Волчье солнце

Тонкс — еще совсем неопытный боец. Так говорил Аластор Муди. Тонкс была неуклюжей и шумной. Тонкс не могла участвовать в тайных вылазках; это расстраивало ее, но еще больше расстраивало ее то, что приходилось ждать, пока остальные орденовцы вернутся — или не вернутся — с задания. На этот раз с ними отправился даже дядя Сириус, который раньше скрашивал одиночество Нимфадоры — конечно, отправился в образе собаки, но внутри у Тонкс все равно кошки скребли. Она сидела в штаб-квартире Ордена и пила кофе, устроившись на диване с ногами. И не услышала тихих шагов сзади. Ремус был рад, что Тонкс осталась — он все еще надеялся прогнать ее от лица смерти. Но только ли потому он был рад? Он не хотел снова читать ей нотации — ее одобрил сам Аластор. Вот только у Муди зыбкие понятия о том, что можно, а что нельзя. И Люпин до сих пор считал, что Тонкс тут не место. Она, увидев его, нахмурилась, настораживаясь, и это выглядело забавно. Ремус тепло улыбнулся и сел немного поодаль, но — рядом. Тонкс резко встала с дивана и ушла на кухню. В последнее время она избегала оборотня — потому что слишком часто их взгляды пересекались, и ее разноцветные глаза сталкивались с его карими. У Люпина были красивые глаза. У Тонкс — тоже. Она решила вымыть чашку без применения волшебства, и, конечно же, посудина выскользнула из неумелых рук. Тонкс совершила ошибку — попыталась поймать ее, и чашка разбилась о ее ладони. Нимфадора вскрикнула от боли, тупо глядя, как порезы на руках начали кровоточить, наблюдая за алыми струйками и паникуя, не зная, что делать — она до дрожи боялась крови. Сзади возник взволнованный Ремус с аптечкой, подвел испуганную Тонкс под руку к дивану, усадил и молча принялся обрабатывать раны кровоостанавливающим зельем. А потом посмотрел в на-этот-раз-зеленые глаза Тонкс и проговорил: — Ты все же уверена, что хочешь быть в Ордене? У тебя есть возможность уйти; мы не ставим Черные Метки и не даем клятвы на крови. Ты ведь пока не ввязалась в войну — стоит ли? После паузы Ремус веско добавил: — Ты боишься, Дора. Я вижу. Зачем тебе это? У тебя нет причин сражаться. Нимфадора разозлилась, потому что он был прав, потому что у нее действительно не было причин сражаться со злом, кроме юношеской бравады. У нее не было душещипательных историй о желании отомстить за погибших родных и друзей. Во время Первой Магической войны она была ребенком и ничего об этих смутных временах не помнила. У нее не было причины сражаться. У Ремуса эта причина была. Раньше он думал, что сражается за мир и безопасность. Сражается за то, чтобы сын Джеймса жил счастливо. Но с недавних пор Люпин понял, что еще он сражается за эту колючую девчонку-метаморфиню — за то, чтобы она осталась жива. Хотя бы она. — Вы не воспринимаете меня всерьез, — проворчала Нимфадора, пока он осторожно смазывал ее ладони — у нее были маленькие руки и на удивление мягкие пальцы. — Я не хотел тебя обидеть. Я хотел — и хочу — тебя защитить. — Я совершеннолетняя, Ремус! — взорвалась Тонкс, — Мне двадцать три года, черт бы тебя побрал! Хватит за меня бояться! Ты что — моя нянька или матушка?! Защитник нашелся! Хотя она ругалась, но второй раз в жизни назвала его на «ты», и от этого Люпину почему-то стало тепло. Ему нравилась Тонкс — возможно, гораздо больше, чем это принято. Нимфадора вырвала уже исцеленные кисти из рук оборотня и снова убежала — на этот раз во двор, откуда послышались хлопки аппарации. На бегу упала в объятия дяди, повторяя «Слава Богу. Слава Богу». Она не хотела думать о том, что ей нравится Ремус — возможно, гораздо больше, чем это принято. Вот тебе и причина сражаться — чтобы он жил. Чтобы она жила. Но, конечно, ни Дора, ни Ремус друг другу этого не сказали.