My fucking life with fucking you

Мы вошли внутрь, он за мной, и, пока снимали обувь, Нана не переставалa восклицать: - Entrate, entrate, pregavi! Errì, come sta la mamma? E Matteo?.. Tutto bene?.. Ho fatto il tuo piatto preferito, calamaretti - come ti piace! (Заходите, заходите, пожалуйста! Эррѝ, как мама поживает? А Матео? Все в порядке?.. Я тебе приготовила твое любимое - кальмары, как тебе нравится!) - Aah, grazie (Cпасибо) Она вдруг настороженно застыла, принюхалась, а потом торопливо направилась в кухню: - Oddio!.. (О, Господи!..) Sta bruciando qualcosa!.. (Что-то горит!..) Оттуда немедленно раздались возмущенные возгласы и перестук кастрюль. Я развернулся. - Ну?.. - Что - ну? - он улыбнулся трогательно-неловко, смущенно, и, кажется, даже чуть покраснел - как ребенок, долго прятавший любимую игрушку и теперь осторожно и медленно вытаскивающий ее из-за спины. - Ты говоришь по-итальянски? - спросил я, а потом констатировал очевидное: - Холм, ты говоришь по-итальянски. Все еще улыбаясь, он коротко пожал плечами. - Совсем чуть-чуть, и упоминать-то не стоит. Тот друг отца, о котором я рассказывал, - это как раз был сын Наны. Мы к ним ездили летом несколько лет подряд, ну и как-то так получилось… - Как-то так, - подхватил я. - Не знаю, я несколько раз был с родителями на Тенерифе, однако же “как-то так” не получилось, и по-испански я не говорю... - Так ты же, наверное, в дорогом отеле жил, среди таких же туристов, - заметил он. - Мальчик с Весткантен. И замолчал - затаил дыхание, напряженно ожидая моей реакции. - А не пойти бы тебе, - со всем возможным дружелюбием предложил я - он сразу расслабился и заулыбался. - Давай я покажу твою комнату. Толкнув первую дверь по левую руку, он вошел, я последовал за ним. Комната оказалась большой, просторной, не загруженной мебелью: у стены стояла кровать, рядом с которой виднелся ночной столик и кресло, с противоположной стороны - небольшой платяной шкаф и книжные полки, где, упираясь корешками друг в друга, теснились разнообразные издания. Названия разглядеть я не смог: широкие деревянные ставни на окнах были закрыты, так что внутри царил полумрак. - Подожди, сейчас, - он шагнул к окну, поднял ручку замка и толкнул рамы. - Иди сюда. Я переступил порог и оказался на балконе, откуда виднелась маленькая круглая площадь с фонтаном и расходящиеся от нее пешеходные улицы с оживленными магазинчиками и полосатыми шатрами уличных кафе. Чуть в отдалении площадь примыкала к еще одной, значительно более просторной, мощеной булыжником и окаймленной с видимой стороны закругленным крылом колоннады - судя по всему, это была важная историческая достопримечательность. По мостовой прямо под окнами взад-вперед каталась крохотная уборочная машина и, словно напевая под нос, весело сигналила сама себе. - Смотри, вон там Пьяцца-дель-Плебешито, - сказал он, - а там… море и... Сделав шаг, он перегнулся через меня, указывая в противоположном направлении, и оказался вдруг так близко, что я почти уткнулся ему в шею. Поднимая в груди теплую волну, в ноздри мгновенно ударил его запах. Не знаю, почему, но я не сообразил отодвинуться: застыл на месте, словно приклеенный, и с совершенно пустой головой уставился на ворот его футболки, рядом с которым в такт дыханию часто отстукивала тонкая жилка. - … и Везувий, - закончил он тихо. - Где? - так же тихо спросил я. - Там... Я медленно поднял взгляд, и он, словно по сигналу, тут же разомкнул губы, впуская воздух. Затем сглотнул и сразу приоткрыл рот снова, будто ему вдруг стало тяжело дышать. Звуки клаксонов и шуршание покрышек по мостовой, голоса, доносящиеся с площади, вечереющее небо, розово-сиреневое у самого горизонта, где заходило солнце, а по краям уже простеганное асфальтово-серым, прохладный ветер с моря, далекие крики чаек - каждую деталь я отмечал машинально, на краю сознания, пока еще мог различать их между собой, пока все их окончательно не перебил его запах - близко, рядом, внутри, снова сбивающий с толку, снова раскачивающий ту самую первую костяшку домино. Вслед за ним я тоже сделал вдох, совершенно отчетливо понимая, что чем глубже я вдыхаю, тем труднее будет выдохнуть, тем меньше вероятность того, что я вообще смогу выдохнуть. Он держал руки внизу, не предпринимая никакой попытки коснуться меня - бессознательно ли, тоже остолбенев, или наоборот, осознанно, давая мне пространство, возможность самому решать, делать ли первый шаг. И я уже было двинулся навстречу - не анализируя, не размышляя, бездумно поддаваясь моменту... его губы, сухое, короткое дыхание, частый стук сердца, и я... - Allora tutti a tavola! (Все за стол!) - голос Наны резко выдернул нас из плотного, густого морока. - Ragazzi lavate le mani! (Мальчики, мойте руки!) - Нас зовут, - с усилием проговорил он и снова сглотнул. - За стол. Не поднимая взгляда, я кивнул, с облегчением и одновременно с сожалением отпуская момент. На пару секунд он задержался рядом, а потом попятился к балконной двери, рукой слепо шаря за спиной в поисках занавески. - Приходи, когда будешь готов. Ванная рядом с входной дверью. Затем, помедлив самое последнее мгновение, явно неохотно перешагнул порог. Оставшись один, я оперся ладонями на парапет и прикрыл глаза. - Отличное начало, - прозвучал откровенно насмешливый Голос в голове. - Молодец. “Не подходить, не дотрагиваться, не вдыхать”. Все по плану - так держать. По-прежнему с закрытыми глазами я помотал головой, на что Голос расхохотался: - Нет, ну серьезно: прошло - сколько?.. пять часов? шесть? - а он уже выбил из тебя дыхание. Как из старого футбольного мяча: сделал пас - и даже не в полную силу, даже не стараясь, не прилагая больших усилий, ты сам подкатился ему под ноги и застыл: мол, вот он я... Такой весь из себя труднодоступный, такой весь принципиальный, такой весь “не надо меня трогать, не надо со мной играть, не надо мне помогать”, да?.. Такой “я сам по себе”. Такой весь лицемерный. А он - что он?.. Он легонько размахнулся и ударил - да что там ударил, и этого-то не пришлось: постоял рядом - и хватило, и вот ты уже летишь, сам не зная, куда. Куда он захочет - туда и летишь. И воздух из тебя выходит с таким, знаешь… свистом... - Заткнись, все совсем не так! - Не так?.. Голос поменял насмешливые ноты на притворно-участливые. - Ой, ну прости тогда. Прости-прости. А как?.. Ты расскажи, я, может, чего не понимаю? Как?.. Я глянул на кромку моря вдали. - Молчишь?.. Что, сказать нечего?.. Молчишь - только воздух свистит, тоненько так, противно, слышишь?.. Пссссс… Слышишь?... Пссссс - вот это ты. Глянуть не успеешь - вечер, все ребята разбежались по домам, и его мама ужинать позвала. Что там в этом их ресторане на ужин подают?.. Рыбу с картошкой? Или сосиски? Или какую-то итальянскую хрень, о которой не слышал никогда?.. Да и неважно. Хоть суп из пакетика: он-то дома, а ты - во дворе, под деревом лежишь. Закатился - и лежишь… опять. Воздухом шипишь - выдыхаешь. Выдохнуть-то - ничего, а вот вдохнуть потом… Вдохнуть заново тяжело: где-то не рассчитал он в прошлый раз, порвалось где-то. Где-то у самого важного клапана… Все ж таки ты просто мячик - не первый в его жизни и не последний. Он и в два мячика играл одновременно, помнишь?.. Все твердил: нет-нет, твой мячик - самый лучший, ни за что его не брошу, и другие игрушки - мишки там всякие, паровозики - другие игрушки мне и не нужны совсем. Это он хорошо умеет: уговаривать. Синева там всякая опять же… Хорошо умеет. Но мы-то знаем... Голос опять рассмеялся. - Мы-то с тобой знаем: не мячиком единым… Да?.. Сам посуди. И потом, ну сколько же можно в него играть? Сколько можно за ним бегать? Тем более за таким - сдутым, внутрь вогнутым. С ним уже другие мальчики играли, правда?.. Сколько их было, этих мальчиков? Целая футбольная команда, небось?.. Ну и зачем он ему такой? Попорченный. С ним мороки больше, чем веселья - и не пнуть хорошенько, не погонять от души: знай себе рядом сиди - смотри, чтобы воздух не уходил через дырочку. Или, может, это порез?.. Где-то там порезалось, где-то внутри. Когда он решил, что в мячик больше играть не хочет, что надоел ему мячик. Что он уже слишком большой мальчик для этого старого мячика. Вот и порезал тогда. Порезал, а теперь заклеивает. А ты стоишь тут, как идиот. Молчишь, а что тебе сказать? Пссс… - Ты ничего не понимаешь. Ты не знаешь! Ты просто ничего… Мне хотелось крикнуть что-то, что-нибудь веское и едкое, чтобы Голос наконец замолчал, но, как ни старался, я не смог выдавить из себя ничего более или менее связного. - Слушай, - вдруг поинтересовался он, - а ты зачем сюда приехал? - Чтобы поставить точку. - Ах, точку!.. А, ну тогда… Тогда - конечно. И точку, и тире - всю азбуку Морзе ты ему изобразишь… Во рту. Языком. Или это он на тебе отбивать будет - у вас как это обычно бывает?.. - Да заткнешься ты наконец?! - Я-то заткнусь, - обиженно буркнул Голос, внезапно переходя на серьезный тон. - Только ты потом, когда снова на стены бросаться станешь, ты вспомни… Как ты тут на балконе стоял и чуть ли не первый целовать его бросился, забыв обо всем на свете. Не забудь, да?.. Как ты строил из себя недотрогу, а сам чуть в руки ему не упал - он их и протянуть-то не успел, а ты уже и рад стараться. Не забудь - чтобы потом не спрашивать, как же так получилось, что ты снова оказался под забором. Потом поздно будет спрашивать. Понял меня, детка?.. Поздно. Светлая закатная полоса у горизонта постепенно наливалась свинцовым. Море, минуту назад ласковое и гостеприимное, темнело на глазах, пустело, гудело раздраженно и враждебно, будто тоже требовало ответа: зачем ты приехал? Зачем ты здесь? Зачем?.. Казалось, еще несколько часов назад я знал, зачем. Отдать пешку, чтобы спасти королеву: согласиться на эту поездку, чтобы оставить наконец прошлое в прошлом и дальше распоряжаться собственной жизнью самостоятельно. Завершить третий акт красивым финалом и выйти на поклон. Да, быть может, это решение было принято немного спонтанно, но, по крайней мере на первый взгляд, оно казалось довольно разумным и при безупречном исполнении подразумевало окончательный и, что немаловажно, относительно безболезненный выход из ситуации. Он не хватал меня руками, как раньше, не тянул, не угрожал и не настаивал. Он даже ни о чем не просил. Однако почему-то именно сейчас, когда я был предоставлен сам себе, оказалось, что с криком и руганью отталкивать его неизмеримо легче, чем молча стоять рядом на балконе, слушать его дыхание, вплетающееся в низкий гул моря и звуки вечереющего города, и вдыхать его запах, против которого у меня никогда не было ни оружия, ни защиты. Снова стоять рядом с ним и, помня об осторожности, оставаться на расстоянии - это было трудно. Может, это не ему, а мне нужна была финальная точка?.. Может, на самом деле, я сам делал что-то не так, сам безотчетно теребил эту занозу и поэтому так и не смог забыть его окончательно?.. Сам не давал себе жить спокойно, сам посылал ему какие-то двусмысленные сигналы - подсознательно просил приблизиться, чтобы потом оттолкнуть? И может… Может, он был прав, когда ушел? И на его месте я поступил бы так же? Может, любой поступил бы именно так?.. Я зашел обратно в комнату, включил лампу на низком столике рядом с настенным зеркалом - у нее оказался удивительно мягкий, желтый свет, похожий на ластящегося к ногам, сытого кота, - достал из рюкзака свежую футболку и переоделся. Вымыв руки в ванной, вышел в коридор. Было так странно слышать его итальянский... Казалось, что какой-то незнакомец украл его голос и смех - эти низкие, чуть ломкие ноты и искристые переливы - и вместо него разговаривал сейчас на кухне с Наной, рассказывая ей истории, смысла которых я не понимал и к которым, скорее всего, не имел никакого отношения. По-английски он говорил достаточно бегло, но с легким акцентом, в то время с итальянским дело обстояло ровно наоборот: периодически он забывал слова и тогда, мыча и щелкая пальцами, искал их в памяти, но когда находил, речь лилась дальше свободно и легко, как родная. Это было очень странно, у меня вдруг возникло ощущение, что я, кажется, знал его плохо, поверхностно - только то, что напрямую касалось меня, и не более. Стены коридора, по которому я двигался, были увешаны многочисленными фотографиями. Мне хотелось задержаться там подольше - отчасти из-за его голоса, вроде бы знакомого по звучанию, но неуловимо чужого, в ответ на какую-то реплику Наны с такой непривычной интонацией восклицающего “ma certo!” (“ну конечно!”) или “assolutamente no!”(”разумеется, нет!”), а отчасти потому, что после того момента на балконе я не совсем представлял, как теперь вести себя с ним. Поэтому я медленно делал шаг за шагом по направлению к кухне, попутно рассматривая фотографии - застывшие кадры чужого фильма, вырванные из прошлого, заключенные в рамки и растянутые за уголки, как диковинные насекомые в кабинете энтомолога. Старомодные свадебные снимки: закутанная в длинную фату молодая, смеющаяся девушка, в которой я без труда узнал Нану, затем она же - под руку со щеголеватым парнем с тонкими усиками по старой моде, на фоне церкви и украшенного бантом автомобиля. Вот постановочная фотография в студии: серьезная Нана, преисполненная ответственности, с ребенком на руках. Ребенок одет в белое крестильное платье - длинное, с цветами, лентами и кружевами; мальчик или девочка - угадать совершенно невозможно. А, нет - конечно, мальчик: вот он дальше, в коротких штанишках и сбитых башмаках позирует перед домом. Наклонив голову, смотрит, чуть насупившись, исподлобья, в руке у него веревочка от игрушечной машинки. Дальше - тот же самый мальчик, нарядно одетый, сидит за столиком в кафе и слизывает с вафельного рожка капли мороженого. Рядом с ним родители - отец чуть щурится на солнце и дымит сигаретой, у Наны развеваются поднятые порывом ветра волосы. Весеннее воскресное утро. Вот снова Нана, и мальчик рядом с ней - перед школой, очевидно, в самый первый раз. Оба смущены и насторожены. Оба переживают. Мальчику примерно 14 лет, чуть постаревший муж Наны придерживает для него за руль мопед. А вот он старше - студент, в белом халате, со стетоскопом в руках, на лице строгое и одновременно потерянное выражение: волнуется перед практикой или первым в своей жизни обходом. И снова свадебное фото, уже более современное, цветное: мальчик уже давно не мальчик, а молодой мужчина в костюме, с белой розой в петлице. На него и невесту - невеста красива яркой, чуть избыточной, южной красотой - падают белые лепестки. Снова ребенок - тоже мальчик, красивый, смуглый, с тонкими чертами лица и большими глазами, обрамленными густыми ресницами. Все те же самые фото, что и поколение назад: крестины, машинки, паровозики, за ручку с Наной - у Наны седые волосы и очки - во дворе, перед школой, с отцом в автомастерской, с мячом, с родителями… … серьезный, хохочет, куксится, плачет, злится, спит в детской кроватке, читает, мчится куда-то на велосипеде, раздув щеки, задувает свечи на праздничном торте. Пикник на море: волны с белыми гривами, бесконечное объемное небо - кажется, протяни руку и можно дотронуться. В углу кадра накренившийся зонтик, скомканные полотенца и летнее лакомство - полупустые бутылочки с оранжевой газировкой. Мальчик с приятелем у самой кромки воды строят песочный замок. Загорелые тела, ветер раздувает волосы, солнце блестит на все еще влажной после купания коже. Кто-то окликнул их, и они, хохоча и сверкая глазами, одновременно повернули головы к камере. Они были как негатив - этот мальчик и... он, потому что это был именно он: коротко стриженный, с выпирающими из худой спины позвонками, похожими на плавники маленькой юркой рыбки, с острыми косточками ключиц и облепленными песком коленками. Он смотрел на меня с фотографии, снятой много лет назад, еще совсем ребенком, но уже тогда в его глазах танцевали те разноцветные искорки, которые я смог бы отличить от тысячи подобных - на ощупь, вслепую, во сне и наяву, - уже тогда на его губах переливалась та самая улыбка, что щекотала мне кончики пальцев, когда я дотрагивался до нее. Уже тогда он был он - тот самый Хенрик Холм, которого я знал и слишком хорошо помнил. Тот Хенрик Холм, который раз за разом выбивал из меня дыхание и от которого я был когда-то неотделим. Они были как негатив - он и этот мальчик, внук Наны: один смуглый, будто матовое ночное море, а другой светлый, искристый - летнее солнце в зените. Потом были еще фотографии, где они стояли по раздельности или в обнимку, с серьезными, сосредоточенными лицами или зажимающие рты от смеха, закинув руки друг другу на плечи и скрестив ноги с ободранными коленями: на футбольном матче, на старомодных каруселях, снова на море, на велосипедах, у входа в кино, чинно держа за руку каждый своего отца или дурачась с Наной. В кафе или антракте какого-то детского представления: оба настороженно выглядывали из стоящих колом накрахмаленных воротничков рубашек и сжимали в руках по стакану лимонада с торчащей трубочкой. Чем ближе я продвигался к кухне, тем старше они становились и тем красивее смотрелись вместе. У них была небольшая разница в возрасте, вероятно, года два-три: на детских снимках они выглядели ровесниками, но чем дальше, тем более это было заметно. На самой последней фотографии ему было уже шестнадцать или семнадцать, а внуку Наны, наверное, девятнадцать. Склонившись над шахматной доской, они сидели на скамейке где-то в саду или парке, но глядели не на фигуры, а друг на друга, и друг другу же улыбались, словно кто-то из них только что сказал нечто забавное. Его волосы, отросшие за лето, мягко падали на лоб и шею, контрастируя с загорелой кожей. Несколько прядей, подхваченных теплым ветром, свободно парили в воздухе, придавая лицу расслабленное и безмятежно-счастливое выражение. Он смотрел прямо в обращенные на него карие глаза, но на мгновение мне вдруг показалось, что это я сижу напротив и, без причины улыбаясь, примеряюсь к его белой ладье. - Eccolo qui! (Вот он где!) - Нана выглянула из кухни, и он вслед за ней. - I was just looking at the pictures. (Я рассматривал фотографии). - Sto solo guardando delle foto (Я тут смотрю на фотографии), - перевел он с улыбкой, а затем сам скользнул взглядом по стене. Нана подошла ближе, аккуратно сняла снимок с гвоздика: - Questo è Enrico… (Это Энрико…) - Энрико, - повторил я многозначительно. Он чуть смущенно кивнул, но почти сразу рассмеялся, признавая это новое имя. - E questo è… (А это...) - Нана повернула фотографию к себе, и лицо ее озарилось, - questo è mio nipote, Daniele… Dani (А это мой внук, Даниэле… Дани). Сделав шаг, он перегнулся ей через плечо и тоже посмотрел на изображение. - Это внук Наны, Даниэле, - пояснил он затем, не отрывая теплого взгляда от снимка, должно быть, припоминая тот летний день. - Но все называют его Дани. Нана протянула руку ласково потрепала его по щеке. - Еrano gli amici migliori, questi duе. (Эти двое были лучшими друзьями). - Мы дружили с Дани, когда я приезжал на лето, - он поднял голову и посмотрел на меня. - Понятно, - сказал я по-норвежски, потому что по-английски Нана все равно не понимала. - И где он сейчас? - E Dani dove’é? (А Дани, где он сейчас?) Нана радостно всплеснула руками и потянулась к отдельно стоящей фотографии в рамочке. На ней Дани, в белом халате, смотрел в камеру поверх крышки лэптопа. - Fa il medico a Roma (Он врач, работает в Риме), - с гордостью сказала она, сначала целуя, а потом уголком полотенца протирая стекло. - Come era suo papà (Как отец его был). - Он врач, как был его отец, - снова перевел он для меня. - Живет и работает в Риме. - Понятно. На секунду возникла странная пауза - мне показалось, он хотел что-то сказать или добавить, но в последний момент словно прикусил язык, передумал. Я улыбнулся Нане. - Allora ragazzi, a tavola! Subito! (Ну, мальчики, за стол! Живо!) - поставив фотографию на место, она махнула полотенцем в сторону кухни. - La cena si fredda! (Ужин стынет!) - Еда остывает, - он глянул на меня - как раньше, тем своим волшебным взглядом, и эта до неуютного странная пауза тут же вылетела у меня из головы. - Пойдем?.. В кухне было светло и просторно, одну стену занимал большой шкаф с посудой, а вдоль других висели полки со специями, шкафчики и на крючках - разнообразные сковороды и ковши. Я сел за стол, он устроился напротив. - Хочешь вино или пиво? - Они здесь пьют пиво? - Ну конечно, - он засмеялся. - Nana, c’e la birra? (Нана, а есть пиво?) - La birra no, mi dispiace (Нет, пива, к сожалению, нет), - она помотала головой, одновременно водружая на стол большое дымящееся блюдо нарезанных кольцами кальмаров с томатами, чесноком, оливками и изюмом. - C’e un poco di vino se volete… (Если хотите, есть немного вина) - Пива, оказывается, нет, - тут же отозвался он. - Но есть вино, будешь? - Немного. Он протянул руку за бутылкой. - Ecco (Ну вот...), - Нана подцепила несколько колец и положила мне на тарелку. - Il piatto tipico - calamaretti alla napoletana (Типичное местное блюдо - кальмары по-неаполитански). - Grazie, - я улыбнулся. От кальмаров исходил необычайно аппетитный, пряный аромат, и, сглатывая моментально набежавшую слюну, я вдруг вспомнил, что кроме сэндвича в аэропорту так ничего и не съел. Я приготовил вилку с ножом и сел ровно, ожидая, что она разложит еду, и все начнут одновременно, как было принято у нас дома. Однако вместо этого Нана встала рядом и, улыбаясь, кивнула на тарелку, давая знак поскорее начинать. Я перевел взгляд на него - он смотрел на меня с тем же нетерпением, но скорее смешливо, поблескивая глазами и то и дело дотрагиваясь кончиком языка до уголка губ, словно в ожидании финала захватывающей пьесы. Я отрезал небольшой кусочек и положил в рот. - Вкусно? - он слегка перегнулся через стол, и Нана, отражая его движение, тоже подалась ближе. - Как сказать “очень вкусно”? - È buonissimo, - перевел он и, подмигнув Нане, откинулся на спинку стула. - Buonissimo! - я посмотрел на нее, и она тут же захлопала в ладоши и радостно засмеялась. - Bravo, Teo! Bravo! Mangia adesso! (Молодец, Тео, молодец! Кушай!) Вместе с ней засмеялся и он. - Браво, Тео! - Заткнись, Холм, - не сдерживая улыбки, сказал я. - Заткнись и ешь. - La ricetta della mia nonna (Рецепт моей бабушки), - Нана наставительно подняла палец вверх. - Она говорит, что это рецепт ее бабушки. Прожевывая, я поднял глаза и вдруг увидел, как он наклонил стакан с вином и как рубиново-красная жидкость бросилась по стенке к его губам. Он сделал глоток и быстро облизал верхнюю. - О, - поспешно отводя взгляд, я старательно улыбнулся Нане. - I see. Понятно. Она ласково потрепала меня по волосам - руки у нее были теплые и пахли каким-то цветочным мылом. - Allora mangia, mangia! (Ну ешь же скорее, ешь!)- она подтолкнула меня, показывая на блюдо. - Ешь, это очень вкусно, - он подмигнул мне через стол и сам потянулся вилкой. - Даже лучше, чем в Рэдиссон. Удовлетворенная произведенным эффектом, Нана аккуратно свернула полотенце и положила на край мойки. - Bene, ragazzi (Ну ладно, ребятки), мe ne vado, e proprio tardi (Я пойду, уже поздно). - Grazie Nana, tutto è perfetto (Спасибо, Нана, все замечательно), - отозвался он. - Ci vediamo domani? (Увидимся завтра?) - Si, certo! Verrò la mattina per preparare la colazione (Конечно! Я приду завтра с утра - приготовлю вам завтрак) Она легко кружила по кухне, подбирая то ключи, то крошечный кошелечек, то старенький мобильный телефон, попутно расправляя скатерть, аккуратно задвигая лишние стулья и, судя по тому, как он согласно кивал, отдавая последние указания. - Tu troverai gli asciugamani nell'armadio… non dimenticarvi di spegnere tutto se volete uscire... Ma dove sono i miei occhiali?! Ah bene eccoli!.. (Полотенца в шкафу… не забудьте все выключить, если пойдете куда-нибудь… А где мои очки?! Ах, вот они!..) Наконец она подхватила сумочку, но затем вдруг снова спохватилась: - Oddio, le chiave! (Господи, а ключи-то?!) - Eccole qui, tutto bene (Вот они, все в порядке), - он вытащил из кармана связку ключей и помахал ею в воздухе. - Bravo Erri! (Молодец, Эрри!) - она рассмеялась и, снова притянув его к себе, отчего он тут же сложился вдвое, расцеловала в обе щеки. - Bravo! (Молодец!) Я поднялся, понимая, что она уходит. - It was very nice meeting you (Было очень приятно с Вами познакомиться), - сказал я. - Ciao, ciao Teo, ci vediamo domani (Пока, Тео, пока, увидимся завтра), - точно так же, как и с ним, она обхватила руками мое лицо, наклонила к себе и расцеловала. - Buona notte! (Спокойной ночи!) - Buona notte (Спокойной ночи). - Ragazzi chiudete la porta! (Закройте дверь!) - напоследок донеслось из коридора. Затем хлопнула входная дверь, и в квартире стало тихо. Мы посидели немного, крутя приборы в пальцах, улыбаясь друг другу отчего-то неловко и смущенно, словно попутчику в поезде. - Вина? - он негромко прочистил горло и посмотрел на меня вопросительно. - Да, - я кивнул, а потом облизал вилку и сказал: - Ну, начинай… Эррѝ. Он хмыкнул. - Эррѝ… Никто не называл меня так, только Нана. Даже Федерико - ее сын, отцов друг, и Анна, его жена, хотя они тоже местные, из Неаполя. - А как тебя называли? - Энрико. - Энрико, - я засмеялся. - Ну, - он с легкостью подхватил мой смех и покачал головой, - Энрико, представляешь?! Ну какой из меня Энрико?! - Не знаю, - я подчеркнуто осмотрел его с ног до головы. - Энрико как Энрико. Энрико Холм. - Да уж. Он поднял стакан, глянул на меня поверх и сделал глоток. - Вот так и не знаешь, с кем… Я чуть было не ляпнул “спишь”, но, к счастью, вовремя прикусил язык и поспешно продолжил: - А Эррѝ - это сокращение? - Это “домашнее” имя на неаполитанском диалекте. “Домашним” именем называют своих, - он бросил мимолетный взгляд куда-то в сторону, потом снова вернулся ко мне. - Мне нравилось, что она так меня называла… Это было приятно. - Конечно, приятно. - У них тут часто так: по паспорту одно, в школе другое, дома третье... И все что-то означают. - Правда? - я положил на тарелку немного овощей. - Ага. Вот как Тео, - он хитро прищурился. - Тадео: “dato da Dio” - “посланный богом”. - Разумеется, - насмешливо хмыкнул я. - Какая-то религиозная муть. И что, часто вы сюда приезжали?.. Теплым, улыбчивым взглядом он обвел кухню, расслабленно откинулся на спинку стула. - Каждое лето, пока мне не исполнилось четырнадцать. Потом реже, потом совсем перестали. - А чего перестали? - Ну, - он осушил остатки вина, - к тому моменту отец с мамой плохо ладили, а потом и вовсе развелись, так что в семейный отпуск мы больше не ездили. Но я пару раз приезжал один, когда стал постарше. - Понятно. А почему? - Что - почему? - Почему только пару раз - тебе же тут явно нравится, - я положил в рот еще один кальмар, прожевал и проглотил. - Ты тут как дома, разве нет?.. Он повертел стакан в пальцах, задумчиво рассматривая. - Несколько лет назад Федерико с Анной попали в аварию и разбились. - О, господи... - Да, это была трагедия, - он вздохнул. - Водитель грузовика на встречной не справился с управлением и на полном ходу влетел в них. Они за городом были, возвращались домой, и вот… Мы ездили тогда на похороны, отец тоже. Не зная, что и сказать, я покачал головой. Он потер лоб костяшкой большого пальца и продолжил: - И после я уже больше тут не был. - А этот… Дани? - Что Дани? - Ну вы же с ним были друзья, - я махнул рукой в сторону коридора. - С ним вы поддерживаете контакт? - Нет, он уехал в Рим сразу после смерти родителей, и с тех пор мы не виделись, - коротко ответил он. - Почему? Может, не следовало задавать ему таких вопросов, в конце концов, ему могло быть неприятно, что я сую нос не в свое дело. С другой стороны, мне показалось немного странным, что люди, в детстве сбивавшие вместе коленки, тянувшие лимонад через одну трубочку, строившие крепости из мокрого песка или тайком, пока не видят взрослые, пытавшиеся поджечь что-то украденной из ящика стола лупой, - чтобы люди, которые не так давно были лучшими друзьями, вот так без видимой причины обрезали все нити и сожгли мосты. - Почему мы не общаемся больше? - переспросил он, подкладывая себе в тарелку и слизывая соус с пальцев. - Да. - Наверное, ему так было проще после смерти родителей. Я не настаивал, да и потом у меня началась совсем другая жизнь. - Вы были близки? - В каком смысле? - он глянул на меня и взял в руки бутылку. - Еще немного? - Да, спасибо. Так были? - Мы дружили, - пожав плечами, он налил нам по очереди и улыбнулся. - В детстве кажется, что это на всю жизнь, правда?.. Я согласно кивнул и улыбнулся в ответ. - В детстве… У тебя есть друг, с ним вы едите мороженое в вафельных рожках, оно тает, течет по рукам, капает на футболку… Или целый день гоняете мяч, или запускаете машинки, или плюетесь - кто дальше… Или вечером - вечером сидите с ним, затаившись между лопухов в развалинах старого дома по соседству, и зажимаете рот ладонью, чтобы не издать ни одного звука, пока бабушка ищет вас повсюду: “Ну я вам уши надеру! Только попадитесь!.. Быстро домой ужинать!”.. В детстве кажется, что это навсегда. Мимолетно погладив кончиками пальцев рукоятку вилки, он задержался взглядом на шкафе, словно доставал с полки воспоминание. - Мы с Дани однажды решили сбежать из дома, мне лет семь-восемь, наверное, было. Он где-то прочитал, что в одном из гротов неподалеку спрятаны пиратские сокровища, и что найти их можно, только если приплыть туда на рассвете. Что-то там со знаками, которые видно только в это время... - Подожди-подожди! - насмешливо воскликнул я. - Дай-ка угадаю… Энрико. Он громко фыркнул. - Учитывая, как ты просыпаешься… просыпался... по утрам - никуда вы не поехали!.. - Почти, - он сделал вид, что не заметил поправки. - Почти: встать-то мы встали, рюкзаки у нас с вечера были собраны, лежали спрятанные под кроватью... - Почему-то мне кажется, что я все равно угадал... - Оделись, а потом Дани говорит, мол, позавтракать надо на дальнюю дорожку: неизвестно, когда в следующий раз придется. - Холм, - страшным голосом сказал я, - Холм, ты уснул за столом!.. - Мы оба, - запрокинув голову, он расхохотался, и я, не удержавшись, тоже. - Прямо с рюкзаками за спиной… А я - так и с ложкой! По-прежнему смеясь, я кивнул. - Очень хорошо представляю. Я же тебя только что не пинал, когда у тебя были ранние встречи! - Мне кажется, ты преувеличиваешь, - он хмыкнул. - А однажды я велик чужой угнал… - Я всегда подозревал в тебе уголовные замашки. - Он стоял во дворе, вроде как ничейный. Ну то есть это я так себя уговаривал... Он глянул на меня хитро и шкодливо, и я вдруг отчетливо представил его ребенком, с зелеными от травы коленками, в шортах и стоптанных, пыльных сандалиях, улыбающегося и доверчивого, перемазанного шоколадом - совсем маленького мальчика с невозможными синими глазами. - Такой, знаешь… - он поднял глаза на потолок и мечтательно вздохнул, - новенький, блестящий - сказка, а не велосипед, просто сказка... И, самое главное, без вот этих колесиков по бокам для опоры. - Взрослый, да?.. - Точно. Но, - он рассмеялся, - я на нем недалеко уехал, первый раз без опоры-то… Почти сразу навернулся, да и как-то неудачно: поцарапал раму и погнул колесо. - И что, тебя объявили в розыск? - Не пришлось. Велосипед, оказалось, был какого-то мальчишки, который в гости к соседям прикатил. Вышел - и нет железного коня. Он в слезы, взрослые давай искать, а тут я стою - весь в пыли, коленки сбиты, и вид… подозрительный. Нана потом так и сказала: “подозрительный, и глаза бегают”. Тоже смеясь, я кивнул. - “Кто взял велосипед?!” - он нарочито нахмурился, имитируя строгий голос. - “Ты, Энрико?! Ты взял велосипед этого мальчика?! Отвечай!” Ну, чувствую, все: несдобровать мне, и в цирк теперь точно не возьмут - как раз тогда цирк приехал, тут недалеко на площади встал… - И что? Наказали тебя?.. Он наколол на вилку кальмар с оливкой, положил в рот, прожевал. - Нет. Дани вышел вперед и такой: "Мы оба взяли. Это я придумал, а катались оба". - Какой молодец, - хмыкнул я. - Ну, - он снова подлил нам немного из бутылки. - Он же мой лучший друг был, а я его - вот он и рассудил, что лучше уж обоих пускай накажут, чтобы вместе, тогда и шанс, что обоих простят, все же больше… - И что, взяли вас в цирк-то? - Никуда нас не взяли. Ох, Нана ругалась! Мол, воришки ей в доме не нужны, и “как вы могли”, и “разве вы не знаете, как плохо брать чужое?!” Правда, отцу не рассказала ничего. А Дани, кстати, попало больше, как старшему: его под домашний арест посадили. На целых два часа. - Он на тебя не обиделся? - Нет. Я ему книжку читал вслух, а еще… - он озорно прищурился, - еще крал у Наны леденцы из сумочки и под дверью пропихивал. - Понятно, - я допил вино. - Понятно. Мы оба как-то резко замолчали, словно с концом истории неожиданно закончились и поводы для смеха. Мне отчего-то стало неуютно. Без всякой видимой причины я вдруг почувствовал себя лишним, словно заявился на чужой семейный ужин без всякого приглашения, нахально уселся за стол и стал встревать в разговоры. Очевидно, тоже стараясь как можно быстрее заполнить вдруг возникшую паузу, он подвинул ко мне блюдо. - Возьми еще, тут полно осталось. Я покачал головой. - Спасибо, я уже наелся. Было очень вкусно. - Хочешь, выпьем где-нибудь по бокалу? - он наклонил голову, вопросительно приподнял брови. - Еще не так поздно, можно дойти до... - Ты знаешь, наверное, нет. Может, завтра. - Что-то не так? - Нет, все в порядке, - я поднял на него глаза. - Просто… “Не надо. Это ни к чему сейчас, не надо портить вечер!” - Что? - Просто, кажется, я тебя совсем не знал. - Ерунда! - поспешно воскликнул он. - Это всего лишь истории из детства, у всех они есть. - Я тебя совсем не знал, - повторил я. - Я так тебя… “И зачем это сейчас?! Ты же сам не хотел вспоминать прошлое!..” - Ты так меня - что? - переспросил он отчего-то шепотом, подаваясь вперед. - Ты так меня... что? Ты так меня… любил?.. - Да. Я так тебя любил, но, кажется, никогда не знал. Его взгляд потемнел и резко стал похож на тот, что я видел у него в ночь перед премьерой: больной и отчаянный взгляд запертого в клетке зверя. - Никто не знал и не знает меня лучше тебя. Слышишь?! Никто - только ты. Мне совершенно не хотелось расстраивать его, причинять боль и вообще каким бы то ни было образом портить вечер. Мы впервые за долгое время говорили о чем-то легком и в то же время наполненном смыслом, не поверхностном; впервые от чистого сердца смеялись и сидели за одним столом - не в кафе, не за кофе из одноразового бумажного стаканчика, а разделив ужин. Впервые ели вместе - с тех самых пор, как я последний раз заказал домой доставку… когда это было? Я не помнил. Впервые за долгое время нам не было нужды спешить и посматривать на часы: нас не ждали другие руки, другие объятия, другие постели. Другие контракты и договоренности. Мне совсем не хотелось портить этот вечер, как раз наоборот: я собирался сохранить его, нанизать, как бусину, на нитку хороших воспоминаний, чтобы потом, когда все закончится, вытаскивать и рассматривать на свет. Я собирался быть если не счастливым, то, по крайней мере, спокойным и умиротворенным: смотреть на него, слушать его истории и улыбаться - ему и себе. Все должно было быть в порядке, но почему-то теперь, из ниоткуда, в голове снова возник вопрос, на который я - снова - не мог найти ответа: "Зачем ты здесь? Зачем ты приехал? Разве ты не видишь, что ты здесь чужой?" - Обо мне нечего знать, - он наконец нарушил тишину, хмурясь и тревожно всматриваясь в мое лицо, явно пытаясь удержать выскальзывающие из пальцев нити. - Нечего, у меня была совершенно обычная жизнь - пока я не встретил тебя. Вероятно, я должен был ответить - возразить или наоборот согласиться, - но, по правде говоря, я совершенно не представлял, что сказать и как облечь в слова то, что чувствовал. В этой квартире, посреди незнакомого города его детства, среди предметов и фотографий - следов, что оставили в его жизни люди, о которых я никогда не знал, - сидя напротив, я чувствовал себя отчетливо лишним. Все, что было между нами, не имело, казалось, больше особого значения и принадлежало теперь далекому прошлому - гораздо более далекому, чем то, что переливалось солнечными брызгами на стенах коридора. Прошлому, которое некому будет облачить в рамку с резными краями и осторожно и ласково протирать кончиком кухонного полотенца. Тускнеющему на глазах прошлому, за которым больше некому ухаживать. И нет, они не были ему чужими. Этот странный, шальной город, Нана и ее внук Дани, однажды севший в поезд до Рима и исчезнувший из его жизни. Дани, на которого он всегда будет смотреть поверх шахматной доски тем самым взглядом, который я слишком хорошо представлял и который, как казалось раньше, был только моим. Это не они, это я… Я был чужим. - Тебе помочь убрать? - он мотнул головой, и я поднялся: - Спасибо за все, я пойду. До завтра. Он проводил меня взглядом. - До завтра. *** Уже засыпая, я подумал: - Даниэле. Дурацкое, претенциозное имя.