Avenue of Hope

Sunday morning And I'm falling I've got a feeling I don't want to know Early dawning Sunday morning It's all the streets you crossed, not so long ago… Watch out the world's behind you There's always someone around you who will call It's nothing at all Воскресное утро, И я - падаю... Мне кажется, что я не желаю ничего знать. Ранняя заря. Воскресное утро. Все эти улицы, по которым ты бродил не так давно... Обернись - мир рядом с тобой! Всегда найдется кто-нибудь, кто окликнет тебя. В сущности, все это - ничто... (Sunday morning)       Когда я проснулся – её не было рядом. Патаки обычно не говорит, когда уезжает. Просто однажды понимаешь, что её нет слишком долго, а это значит, что она уже где-то очень далеко от города. Писать на фейсбуке, строчить бесконечные смс или звонить – всё это бесполезно. На несколько недель человек просто выпадает из твоей жизни, как внезапно потерявшийся пазл от уже давно сложенной мазайки, и однажды вдруг находится сам собой: всплывает прямо перед твоим носом, и ты кладёшь его на место. Потом он исчезнет в любом случае снова, ничего с ним не сделаешь, поэтому остается только ждать, когда он появится опять.       На улице уже целую неделю было хмуро, но, к счастью, обошлось без дождей. Гуляя, я обходил стороной Авеню Надежды. Потому что это навевало какие-то странные воспоминания и мысли мрачнели, стоило пройтись несколько метров. Я пообещал себе, что появлюсь там только тогда, когда буду в отчаянии или когда мне будет откровенно плохо. А пока…       Мне хотелось повидать Джимми. В поисках его адреса пришлось перевернуть весь магазин. Должна же быть какая-нибудь бумажка или документ с указанием, где живёт мой старик? Но даже в каких-то старых коробках с кучей документов ничего не удалось найти. Патаки, видимо, позаботилась об этом. И почему она так не хотела, чтобы я к нему ходил? Вряд ли он в квартире прятал трупы или ещё чего похуже. Это ведь старина Джимми, добрый малый. Пусть даже вся правда, которую я узнал про него, перекрывала мои прежние представления о нём, – всё равно он был особенным человеком в моей жизни. Таких разве ещё найдешь?       Всё-таки без этих двоих здесь, в магазине, слишком тихо и пусто. И странно, что все люди будто тоже исчезли: на часах четыре, а в лавку так никто и не зашел. Даже обидно, насколько всё зависело от Хельги: покупатели теперь знали, что её нет, и сторонились Бахман-стрит. Вот уж чёртова улица! Всё здесь как живёт для одной лишь Хельги и с её руки, включая сам магазин. Она, кстати, говорила, что у неё для этого магазина есть своё личное имя, потому что он напоминает ей одного человека. И этот человек начинал после долгого отсутствия Хельги понемногу угасать и становился совершенно угрюмым. А всё потому, что без Патаки «в нём умирала музыка». До чего сентиментально, аж тошно.       Время шло так быстро, и я этого настолько не замечал, что однажды утром вдруг понял кое-что, повергнувшее меня в шок: её не было уже месяц. Коробки с дисками всё приходили и приходили, а покупателей, как и самой хозяйки не было. На смс Хельга по-прежнему не отвечала и до неё точно не дозвонишься. Моя чаша медленно заполнялась ядовитой жидкостью: я начинал ненавидеть. Себя и её, нас обоих. Я злился, и думал, как тянутся эти бесконечные дни, когда я просто не знаю, что происходит, и ничего не могу с этим поделать. Что можно сделать, когда человек просто взял и исчез? Известить полицию? Нанять детектива? Может, ей это и было нужно – чтобы я начал беспокоиться? Хотя, нет. Зная Патаки, она наверняка даже не думала об этом, потому что у неё совершенно нет чувства времени. Представьте человека, который живёт в пространстве, не имеющим временных рамок, дня и ночи, и он просто существует в нём, абсолютно не понимая, что за штука такая – время. Вот так она жила. Она – как облака над городом: разрасталась и надвигалась, а потом превращалась в утомительные бесконечные дни под солнцем, когда вроде бы на улице много счастливых людей, но обернись – и не увидишь никого. Вам ничего не понять? Так и нужно. Я тоже ничего не понимаю.       В субботу, из-за громкого праздника в честь приезда известной на весь мир художницы, я решил закрыть магазин пораньше, и отправиться прямо в O'Radio пропустить пару кружек пива и что-нибудь закинуть в давно пустующий желудок. В этом пабе мне нравился персонал и особенно одна официантка, она всегда лихо виляла бёдрами и к тому же приносила яичницу бесплатно, даже не знаю почему. Я сел поудобней, ожидая очередную великолепную глазунью, и с интересом наблюдал за парадом из окна. Нигде не видел, чтобы с таким размахом встречали обычную знаменитость, тем более, как я знаю, эта художница вообще не показывалась на людях для сохранения анонимности. Странный стиль поведения, но он работал просто на ура. Будто бы из-за этой анонимности она и стала так популярна, а не из-за своих работ.       Я поел и выпил пива немного больше, чем нужно: этого мне вполне хватило, чтобы каким-то образом оказаться на Авеню Надежды. Ругнувшись, я хотел было развернуться и уйти подальше, но потом подумал: а почему бы и нет? Вообще, конечно, глупая идея – приходить куда-то и на что-то надеяться. Это не работает, абсолютно точно. Но мы приходим, и снова надеемся, даже когда обещали себе, что этого больше не будем делать. Хорошо хоть, если после этого становится легче. Не навсегда, конечно, а только до утра какого-нибудь понедельника, зато просыпаться в воскресенье с лёгким чувством – одна из самых лучших вещей в жизни, даже когда рядом нет дорогого человека, которого ты немного ненавидишь.       За несколько месяцев отсутствия Хельги я всё равно продолжал работать в магазине. Не знаю даже, зачем, но это уже было чем-то вроде привычки, я просто не мог без этого представлять свою жизнь.       Как-то возле магазина почти целый день прослонялся один мой знакомый, и, не заходя, он постоянно заглядывал в окна, а потом уходил. В первый раз я встретил его, когда он точно так же наворачивал круги возле магазина и только день на третий или четвёртый зашёл и развалился на диване, будто у себя дома. Я тогда удивился: на вид он был моим ровесником, но выглядел как-то откровенно плохо. Не в том смысле, что был плохо одет. Его бледное, даже синюшное лицо, с огромными кругами под глазами, оживлял только какой-то задор в глазах. Мне даже показалось, что я знаю его и мои догадки подтвердились, когда он сначала назвал меня «пришибленным», а потом «летуном».       – Ты жизнь мне спас, знаешь? – спросил он. Я пожал плечами и ничего не ответил. – Ну ладно, шизик, это было в начальной школе, ничего особенного вообще-то. Знаю, что сейчас ты меня не помнишь после хорошенького полёта вниз.       Он похлопал по карманам и достал пачку сигарет. За углом дивана как раз находилась пепельница, и я подал её гостю. Парень сделал затяжку и внимательно меня осмотрел.       – Патаки точно про меня что-то рассказывала. Ты наверняка не раз слышал от неё фамилию Гифальди.       – Один или два раза, – ответил я.       Мы с Хельгой на тот момент ещё плохо общались, и Гифальди скорее было чем-то вроде ругательства (я сначала и правда думал, что это так), чем рассказы о том, кто это может быть. А потом я увидел сюжет по телевизору про известного в нашем городе детектива с такой фамилией, и только благодаря некоторым разъяснениям Стеллы понял, что это за человек.       После того, как мы познакомились лично в магазине и детектив оставил мне свою визитку, я не раз просил у него помощь или просто разговаривал с ним по телефону. Он вообще-то оказался довольно болтливым, и, честно говоря, мне не всегда нравилось, как он буквально врывался в мою жизнь, когда у него не было интересного дела. Но Патаки говорила, что такой он человек – похуже её самой. И что именно с его подачи в школе устраивались самые крупные проделки, о которых даже какое-то время писали в газетах.       Наконец, решившись зайти и в этот раз, мой приятель огляделся и без лишних слов попросил (приказал) присесть. Взгляд у него был таким же острым, как у Патаки: смотрел насквозь, поэтому я часто отворачивался. Закурив, Сид посмотрел в ту же сторону, куда и я, и улыбнулся.       – Расслабься, красавчик, – сказал он и перегнулся через подлокотник кресла, чтобы посмотреть мне в глаза. – Я хочу спросить о человеке по имени Джимми Моррисон.       – Его уже давно здесь не было. Ты его знаешь?       – По работе.       – Вы вместе работали? – спросил я с какой-то детской наивностью, примерно понимая, с чего детектив может спрашивать меня об этом человеке. Джимми либо мёртв, либо сделал что-то сам. Но хотелось верить, что это просто догадки.       – Я работал с ним, если быть точнее. Над его телом, – Гифальди посмотрел на меня исподлобья, когда зажигал сигарету.       Я молчал и прислушивался к каждому звуку в магазине. Почему-то сразу вспомнилось, что я не мог найти его адреса, и что Хельги нет так долго. Какое-то дурацкое совпадение. Хотя, тут можно подозревать и проституток самого Джимми. Этот старый пройдоха говорил, что до самой своей смерти будет любить женщин, и под словом «любить» он понимал совсем не чувства.       – А с Хельгой всё в порядке? – зачем-то спросил я, хотя в голове крутился совсем другой вопрос.       – Полиция сюда разве не приезжала?       Я помотал головой и продолжал думать о Патаки, вместо того, чтобы беспокоиться о Джимми. Мне не верилось, что с ним могло что-то случиться, он же сидел все это время дома, что с ним могло произойти? Если только он ушиб колено и забыл об этом. И, может, я сам забыл, что когда-то сюда приезжала полиция. Но, наверное, это невозможно? Сид спрашивал меня о Джимми, о Хельге и что-то там говорил. Сложно вспомнить, потому что мои мысли были заполнены только одним, я даже повторно спросил:       – С Хельгой всё нормально?       – Успокойся, Ромео, – выдохнул Гифальди. – Она по-прежнему развлекается в Калифорнии, – он посмотрел на меня и пощёлкал пальцами перед глазами. – Теперь спокойней?       – Наверное, – я кивнул, хотя не перестал думать о ней.       Джимми умер. Он умер. Точнее, его убили, представьте себе. Вот жили мы с Хельгой спокойно, и вдруг в нашей жизни появляется какой-то человек, который всё меняет, убрав из неё одного близкого. Понятно, что такой человек появляется почти всегда неожиданно, и после него всё переворачивается в голове, но чтобы это происходило так… Сид сказал, что наш старик был одним из многих убитых за эти ночь и утро. Его нашли в собственной квартире на балконе с изуродованным лицом и странным предметом, торчащим из самого сердца.       – Сегодня утром его нашли, – сказал Гифальди и протянул мне пачку сигарет.       Не обращая внимания на дальнейшие слова Сида, я закурил и представил, как бы это выглядело. До меня, наконец, начинало доходить, что это не розыгрыш и всё происходит на самом деле.       – Он был болен, – зачем-то сказал я вслух, перебив тем самым детектива.       – Знаю, – ответил Гифальди. – Хорошо, что у него были вы. У меня часто бывают случаи, когда о смерти человека некому даже узнать. Это грустно.       Я кивнул, хотя был не согласен с этим. Мне кажется, что я тоже не желаю ничего знать о смерти Джимми. И обо всём том, что мне рассказали после: где сейчас он находится, как его можно увидеть и когда похоронить. Такое ощущение, будто я снова падаю. Я совсем не заметил, как Сид оказался возле двери.       – Слушай, – сказал он, убрав от подбородка шарф, – когда она приедет...       Мой приятель некоторое время помолчал, видимо раздумывая, что мне сказать, а затем продолжил:       – Когда она приедет – постарайся держать себя в руках.       – Что ты имеешь в виду?       Сид ответил только острым взглядом и поспешил уйти. Дверь захлопнулась, и я после этого смог облегченно выдохнуть. Она приедет... Приедет…       Хельга мне рассказывала, что Гифальди может дозвониться до кого угодно. Даже если у него не было телефона – он бы нашёл способ достать человека своими звонками. А это значит, что она уже всё знает и совсем скоро должна приехать. И если бы раньше я мог задаться вопросом, когда она появится и где будет, то теперь я точно знаю: поздно вечером и прямо здесь, в магазине, с выпитой наполовину бутылкой рома в руке. Когда было хреново, она всегда приходила сюда и падала в объятия магазина, разговаривала с ним, как с человеком, а когда замечала меня, то делала вид, что всё это время говорила со мной. Никогда не понимал этой странности, но в этом что-то было. Хотя бы из-за таких случаев, я знаю, где можно её найти в городе.       Стрелки на часах приблизились к десяти, и я ждал с каждой секундой того момента, когда откроется дверь и войдет она. Пусть потрёпанная, после дороги – мне всё равно. Но прошёл час, два, мои глаза уже слипались, а дверь всё не открывалась и не впускала свет фонарного столба внутрь, хотя очень хотелось увидеть эту полоску света. В три часа ночи я понял, что это была паршивая идея: она не могла вот так быстро приехать откуда-то издалека. Пришлось пойти домой.       И знаете, что? Она лежала на кровати, когда я проснулся утром, и смотрела на меня. В куртке, с накинутым на плечи рюкзаком и в своей дурацкой шапочке, которая ей была абсолютно не к лицу. Но всё это не имело никакого значения. Я долго всматривался в её неестественно-голубые глаза и не понимал, как мог за всё это время не вспоминать о них. Глубокие и холодные, будто в них спрятана бесконечная ледяная пустыня. И как ты живёшь, Патаки, с этой пустыней внутри себя?       – Ты знаешь? – спросил я хриплым после сна голосом.       – Знаю, – она подложила руку под подушку, не отрывая от меня взгляда.       – Тебе всё ещё не хочется заплакать и сказать, что это несправедливо?       – Не хочется.       Я будто проходил сквозь вьюгу, скрывающую теплое убежище.       – Тогда что ты чувствуешь?       Она опустила глаза и чуть поёжилась, будто стало холодно, хотя в таком виде ей должно быть душно.       – Ничего, – спокойно отвечает и снова смотрит на меня со знанием того, что так – гораздо лучше.       Патаки точно убеждала меня в этом, погружая в свой холод. Нет... Нет же, я понимал, что так не бывает, и поэтому взял её за руки, всматриваясь в бледное лицо с сочувствием. Мне, в самом деле, было жаль, что так произошло. Только не с Джимми, а с ней. Она не могла ничего не чувствовать, но почему-то считала своим долгом постоянно доказывать слова «мне никто не дорог».       – Я знала об убийце, – Хельга сняла шапку и расплела свою загогулину на голове. – Накануне перед уездом, я знала это и уехала.       – Это не твоя вина.       – Моя, – она отшвырнула рюкзак к стене, сняла ботинки и рывком расстегнула молнию на куртке. – Я для того и уехала, чтобы это произошло.       Мне вдруг показалось, будто на самом деле это не Джимми, а меня вот так оставили, чтобы что-то произошло. Вот в это я бы поверил. Что за чепуху она вообще несла? Уж если бы Патаки знала об убийце, то точно обратилась бы к Гифальди.       – Странная история, – кровать подо мной слишком громко скрипнула, даже взвизгнула. – Я просто буду верить, что ты к этому не имеешь никакого отношения. Можно же мне так думать?       – Если хочешь, – глухо ответила Хельга и прикрыла глаза.       Уже через несколько секунд она засопела, а я продолжал смотреть, как поднимается и опускается её грудь, как расслаблено её лицо и как волосы от каждого движения всё больше рассыпались по подушке. Нет, Хельга не могла быть к этому причастна. Вот совсем. Она любила Джимми, как бы ни отрицала этого. Она была Местным Сокровищем, которое появилось во второе утро воскресенья и спало так мирно, как-то по-детски... Любое событие покажется пустяком, когда смотришь на это.       И что всё-таки имел в виду Гифальди, посоветовав держать себя в руках?