***
А потом, ближе к лету, когда я носился со своим новым художественным ВУЗом как с писаной торбой, в нашем доме появился замечательный сосед. Все трепались, что он — главный режиссёр какого-то московского театра. К соседу-режиссёру регулярно приходили и приезжали на мопедах очень модные и реально красивые парни, что от нас с Маркусом не ускользнуло ни в коей мере. Мы даже посмеялись над тем, что мне надо бы покусать локотки, что режиссёр не переехал в наш дом пораньше, когда я был более юн и учился актёрскому мастерству. Глядишь — переспал бы и в театр устроился. Режиссёр был мужик хоть и в летах, но с недурными внешними данными. Но мы с ним лишь здоровались, он недвусмысленно оглядывал нас, мы — его, а я особенно недвусмысленно оглядывал его парней. Хотя и Маркус тоже. Бывало, что мы как два старых пердуна переглядывались и сообщали друг другу, что вот этот новый патлатый прикольней предыдущего. Одна наша тусовая соседка и волею случая мать первокурсника с факультета режиссуры, который обладал весьма нестандартной внешностью, переживала, что «новый сосед» приглядится к её дредастому сыну, но переживала зря. Очень скоро все к режиссёру привыкли, как и к шлейфу духов, который он оставлял в лифте. Так зайдёшь — и сразу ясно, что сам главный режиссёр недавно в лифте ехал. А потом в доме напротив появился «замечательный сосед». Только вовсе не замечательный, ибо парню, по-видимому, что-то ударило в голову. Как-то вечерком я пил чай на кухне и услышал странные звуки, будто кто-то дудит во что-то. И «дудня» эта, отнюдь не дудение, разносилась по всему переулку. Я был заинтригован и заинтересован одновременно. Выглянул в окошко с кружкой чая и — вот оно! На балконе в доме напротив на третьем этаже — чувак, возраст не читабелен, ему могло быть как двадцать, так и тридцать лет. Парень наполовину гол, ибо жара, в руках он держал горн или, скорее, всё-таки трубу. Так и не смог рассмотреть наверняка. Чувак настойчиво дудел, и дудел, и дудел — надо заметить, просто ужасно, ни в одну ноту не попадал, не мог попасть или же и не пытался. И всё бы ничего, но дудонавт стал регулярно проводить свои экзерсисы. И вот в выходные человек-дудонавт снова вылез на балкон и начал нещадно пердеть в свой горн! Я поперхнулся супом и закашлялся. — Это ещё что? — спросил Маркус. — Это новый сосед. Вон, посмотри на третий этаж… Маркус встал, подошёл к окну и посмотрел на парня, не прекращающего ни на минуту свой адский трубёж. Маркус поглядел на него и снова сел обедать. Молча едим свой суп, тишина, и снова оно — ощущение, что какой-то пьяный в жопу слон не может продудеть забитый хобот. Начинаю ржать с набитым ртом, представляя себе эту картину. Снова «ДУУУУУУУУУ», и я давлюсь следующей ложкой. Есть под такой аккомпанемент невозможно. Маркус ёрзает на стуле, пытаясь разглядеть неудавшегося трубача, и недоумённо спрашивает: — Я не понимаю, чего он хочет? Он же совершенно не умеет играть на трубе! — констатирует он — человек, который играет на всём. — Что за фигня творится? — История проста как мир, — отвечаю я, — скорее всего парень на даче среди хлама нашёл древний советский горн и теперь пытается тут нам выводить трели. Смотри, — показываю я пальцем, — он сейчас силился протрубить пионерскую зорьку, но получилось чёрти что… Пока мы ели — а процесс питания изрядно затянулся, потому что есть под такой звукоряд весьма сложно, — горе-трубач мучил инструмент в течение часа, а потом к нему вышел второй наполовину голый, но пожилой мужчина, поясница которого была обёрнута поясом из собачьей шерсти. Он протянул молодому человеку книгу и стал что-то втирать, тыча в неё пальцем. Маркус сообразил, что, скорее всего, уже и предки его офигели от трелей, поэтому дед вручил ему книгу… ну, почитать типа. Но не тут-то было: книгу, оказывается, предполагалось использовать в иных целях! Чувак прижал её к отверстию горна и дудел шёпотом в книгу… Нет, вот каково! Нелепейшая картина, достаточно лишь представить: стоит чел с голым торсом, красный от натуги, и дудит в книгу, которую зажал между горном и стеной! Маркус предложил мне принести бинокль и рассмотреть получше лицо чудака на букву М, а между тем в окнах противоположного дома, равно как и в окнах нашего, уже повисли лица любопытных людей. Какие-то подвыпившие кавказцы не выдержали и ругнулись матом с неповторимым акцентом горцев, проходя мимо окон «музыкального балкона». Горнист долго не продержался. Виноват ли горн, отсутствие силы воли или же озлобленность сотен соседей в округе — никто уже не узнает.***
С Хемулем, «Сучьей фамилией», Маркусом и ещё одним чуваком из Томиной тусовки решили сходить в клуб на концерт. Хемуль, вырвавшись из семейной жизни, тут же огнеопасно зафлиртовала со всеми попадающимися на пути штанами. Вдарила по пивку. Торжественно сообщила мне в предбаннике клуба, что стоит ей лишь поманить чувака, как он сразу станет её. Типа… она такие вещи чует. К чему эта странная бравада? Мне, например, очевидно, что «Сучья фамилия» снова запутался и включил лисье очарование в направлении Хемуля. Но ей пофиг, она не замечает даже, зато пожилому охраннику сообщила: «Вы такой очаровательный мужчина!». Мужику за полтос, но Хемуль привыкла флиртовать со всем, что одето в портки. Возможно, блядь, я постарел… возможно, стал менее толерантным к глупости. Стал странно ощущать себя в этой компании. Всё-таки наша дружба осталась где-то на уровне школьной парты и конца девяностых. «Сучья фамилия» свалил в неизвестном направлении, предполагаю, он счёл, что тусовки с заигрывающейся Ленкой лишают его шанса на новый бесплатный секс. Она же распалялась в отношении нашего приятеля, а я заливался краской за себя и за неё, опасаясь, что мне потом кто-нибудь что-то выскажет или предъявит. Конечно, не выскажет, но отношение моё к Хемулю изменилось. Я изменился, и она. Когда-то ведь расслаблялся под бурными флюидами её персоны и позволял времени и жизни течь сквозь меня. Я превращался в говёшку… и плыл, плыл по течению. Сейчас мне хватает борьбы, расслабленно плыть я уже не могу, а бороться с ней не имеет смысла. Поэтому лишь отхожу в сторону, позволяя Хемулю быть такой, какой она хочет. Я двигаюсь по пирамиде Маслоу вверх, а она всё так же радуется простым вещам, доступным древним хомо сапиенс. Кажется, мы впервые на грани, готовые посраться. Опять вдвоём, поодаль от остальных, выясняем отношения, но она вдруг сдаётся, а причина оказывается в том, что она не смогла пережить мою «голубую» связь с Маркусом. БРАВО, блядь! Главное, неожиданно! Мне хочется спросить: «Да где же ты была раньше?». Почему спокойно и с кажущимся воодушевлением сносила мои привязанности до? Может, потому что она тоже вдруг осознала, что уже не девочка, а я не вредный мальчик, сидящий с ней за партой? И «голубизна» моя ломает привычные рамки желаемой нормальной жизни? Ну, вот… она всё-таки пьяна, эмоционально выпаливает, что места себе не находила после нашего визита, страдала и спать не могла: — Я, между прочим, к Ромке пришла. И давай ныть, что не переживу всего этого, — говорит она срывающимся голосом, а у самой глаза слезятся, — я думала, я убью себя… — Лен, прекрати… — называю её по имени, как раньше, когда хотел подчеркнуть серьёзность момента. Понятия не имею, как на подобное реагировать. Учитывая, как долго мы свободно жили своими собственными жизнями, всё происходящее кажется мне шаржем на реальность. Или это маразм, или актёрский талант авантюристки. — И что же Ромка? — Что Ромка? Послал меня. Сказал, чтоб я не мутила ему мозг и дала спокойно спать. Качаю головой и усмехаюсь своим чёрным кедам. Мы молчим, а я поглядываю в сторону ребят. Стоически ждут, когда мы закончим с ней наши «семейные разборки». — Скажи мне… только честно. Ты мутишь с кем-нибудь ещё? — Ахаха, — рассмеялся я, — мне похвастаться нечем. Ты думала, я прынц Блядский? — Нет, ну я-то почём знаю… — Скажи мне лучше, где ты своих бесконечных мужиков берёшь? — язвлю я. — Они сами берутся. — Ну, конечно. — А ты что думал? Я их ищу, что ли? — Лен, надо меньше «улыбаться». Мне казалось, я колко пошутил тогда. Зря. Зря сказал про «улыбаться». На самом деле, я бы хотел, чтобы она улыбалась. Меньше злилась, меньше орала, стала уравновешенней, только плотина уже прорвана. Никто, кроме нас самих, с потоком стихии не совладает.