Avenue of Hope

Sometimes I feel so happy Sometimes I feel so sad Sometimes I feel so happy But mostly you just make me mad Linger on, your pale blue eyes Порой я бываю таким счастливым, Порой я бываю таким грустным... Я бываю таким счастливым... – Но, крошка, обычно ты просто сводишь меня с ума. Побудь здесь еще – ты и твои светло-голубые глаза... (Pale blue eyes)       В комнате начинало сквозить. Патаки с раздражением закрыла окно и улеглась обратно на кровать, пытая взглядом, в котором точно виделся вызов, вроде: «Ну давай, попробуй, раскуси». Вообще, общение с ней точно не прошло даром, потому что умение активно «копать» под людей передалось и мне самому. Того, что мне уже было известно, оказалось слишком мало, и поэтому я затеял новый разговор, она же ловко уворачивалась от конкретных ответов и иногда задавала неловкие вопросы следом. Словом, всё это напоминало какую-то игру.       – Ладно, ладно, и какой ты была?       – Притворщицей, – она подперла голову рукой и сощурила глаза, будто насмехаясь над попытками узнать всю правду.       – Я знаю. Мне про тебя рассказывала Стелла. И ещё кое-кто.       Её глаза округлились, и я увидел странную улыбку. Не знаю даже, как описать её: представьте, будто вы увидели вживую маньяка и он вам улыбается. Искренне. Как это обычно делают злодеи в фильмах перед тем, как нанести удар по долгожданной цели.       – Милашка Стелла Гарсиа? Та самая?       – Ну, да. Мы общаемся.       – Вы спите, – отрезала она и самодовольно ухмыльнулась.       – Иногда, – почувствовав, как перехватывают инициативу по расспросам, я тут же поинтересовался: – Вы с ней общались?       – Со Стеллой общаются только неудачники.       – Понятно. Значит, общались?       В голову мне прилетела подушка, причём бросок был таким резким и точным, что в один момент показалось, будто лицо осталось на наволочке. Но от этого стало почему-то смешно. Пять:восемь в мою пользу, да? Не знаю, можно ли подушку засчитать... Допустим, шесть:восемь. Хельга гневно выдохнула и уставилась на меня.       – Гарсиа со средней школы по рукам пошла, поэтому неудивительно, что даже ты до неё добрался, Арнольд. Тебе, наверное, нравится подбирать обглоданные вишенки?       Я снова засмеялся. Мы давно бы поругались, если бы у нас обоих не было хорошего настроения изначально, а у неё, к тому же, потрясающего терпения. И меня последнее удивило, потому как что-что, а терпение Ей было точно не свойственно.       – Ну ладно, не злись, – я сжал подушку в руках и с задором посмотрел в её глаза. Брр... Словно проходишь через ледяную пустыню. Но моя игра была всё ещё не закончена. – Давай я буду говорить тебе всё, что мне известно, а ты за каждый неверный ответ...       – Что ты мне расскажешь, если у тебя отшибло мозги, Шотмен? С тобой вести подобные игры скучно.       – Не знаю, могу рассказать, что другие ученики говорили о тебе. Например, в старшей школе, когда ситуация с Сойер вышла из-под контроля. А особенно когда пропали и твои дневники, помнишь? – я изобразил удивление, взглянув на неё. – Ох уж эти дневники! Сказать, где они?       Она сразу же поменялась в лице и всячески старалась делать вид, что это не интересно, но всё в ней говорило об обратном. За такую дельную информацию я могу поблагодарить нашего общего знакомого Гифальди. Детектив оказался удивительно сговорчив и согласился рассказать всё за пару бутылок виски и пачку сигарет. Дело ли в том, что это было сделано им в отместку за последний жестокий розыгрыш или просто так – без разницы. Самое главное, что пара-тройка козырей теперь были в моём расположении.       – Как приятно тебя снова видеть, Стив Маккой, – твёрдо проговорила моя подруга и вырвала из рук подушку. – Давай сыграем в другую игру: правда или ложь о Хельге Джеральдин Патаки. Очень интересная, вот увидишь.       Я кивнул и морально подготовился к чему-то максимально неожиданному.       – Смотри, не потеряйся, – сказала она надменным тоном. – Что скажешь на то, что я подожгла свой дом?       – Ложь.       Хельга наклонилась ко мне ближе.       – Ещё со школы я сплю с Гифальди.       – Ложь, – почти вопросительно ответил я и уставился на ухмыляющуюся Патаки.       – В младшей школе мы с тобой признались друг другу в любви.       – Что? – я привстал от удивления, но, опомнившись, с той же интонацией переспросил: – Ложь?       – И сейчас я состою в браке.       – И это интересная игра? – я накрыл лицо подушкой, чтобы не показать свою растерянность. – Она ужасная. Только не говори, что всё это – правда... Нет, лучше вообще ничего не говори, я выйду из комнаты, и можешь говорить.       Быстро поднявшись с кровати, я открыл дверь и отчетливо услышал в глухой тишине смешок. Не в первый раз уже упоминаю, что Хельга Патаки слишком любит ставить людей в неловкое положение и ради этого готова пойти даже порой на безумные поступки. Нет, наша игра – это не безумный поступок. Вполне обычное времяпровождение. А вот когда она попросила пригласить в гости Стеллу Гарсиа, чтобы извиниться перед ней за школьные годы – я должен был что-то заподозрить. Нужно было сразу понять, что искренние извинения и Хельга – вещи сугубо несовместимые, но почему-то идея показалась не такой уж и плохой, к тому же, о том, что происходило между Стеллой и Хельгой в школе я как раз-таки не знал. Вообще отличная идея, как мне показалось.       К ужину мы подготовились основательно: решили пожарить стейки и сделать несколько гарниров, всё же Стелла должна была прийти не одна и о предпочтениях её спутника мы не знали. Вдруг он окажется вегетарианцем, и на такой случай на столе должен быть хоть какой-то выбор. Честно говоря, я впервые делал стейки со слабой прожаркой, но Патаки настаивала именно на таком варианте, потому что прожарка выше, по её словам, – полная хрень. Мне пришлось согласится, точнее просто поверить на слово, ведь я до этого никогда не пробовал их в таком виде.       Всё приготовив, я ждал гостей с каким-то особым чувством (и надеялся, что Хельга тоже испытывала подобное), потому что это первые гости в нашей совместной жизни, которых мы пригласили к себе домой.       Стелла пришла одна. В пять часов мы уже сидели с ней на кухне, пока Хельга что-то делала в ванной. Подозрительно долго что-то там делала, мне вспомнились слова: «Я хочу извиниться». Хочет извиниться! Каким идиотом нужно быть, если веришь этим словам, когда они принадлежат Патаки! Они долбили мне в голову каждую секунду, когда непонятная красная жижа, похожая на кровь начала сочиться из-под двери ванной, о чём мне почти в ухо прокричала Стелла, а потом я чуть не оглох от мыслей и, конечно, крика гостьи, когда из-за двери показалась Хельга, вся перемазанная в этой жиже.       – Эй, вам ещё мяса порубить? – Патаки указала на тарелку со стейками и махнула тесаком. – Человечина не так плоха на вкус, правда?       Визг Гарсиа прервался её падением со стула, судя по всему из-за потери сознания. Только в тот момент я вышел из оцепенения.       – Ну, я ожидала немного другой реакции, но так тоже ничего, да, Арнольд?       – Какого чёрта ты творишь?! – в бешенстве простонал я и тут же ринулся набирать стакан воды.       Кто знает, как долго набирается вода в обычный стеклянный стакан? Вообще, это может очутиться нескончаемой процедурой, когда понимаешь, что за это время Патаки успеет что-нибудь сделать. И стоило мне повернуться, как та уже нависла над очнувшейся Стеллой, гладила её по щеке и нашёптывала: «Ты следующая», с занесённым над головой тесаком в другой руке.       Что бы вы понимали, это была шутка. После которой мне пришлось виновато провожать гостью до дома, извиняться перед соседями, заплатить людям снизу за испорченный потолок, и, естественно, этот потрясающий вечер не обошёлся без полиции. В тот же день я навестил Стеллу повторно, чтобы убедиться, что с ней точно всё в порядке, а потом долго сидел на пристани, прокручивая в голове всё случившееся. Возможно, не всё так страшно. Это может показаться кому-то даже забавным, мол, что такого, это ведь всего лишь невинный розыгрыш. Но как я в таком случае могу быть уверен, что всё, происходящее между нами – это не розыгрыш? Может, наши пусть и странные, но отношения – такая же шутка, и потом откуда-нибудь выскочит фотограф и покажет снимки со словами: «Посмотри на себя, придурок!». Именно им себя чувствовал бы любой на моём месте. Мне казалось, что таких придурков больше нигде нет. Такие придурки поштучно сидят на пристани, нервно зажигают сигареты и думают о своих сумасшедших подружках.       Я затянулся и посмотрел на тлеющий кончик. Как же быстро они кончаются... Каких-то пара жалких затяжек – и всё. Но думал я не о сигаретах вообще-то. О чём ещё можно думать, когда живёшь с настоящим монстром? Даже пропало желание курить. Посмотрев в последний раз на недоокурок, я уже почти выкинул его в воду, как кто-то сзади выцепил сигарету из руки, а потом прислонился щекой к моему виску.       – Ты ведь не куришь, – устало проговорил я.       – Ложь, – ответила Патаки, выдохнув дым мне в лицо.       Прикрыв глаза, я представил, как от начала до конца прохожу Авеню Надежды. Вместо дыма вдыхаю запах свежеокрашенных лавочек, вместо плеска воды слышу шум деревьев. Я иду, забывая о том, что произошло, что происходит и что может произойти. А потом мне как-то удаётся споткнуться и вылететь из воспоминаний, снова вернувшись на пристань, когда шеи коснулись холодные пальцы.       – Зачем всё это было нужно? – я попытался повернуться, но она не дала этого сделать, всё так же прижимаясь щекой к моему виску.       – Ну, в школе она тоже сильно кое-кого напугала.       – Если ты мстишь за этого человека, – вздохнул я, – значит, он тебе дорог. И ты не могла оставить это просто так, Патаки. Уверен, что месть не заставила себя ждать ещё тогда, когда это случилось.       Хельга промолчала. Где-то над затоном закричали чайки, углядев, по-видимому, приближающуюся к берегу рыбацкую лодку. Рыбак вытянул вверх сачок, отмахиваясь от назойливых птиц, и глянул куда-то в нашу сторону.       – Раз уж через столько лет ты на неё за что-то до сих пор злишься, то причина должна быть посерьёзней.       – Ты во всём хочешь видеть причины, – она как-то щелчком выкинула окурок в воду. – Но иногда их просто нет, как бы ты ни хотел этого.       – Так не бывает. У всего есть свои причины.       – Ты просто многого не знаешь, Шотмен. Спроси у Гифальди как-нибудь про мотивы преступников, он многое может тебе рассказать.       – Даже у сумасшедших есть свои...       Патаки грубо закрыла мне рот рукой, не дав закончить мысль.       – Хватит изображать умника, – выдохнула она. – Просто заткнись и пошли домой, ладно? Здесь холодно и воняет тухлой рыбой.       Я подумал секунд двадцать, и только после того, как кивнул, Хельга убрала руку. Мне бы стоило сказать, что я не злюсь, но, думаю, она и сама это поняла. Всё же, что-то её привело сюда. Может, это чувство вины или же она просто не хотела ссориться – кто знает... Но ведь она пришла. Потому что что-то чувствовала. Не так уж она и безнадёжна, как любила говорить сама о себе. В особенности, её любимой фразой было: «Мне никто не дорог». Говорилось это с серьёзным лицом и такой твёрдой уверенной интонацией, что любой мог бы поверить. Наверное, даже сама Патаки хотела в это верить. Ей никто не дорог, но она каждый день заходила к Джимми, чтобы следить за его состоянием. Конечно, об этом никто не должен был знать, всё это тщательно скрывалось за безразличными взглядами на расспросы о нём и за вечным «я не знаю». Но раз уж у меня был знакомый детектив, страдающий от безделья... Да, я следил за ней. И в этом нет ничего плохого, когда дело касается такого человека, как Хельга Патаки.       Вообще, приходилось мириться со многими странностями. Но каждую из них я старался как-то переваривать, потому что в любом из нас есть такие черты, к которым приходится только привыкать. Очень частым явлением, например, были скачки настроения, которые не подвергались никакому объяснению. Просто так случалось, и всё. Без вопросов.       Вот, допустим, за два дня до очередного уезда. Она не участвовала в жизни магазина и даже ни разу не подколола, простояв почти весь день возле окна в раздумьях. На мои вопросы случилось ли что-то, Хельга мотала головой и просила не трогать её. И с этим ничего не сделать, потому приходилось оставаться в стороне. Тогда с нами временно работала одна девушка, и она периодически подходила к Патаки, поглаживала её по бедру и, не говоря ни слова, уходила и продолжала делать свои дела. Что это за девушка – та ещё история.       Хельга однажды ни с того ни с сего привела в магазин, как она сказала, помощника на время. Это была девица примерно наших лет, которая выглядела очень ухоженно, даже дорого, и вообще никак нельзя было сказать, что ей нужны те копейки, которыми мы располагали. Дамочка представилась, положила своё пальто на диван и огляделась, небрежно бросив пару слов о «винтажности» всего, что бросалось ей в глаза. Тут же прибившись к Хельге, я спросил кто Это и что Это здесь делает. Патаки ответила что-то невнятное: якобы она из Калифорнии и в своём широком кругу знакомств знает много людей из сообщества продвинутых любителей музыки. Я ничего не понял, но кивнул, чтобы не показаться идиотом. Сообщество продвинутых любителей музыки, окей. Какая-то секта, да? Но не суть. Девушка эта быстро освоилась на месте, но вот общение с покупателями ей удавалось с трудом. И я понимал их недоумение, потому что разговаривая с такими, как она, ты испытываешь нечто, похожее на «разрыв шаблона». В сочетании с милым лицом, её речь, богатая сленгом, ругательствами и сдобренная резкими жестами, воспринималась очень неоднозначно. И точно так же, как разговаривают о погоде, девица могла вдруг начать говорить о проведённой с кем-то ночи, не скрывая абсолютно никаких интимных подробностей. И всё это, рассказывая о каком-нибудь знаменитом альбоме! Люди сбегали из магазина. Всего за неделю работы у нас она успела перепугать большинство покупателей и наговорить всяких глупостей. Не знаю, как Хельга, но я исключением тоже не стал. Например, когда мы вместе подсчитывали сколько осталось пластинок, эта мадам подошла ко мне так близко, как это вообще возможно, и в лоб заявила:       – Нам нужно переспать.       Секунда, и я в ступоре, Патаки смеётся в голос, а эта чудачка уже держит руки наготове, будто бы только дай команду, и набросится.       – Ладно, это шутка, – сказала она и натянула жуткую улыбку. – Или не шутка. На вид ты вроде ничего, симпатичный. Мне нравится, когда парни носят светлые рубашки.       Я с подозрительным прищуром осмотрел её безразлично-ровное лицо. Брови максимально приближены к глазам, уголки губ опущены вниз. Тоже шутка? Ведь на мне была тёмно-синяя рубашка, я даже лишний раз посмотрел на рукава, чтобы убедиться в этом. Патаки ещё немного посмеялась, выглянула из-за стены и подозвала к себе помощницу.       – Странная она, – однажды сказал я своей подруге. – Девушка из Калифорнии? Вы, наверное, очень близки, раз ты понимаешь её.       – Она заплатила мне достаточно денег, чтобы я смогла выкупить этот магазин.       – Выкупить? – я взглянул на Патаки, чтобы убедиться в том, что это не очередная клоунада.       Она посмотрела в пол, затем, скрестила руки на груди и долго молчала. Что это? Ни разу не видел, чтобы Хельга так себя вела. Это было похоже на… даже не знаю, применимо ли это слово к данному человеку… это было похоже на смущение.       – Вообще-то изначально магазин действительно принадлежал Джимми. Мне говорили, что раньше эта улица считалась одной из самых прославленных в городе благодаря лучшей в штате пекарне и, конечно, благодаря коллекции самых редких пластинок здесь, у Джимми. Это было действительно так. Уникальные и единичные экземпляры альбомов, пластинки с автографами музыкантов, редкие проигрыватели и гитары мастеров. Знаешь, сюда можно было прийти для того, чтобы погрузиться в эту атмосферу с головой и забыть про то, кто ты, что делал раньше и что ожидает в будущем. Потому что здесь это не важно. Ты приходишь и забываешь про всё, отдаваясь совершенно другому миру.       Хельга провела по окну рукой так, как обычно гладят лицо любимого человека. Могло даже создаться ощущение, что магазин приобнял её в ответ.       – Но интерес людей к пластинкам, к дискам и прочему ретро стал пропадать и это понятно, ведь сейчас можно слушать всё в хорошем качестве с одного устройства. Из этого всего можно было сделать что-то вроде популярного ретро-магазина и поиграть на воспоминаниях людей. Это довольно прибыльно, как правило. Но Джимми было уже наплевать. Он сказал, что для него магазин давно не имеет ценности, и когда покупатели перестали приходить – он тоже перестал, предпочитая посидеть дома с бутылкой пива и девушкой по вызову. Ты представляешь, оставить целый мир просто так?       По улице проехала машина, обдав витрины грязной водой с дороги. Мы вместе наблюдали, как стекают дорожками по стеклу капли и оставляют после себя следы.       – Потом Джимми сказал, что собирается продавать магазин и что здесь, вероятно, поставят новую пекарню, магазин праздничных товаров или забегаловку с китайской едой.       – И что было дальше? – в нетерпении спросил я.       – Я после этой новости поехала в Калифорнию к своему знакомому, он мне рассказал о сообществе людей, которые имеют редчайшие коллекции пластинок, и кое-что из этого продают или обменивают. Мне казалось, что если я привезу для Джимми что-нибудь интересное, то он передумает и захочет снова вернуться. И вот, на одной такой вечеринке любителей музыки, я познакомилась с девушкой, которую называли королевой в этом кругу. У неё было почти всё. Назови любой альбом или запись, или интервью, у неё это было. Никогда не видела такой коллекции. Знаешь, когда заходишь в помещение, где всё это собрано...       – Возникает ощущение, что ты в другом измерении?       – Именно. Её коллекция уникальна! Когда я рассказала ей свою историю, она предложила помощь и показала места, где можно достать все недорого. Я отбирала всё самое лучшее, а потом позвонила Джимми и обрадовала, что у меня теперь есть самые настоящие сокровища, с помощью которых можно будет раскрутить магазин. Знаешь, что он ответил? Что один пекарь предложил ему за магазин на пятьдесят долларов больше установленной цены. Мне пришлось идти на другую вечеринку сообщества и продавать всё купленное. И когда не продала – бомжевала несколько дней у задворков возле того здания, где проводился аукцион, потому что потратила все деньги.       – Бомжевала несколько дней?       – Почти две недели вообще-то. В конце концов, я не придумала ничего лучше, как прийти к этой королеве и попросить помощи.       – Так за что она тебе заплатила такие огромные деньги? Это же не просто так?       Хельга медленно повернула голову и показала руку. Я посмотрел на кольцо, которое никогда раньше не замечал (возможно, она его до этого вовсе не носила), а потом снова непонимающе уставился на неё. Осознание ситуации пришло резкой и не слишком приятной вспышкой в голове, я даже выкрикнул от неожиданности:       – Что?! Это вот с ней?       – Я пришла в нужный момент: ей срочно нужен был документ для какого-то дела о том, что она состоит в браке. И она его получила. А я взамен получила магазин. Самая обычная сделка, Шотмен.       Пытаясь уложить как-то эту информацию в своей голове, я стал наворачивать круги и почти что оторвал верхнюю пуговицу рубашки.       – То есть это значит, что прямо сейчас во дворике сидит твоя жена? Ты говорила, что состоишь в браке, но... Я познакомился с твоей женой, Патаки?       – Правда ведь она симпатичная?       – И её не волнует, что мы с тобой живём вместе и, ну, не знаю... Встречаемся?!       Последнее я выкрикнул так громко, что голос оборвался. И это было не от ярости или гнева, нет, я не испытывал этого на тот момент. Мной скорее управляло удивление и абсолютное непонимание происходящего. В какой такой ситуации нужно оказаться, чтобы жениться на незнакомом человеке одного с тобой пола и дать ему за это кучу денег на непонятные нужды?       – Она не против, Арнольд. У нас в семье свободные отношения, так сказать.       Посмотрев на меня, Хельга посмеялась. Наверное, у меня было странное выражение лица, потому что всё это казалось мне розыгрышем. Очень долго я просто не мог сдвинуться с места из-за шока, а когда мне всё же удалось подойти к дивану и свалиться на него, моя женатая подружка сделала гениальное встречное предложение:       – Если хочешь, можешь найти себе мужа. Могу посоветовать тебе Гифальди, он будет очень старательно исполнять супружеский долг. Ну, пусть и не всегда удачно.       – Замолчи, Патаки, пожалуйста...       Она, пройдя мимо, потрепала мои волосы. Взяв с журнального столика книгу, я накрыл ей лицо и после того, как дверь во внутренний дворик грохнула об стену, будто по щелчку пальца заснул.       Конечно, такие вот неожиданности и встряски, вроде масштабных шуточек, могут кого угодно «перезагрузить». Но мне почти никогда не удавалось забывать об одном: что было всё-таки с Джимми? Я не знал, где он живёт, да и никто мне не хотел говорить его адреса. Может, он давно умер, а меня просто водят за нос, говоря, что с ним всё отлично. Эти мысли имели какой-то странный накопительный эффект, я с каждым днём думал о старике всё больше и вечером накануне уезда Патаки решился спросить о нём.       – Ты мне скажешь вообще когда-нибудь что с нашим Джимми?       Патаки недовольно на меня посмотрела. Кажется, я давно перестал слушать и перебил её.       – Зачем тебе это?       – Для меня это важно, – я ещё немного поковырялся в своей яичнице, и отставил тарелку. Аппетита совсем не было. – Он мне не чужой, и меня беспокоит его состояние.       – Не чужой, – передразнила вполголоса Хельга и тоже отодвинула свою тарелку. – Скажи ещё, что он практически заменял тебе отца.       – Не знаю, может быть, учитывая, что большую часть жизни у меня не было отца.       Она посмотрела на яичницу и, продырявив все кусочки бекона, проткнула желток вилкой.       – Просто скажи, с ним что-то не так?       – Всё с ним так, – выпалила Патаки. – Джимми – старик, и это нормально, что он болеет, теряет память, и, возможно, скоро умрёт.       Её нижняя губа еле заметно начала дёргаться. Я хотел взять Хельгу за руку, но она тут же убрала её, задев кольцом край тарелки, и отвернулась в сторону.       – Это нормально, когда кто-то умирает, а потом к тебе заваливаются журналисты, снимают кучу лживых репортажей и пишут в газетах, типа: смотрите на неё, давайте зададим ещё какой-нибудь дурацкий вопрос и посмотрим на это выражение лица!       – Ты ведь сейчас не о Джимми?       – Всё будет точно так же. Поэтому, о нём, – Патаки сжала кулак и, уверен, ей хотелось изо всех сил треснуть им по столу, но она почему-то не стала. Сделав несколько глубоких вдохов, Хельга разжала руку и посмотрела на меня. – Он старик, который просто дожидается своей смерти. И если бы мне какой-нибудь сумасшедший сказал, что убьёт одного из моих близких, – это слово она выдавила из себя через силу, – и дал выбор кого именно, то я бы выбрала его, понял? Весь мир переживёт кончину обычного старикашки. И я, и ты – все переживут.       – И тебе не хочется заплакать или прокричать, что это несправедливо?       Я долго на неё смотрел. Собравшись, она лишь пожала плечами и сказала, что ей плевать. В этом была непонятная двойственность, которую я уже однажды видел: всё в ней снова сопротивлялось этим словам, но только не лицо. Оно было действительно безразличным. Но не зря же она вспомнила о Сойер, когда говорила о журналистах, полиции и прочем? Это значит, что состояние Джимми вызывает в ней похожие чувства. Конечно, я не мог спросить Хельгу, что она тогда чувствовала, но если бы я знал это, то, вероятно, сейчас мне было бы легче понять её.       – Я знаю, что Джимми дорог тебе.       – Мне никто не дорог. А этого старика я ненавижу. Он по своей тупости чуть не продал самое ценное в своей жизни, – она посмотрела на меня стеклянными глазами, встала из-за стола и отправилась в комнату.       Из-за этих слов мне вдруг вспомнилось кое-что из прошлого. Точнее, даже не вспомнилось, я будто всегда это знал: ненавидеть человека, когда он скоро тебя покинет – обычное дело. Даже не представляю, почему так происходит, но думаю, что это помогает смириться с уходом близких из жизни. Позже Патаки мне рассказала, что Джимми, этот старый весельчак, часто говорил ей о своем желании поскорее умереть. И каждый раз, когда он это говорил, хотелось уйти, но она оставалась и помогала. А потом уезжала, надолго уезжала, потому что так проще сохранить чувство уважения и любви к человеку. Возвращалась, соскучившись, набирала свою чашу ненависти, и снова уезжала. Да, так проще. Потому что это сложно – сохранять свою любовь до конца. Мы эгоисты и начинаем ненавидеть других, когда нам плохо. И думаем, что это чувство справедливо, потому что умирающие или желающие умереть приносят слишком много боли. А никто из нас не любит боль.       Когда я зашёл в спальню, Хельга сразу же завернулась в одеяло и отвернулась к стене. Интересно наблюдать за ней, прав был Джимми. Усмехнувшись, я лёг рядом и, притянув её к себе, стиснул в объятиях.       Не безнадёжна ты, Патаки. Посмотрела бы на себя: твоя ядерная зима – сплошная выдумка. Сколько разных чувств в ней я уже видел. Какими глупыми бывают попытки их спрятать – те же самые уезды, которые нужны совсем не для того, чтобы набрать новый материал, правда ведь? И сейчас, перед очередным побегом от самой себя, побудь со мной ещё немного. Ты, и твои светло-голубые глаза с этим знакомым в них холодом…