшив на пару размеров: «Тридцать девятый». Второй решил: «Не, нафиг, маловаты будут». Короче, надев мою куртку поверх своей старой кожанки, один из пацанов сказал мне: «Ты давай дуй к своим и скажи, что мы их тут пасём, если ещё появитесь. У нас тут контора рядом. В следующий раз так легко не отделаются». И ушли быстрым шагом вглубь двора, а я домой поехал. У метро встретил своих корешей. Они обрадовались и такие: «Мы уж решили тебя не ждать дольше». Я им: «Так вы меня у метро ждали всё время? Ну вы и друзья!» Реально обиделся и в метро пошёл.       — Заебись кореша.       — А прикинь, позже выяснилось, что подворотня, где меня обули, примыкает непосредственно к МВД. Там куча ментов. Там даже камеры в те годы уже были. И у истории этой есть продолжение. Когда я домой вернулся, меня отчим спросил: «Где куртка?». И я в сопровождении охов-ахов своей мамаши пересказал всю эту историю, после чего он без лишних слов посадил меня в машину и отвёз в тамошнее отделение милиции, где я в течение, блядь, трёх часов листал и разглядывал несколько толстенных альбомов с рожами местных забулдыг, хулиганов, тунеядцев и алкоголиков в надежде найти тех самых двух. То ли память меня подводила, то ли рожи все были какие-то одинаковые. Участковый только поздно вечером получил-таки от меня список из пяти-шести похожих лиц, предложил походить с ним по району и в том числе по ЦПКИО, чтобы опознать парней живьём. Сразу предупредил, что вероятность найти их небольшая: они, скорее всего, уже сменили дислокацию, сами залётные, а мою кооперативную куртку носить точно не будут и, возможно, уже её толкнули.       — Вот не знаю… иду и думаю: отдал бы я куртку? — хмурюсь я. — Да хуй! Нафиг ты с ними сам пошёл? Надо было ещё до подворотни взбрыкнуть, сука, они же руки тебе не скрутили? Да на крайняк бы за плечо укусил или ещё лучше за ухо!       — А я не знаю, пошёл почему-то. Наивный был.       — Либо ты реально в более стрёмные времена рос, либо во всём виноват «спальный район» и твой «интеллигентный» фейс. Мне дано преподать тебе уроки «агрессивного зырканья исподлобья», а то ты вечно, как блаженный, ёб тэ. Такой типа — пису пис, все люди — братья. Пиздец мировоззрение. Пацифист хренов, — осклабился я.       Не уверен, что он по классу маг хаоса, скорее бард. Он совсем не склонен к разрушению и сиюминутным настроениям. В колоритных историях читался его богатый личный опыт. При всей его внешней моложавости внутри него жил какой-то Гэндальф Серый со страстью периодично поучительствовать, позанудствовать и разложить тебя по полкам, как психоаналитик, — чисто фишки магика. Бард в нём брал верх, когда он впадал в двухчасовую импровизацию, лишь взяв гитару в руки. Он, в принципе, находил подход ко всем инструментам без разбора, знал наизусть кучу песен БГ и «компании», а своих не писал. И если я учился музыке несколько лет и рос в «музыкальной» семье, но был совершенно лишён дара музыку сочинять, то Маркус…       Музыка — она сродни магии, либо выходит из рук, либо нет, в нём она пульсировала, требуя выхода. Он даже показал мне хитрые гитарные аккорды, которые он не выучил в каком-нибудь тупом самоучителе, а знал, просто знал, как будто это можно знать априори. Когда я забросил фортепиано в детстве, мать не могла смириться с тем, что её отпрыск хоть и музыкален, но стоически не усидчив. Её этот пункт бесил, она даже отправила меня заниматься флейтой, считая, что ещё не поздно взрастить духовика и отправить меня, на худой конец, если не в консерваторию, то в джазовое училище. Но с флейтой не получилось. Я всегда злился, когда что-то давалось мне с трудом, и через пару месяцев я сломал казённый инструмент, выданный мне музыкальной школой, об рояль. Может, это и выглядело смешно… но да… ЗлойЭльф ёбнул флейту о фортепляс, блин. Я ударил ей раз со всего маха со всей бурлящей во мне злобой и отчаянием, она тут же погнулась, но мне этого показалось мало, и я ебашил ею о крышку фортепиано, пока окончательно не погнул. Рояль выстоял, а выдувать мастерски музыку я так и не научился, зато дунуть любил при первом же удачном случае. Дуть — да, но не играть. Марихуана — мой лучший музыкальный инструмент. EVER!