My fucking life with fucking you

Мне показалось, он вздрогнул, словно от укола, и замер, а потом, по-прежнему не шевелясь и почти не дыша, как если бы держал в руках какое-то большое, хрупкое насекомое, медленно опустил взгляд. Я не планировал этого жеста, не ожидал, что сделаю его. Я сам не был к нему готов. Как раз наоборот: совсем недавно я обещал себе сделать все, что только возможно, чтобы этого жеста избежать. Именно его, жеста доверия, потому что с самого начала Внутренний Голос без устали твердил, что доверять ему я не мог - не должен был; что у этой поездки есть конкретные цели, идущие с этим жестом прямо вразрез, и что держать его за руку опасно - гораздо опаснее, чем кусать его губы, брать в рот его член или кончать под ним, крича и выгибаясь. И тем не менее, вот он был я - стоял перед ним, четко ощущая себя голым, и с колотящимся от страха сердцем держал его за руку. Не поднимая глаз, он молчал, и пауза определенно затягивалась. Я понятия не имел, о чем он думал, и, самое главное, что мне теперь думать самому. Что я должен был думать, что будет дальше, и будет ли, и хочу ли я этого “дальше”, и могу ли его себе позволить - и если не могу, то… Какого черта?! Какого черта я это сделал?! И почему он молчит, почему не говорит ничего?! А, впрочем, что ему сказать, если я сейчас делаю одно, а через минуту - другое, совершенно противоположное?.. Если я настаиваю на том, что это конец, и нет ничего определеннее этого, и все его уговоры пусты и напрасны, а потом сам же беру его за руку?.. Что ему сказать, если это я, кажется, схожу с ума?! Слова, незаконченные фразы, вопросы проносились в голове вихрем, он по-прежнему не двигался, и тело наконец отреагировало на ожидание по-своему: от нервного напряжения рука словно захлебнулась, дернулась и мелко задрожала. Он это почувствовал и тогда словно очнулся - длинно выдохнул и осторожно погладил тыльную сторону ладони большим пальцем. Я ждал, что он посмотрит на меня… Боялся и в то же время отчаянно хотел этого, бестолково и безрассудно подставляясь невесть откуда взявшейся надежде. Сердце стучало оглушительно и часто, и я был уже готов отдернуть пальцы, развернуться и броситься прочь, или хотя бы сделать вид, что это была только лишь случайность - неловкое движение, нелепая шутка, - когда он медленно и с усилием, цепляясь взглядом сначала за мое запястье, потом за рукав, поднимаясь выше по куртке до воротника, вдруг на секунду остановился, словно собирая силы перед прыжком в воду, а потом поднял глаза. В них дрожала синева - так же, как и моя ладонь в его руке, в унисон, звенела с ней на одной высокой ноте, вибрировала, как натянутый до предела трос подхватившего ветер парусника. Переулок начинал кружиться, я непроизвольно покачнулся, и в ту же секунду он сделал порывистый шаг вперед и обнял меня, смыкая за спиной руки в кольцо. Обнял осторожно и бережно, как нечто ломкое, хрупкое, трещащее по шву от слишком резкого движения, как сложный механизм с тонким заводом внутри, который, поверни он меня неловко, мог прийти в негодность и остановиться. Не сопротивляясь, я оперся на него и закрыл глаза. У меня было ощущение, которое, наверное, бывает у тяжелобольных, впервые после удушающей агонии распахивающих створки окна и подставляющих лицо весеннему солнцу и ветру. Он дышал глубоко и размеренно, словно пропуская сквозь себя воздух, фильтруя его и согревая, а потом вливая в меня через свое тело, через руки, через прикосновения губ к виску. Казалось, несмотря на собственное волнение, он знал, что должен дышать за двоих, и этой партии, этой роли отчаянно желал, ждал ее и принял сейчас с благодарностью. Подняв голову, я встретился с его взглядом - ласковым и теплым. - Черт... Он улыбнулся еще шире, свободнее, и тут же закусил губу, словно боялся невпопад рассмеяться. Но от того, как дрожали его ноздри, как он снова и снова прижимал выползающую из-под клыка нежную кожу, как смотрел на меня и как едва заметно гладил по спине, от его-моей улыбки, снова освещающей его лицо и перекатывающей в глазах разноцветные витражные стеклышки, - от этого мне хотелось уткнуться ему куда-то в ворот легкого свитера и смеяться тоже - глупо и счастливо. - Как два дурака. Стоим тут... Как два идиота просто. - Меня всегда восхищала твоя способность называть вещи своими именами, - фыркнул он. Затем его взгляд скользнул вниз, и на секунду мне показалось, что он сейчас меня поцелует, однако этого не произошло. Обняв напоследок чуть крепче, он медленно отстранился. Я глянул на него вопросительно, но он только покачал головой, давая понять, что не хочет спешить - не хочет повторить то безумие, которому мы оба чуть не поддались буквально час назад, боится испортить этот неожиданно возникший и оттого такой ценный момент хрупкой близости между нами, опасается нечаянно изломать его слишком большим напором, повредить или поранить - как тонкие крылья бабочки в слишком сильно сжатых пальцах. Затем он снова протянул руку, улыбнулся, когда я подал ему свою, и кивнул по направлению к большой улице. - Пойдем?.. Ближе к концу переулка он неохотно замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Искоса и смущенно, словно заранее извиняясь, бросил на меня быстрый взгляд, а потом с явным сожалением разомкнул пальцы и осторожно выпустил мою ладонь. - Это Неаполь, - сказал он и виновато поморщился. - Здесь свои правила. Я кивнул: - Ерунда, не бери в голову. Слушай, может мы… Может, перекусим где-нибудь? Его лицо снова осветилось улыбкой, и я поймал себя на мысли, что за сегодняшнее утро уже потерял им счет. - Пойдем, я знаю одно место. - Небось, какая-нибудь дыра в стене или лоток на улице, - вполголоса, но так, чтобы он слышал, заметил я. - Ну... Я человек простой, по дорогим курортам с родителями не ездил… - Очевидно, - я вздохнул, и он, хитро на меня покосившись, фыркнул. - Надо было мне все же просить Юлие взять на ту роль кого-то… поприличнее. Моего круга, да. - У тебя не было ни малейшего шанса! - воскликнул он, смеясь и шутливо толкая меня в плечо, и я тут же подумал: “Не было, ни малейшего”. - Ты запал на меня сразу и бесповоротно! - Самомнение. Раздутое самомнение и красивое лицо - вот что тебе следует указывать в резюме. - Ах ты!.. Он снова рассмеялся, на ходу притянул меня к себе. - Как был занозой в заднице, так и остался! - Это называется стабильность и преемственность, - тоже смеясь, я все же высвободился и гордо задрал подбородок. - Тебе не понять. - Да уж действительно!.. Завернув за угол, мы окунулись в поток. Вокруг были люди - спешили по делам, шуршали пакетами с покупками или прогуливались с собаками. На ступенях заброшенных палаццо группками сидели школьники, громко болтая и смеясь, макая в кетчуп картофель-фри из Макдональдса, посреди тротуара привычно жестикулировали два пожилых сеньора. В какой-то момент нас обогнала группа монахинь, весело переговаривающихся между собой, - некоторые держали в руках вафельные рожки с мороженым и в перерывах между фразами слизывали подтаявшее лакомство, прищуриваясь от удовольствия. Неизменные автомобильные сигналы звучали радостно, приветливо, будто, похлопывая друг друга по плечу, водители перекликались: “Эй, я тут, рядом с тобой! Ты не один, нас много!”. Мы проходили мимо ресторанов, где на открытых террасах чинно обедали семьи побогаче, и простеньких кафе, где за пластиковыми столами, накрытыми бумажными скатертями, отчего-то непременно в клетку, болтали между собой или что-то читали студенты. Тут же совсем рядом, на расстеленной картонке, непременно сидел какой-нибудь нищий: грязный, с сальными волосами, выставляющий напоказ обрубок ноги или, того хуже, какую-то грязную рану, покрытую струпчатой коркой. И прямо у него под боком - пес, заботливо накрытый рваным одеяльцем, удивительно ухоженный для таких убогих условий, с ровной гладкой шерстью и совершенно не производящий впечатления голодающего. На одного такого нищего я непроизвольно засмотрелся: тот не обращал никакого внимания на людей, проходящих мимо и, казалось, находился там просто от скуки, из желания чем-то занять день, а вовсе не из нужды. Безразличный к подачкам, он поглаживал спящего пса по ушам и что-то бормотал под нос. Когда мы поравнялись с ними и он резко поднял взгляд, я вдруг увидел, какие пронзительно-голубые, яркие и живые были у него глаза. - Пойдем, там табачный киоск. Он показал на небольшой магазинчик на противоположной стороне дороги с буквой “T” на вывеске. Я огляделся в поисках светофора. - Что ты ищешь? - спросил он и тоже посмотрел по сторонам. - Светофор. - Так вот же - пешеходный переход. - Нет, - я категорически помотал головой. - Я видел, как они тут пропускают пешеходов - нет, спасибо. Я еще хочу жить, и желательно как-то с ногами. - По-моему, ты преувеличиваешь. - Ты думаешь? Я кивнул на пару японских туристов, топчущихся у самой кромки, едва ступающих на проезжую часть, а потом резко отдергивающих ногу, словно от кишащего крокодилами водоема. Он проследил за моим взглядом и улыбнулся, чуть снисходительно, словно говоря: “Туристы, что с них взять”. - А, это!.. Так они никогда не перейдут. - Разумеется, не перейдут. Ты посмотри, никто же не тормозит, все наоборот ускоряются - боятся, видимо, что если не задавят никого сегодня, то день насмарку. Он фыркнул и хитро подмигнул: - Тут есть один трюк... Хочешь покажу? - Ты можешь показывать что угодно - какие угодно трюки. Это твое дело. Лично я без светофора никуда переходить не намерен. В качестве доказательства я отодвинулся подальше от дороги. - Смотри, - сказал он. И тут же легко и решительно вышел на проезжую часть. - Стой! - выкрикнул я, в мгновенно накатившей панике хватая рядом с ним воздух. - Стой! Но он меня не услышал - или сделал вид: шагнул раз, другой, третий. Каждую секунду, леденея от ужаса, я ожидал истеричного визга покрышек, металлического скрежета, а затем - глухого звука удара тела о капот. Я врос в землю, не шевелясь и не дыша, думая только о том, как бы не упустить его из виду, не моргнуть, не дать взгляду соскользнуть с его спины - будто бы это чем-то могло помочь. Он шел наперерез потоку, уверенно и твердо, совсем не боясь несущихся на него машин - будто заколдованный, окутанный невидимым плащом, создающим вокруг него силовое поле. Каким-то невероятным чудом он добрался до другой стороны и оттуда, с тротуара, помахал мне рукой - в этот момент я явственно почувствовал, как из меня выходит воздух, а вместе с ним и вся энергия: резко захотелось куда-нибудь присесть и выпить, и что-то определенно крепче Колы. По-прежнему не спуская с него глаз, я уговаривал себя успокоиться, перестать судорожно сглатывать и стараться дышать ровнее: ничего ведь не случилось, он спокойно стоял на той стороне, в безопасности, и теперь нужно было найти светофор, дождаться зеленого сигнала, перейти дорогу и дойти до него. Просто дойти, коснуться, удостовериться, что он жив, что не изломан и не поранен, что мне не привиделось, и он благополучно пересек этот хаос, что с ним все в порядке, и вот тогда… Тогда протянуть руки, сомкнуть на его шее пальцы и придушить прямо, блять, там!.. Прямо посреди улицы, и пусть бы он хрипел и смотрел удивленно, я сжимал бы его горло только крепче, разрывая тонкую кожу и впиваясь в мясо, шипя ему в лицо, что лучше я убью его сам, лучше он распрощается с жизнью под моими руками, раз она ему нихуя не дорога - лучше так, чем смотреть на то, как на него неуправляемо несется взбесившаяся жестяная коробка с таким же, как и он, идиотом за рулем!.. И - какого хера?! Почему нельзя было подождать, и чтобы он не смел так больше делать, больше никогда, я чуть не потерял рассудок, чтобы он, пожалуйста, больше никогда так не делал... Все это я собирался изложить - насколько мог, доступным и понятным языком - оставалось только добраться до него. Но едва я двинулся по направлению к светофору, как вдруг, быстро оглядевшись по сторонам, он снова ступил на пешеходный переход. Я не мог поверить, что он делает это снова, но размышлять не было времени: к “зебре” неумолимо летел очередной автомобиль, на этот раз спортивный, хищный, предсказуемо набирающий скорость перед разметкой, и уже сейчас с ужасающей ясностью я понимал, что он не успеет отскочить. Мгновенно холодея, со свистом втягивая воздух, я инстинктивно подался вперед и уже приготовился бежать, как вдруг случилось странное. Автомобиль, секунду назад свирепо рвущий пространство, протягивающий к нему когти, опьяненный предвкушением горячей свежей крови, вдруг плавно затормозил, повинуясь его руке, точно дрессированное животное, а затем остановился перед разметкой. Он спокойно прошел мимо капота. Затем это повторилось. Издалека завидев жертву, машины припадали на задние лапы, угрожающе обнажали клыки и вертели хвостом в воздухе - примеривались, выбирая нужный ветер, рассчитывая траекторию, а затем резко срывались с места, стремясь настигнуть добычу в несколько мощных прыжков. Я каждый раз машинально зажмуривался и вздрагивал, однако у самого края разметки, как раз тогда, когда, казалось, катастрофа была неизбежна, они вдруг останавливались: замирали, рывками выпуская воздух сквозь жадно раздутые, подрагивающие ноздри, а потом нехотя, но признавали его превосходство, подчиненно отводили взгляд и пропускали вперед. Улыбаясь, он ступил на тротуар и радостно взмахнул рукой, словно показывая какой-то фокус: “Абракадабра!” - Какого хера?! - успел прошипеть я перед тем, как от страха и ярости в голове завыло. - Что это было?! - Это? - он недоуменно обернулся назад и поднял брови. - Ничего особенного, я просто хотел показать, как тут переходят дорогу. От легкости, с которой он объяснял такую для него само собой разумеющуюся вещь, и оттого, что, видимо, совершенно не представлял, что мне только что довелось пережить, я почувствовал, что зверею. - Какого, блять, хера?! - я едва сдерживался, чтобы не заорать на всю улицу. - Тебе что, было трудно предупредить?! Улыбка тотчас слетела с его губ. Понимая, что шутка не удалась, он встревоженно заглянул мне в лицо. - Что случилось? Что с тобой?.. - Со мной?.. Со мной?! Да ты посмотри!.. Ты только посмотри, как они ездят!.. Я думал, что ты.. что тебя… И ты еще, блять, заставил меня на это смотреть!.. Едва договорив, я резко отвернулся, чувствуя, что еще чуть-чуть - и разревусь самым позорным образом. Он приблизился, положил руку мне на спину, согревающе потер. - Ну что ты... Все же хорошо, ничего не случилось... Я сжал зубы и запрокинул голову, загоняя слезы назад. - Прости, - виновато пробормотал он, осторожно погладив меня по плечу. - Прости, я не сообразил… Наверное, лучше было объяснить… - Ты думаешь?! Думаешь, стоило сначала объяснить, а уже потом выделывать свои дешевые трюки?! - Прости. Не сердись, пожалуйста. Я дернул плечом: отчего-то вдруг стало обидно, что ему не пришло в голову, какое впечатление может на меня произвести его безрассудство. Будто бы ему было все равно, что я мог подумать или чего испугаться. Не дожидаясь ответа, он привлек меня к себе и обнял. - Ну прости, - пробормотал он. - Конечно, я бы тоже испугался. Очень хотелось ответить что-нибудь саркастическое, но я не смог - только судорожно сжал его руками под курткой, облегченно вдыхая запах. Он снова погладил меня по спине, и сведенные паникой мышцы расслабились сами собой, перестали отдавать каменной болью в шею и голову. - Хочешь, расскажу тебе, в чем трюк? - примирительно спросил он затем. - Очень надо… - Трюк в том, чтобы начать движение. Четко показать, что ты есть - обозначить себя на дороге. Дать понять, что двигаешься и в какую сторону. Тогда тебя пропустят. - Да конечно - пропустят! Я отстранился и обличающе указал на дорогу, где царил привычный хаос. - Ты посмотри на них, они же разгоняются прямо перед переходом! Как им вообще права выдают, это же джунгли какие-то… - Давай вместе? - вдруг предложил он, кивая на другую сторону улицы. - Кто - я?! Туда?! Да ты бредишь, Холм! - Давай вместе, - он ободряюще улыбнулся. - Вот увидишь, все будет хорошо. Просто делай, как я - и все. - Как ты - это как?! Бросаться под колеса?! Даже если я чудом останусь жив - что крайне маловероятно, - у меня спектакли на следующей неделе: Арнфинн мне самолично все недоломанные конечности доломает, если я с костылями заявлюсь! Он фыркнул и закусил губу. - Да, это было бы нежелательно. Мне нравятся твои конечности в… целом виде. Твои ровные, длинные конечности... - Очень смешно. Как всегда - обхохочешься. - Пойдем, - он подтолкнул меня ближе к краю тротуара. - Зачем?! - я делал безрезультатные попытки вывернуться. - Вон светофор через квартал, я даже отсюда вижу. Давай перейдем там, зачем надо непременно рисковать?.. Какой в этом смысл?! Холм!.. - Не переживай, все будет хорошо. Он взял меня за руку - крепко, но осторожно сжал пальцы у запястья - и потянул на “зебру”. - О, господи... - Не останавливайся, - он двинулся дальше, и, бездумно переставляя ноги, я последовал за ним. - Дай понять, что ты тут с серьезными намерениями, что не намерен отступать… - Холм, послушай… Мы сейчас умрем, - забормотал я непослушными губами, не в силах отвести взгляда от неумолимо приближающейся груды помятого со всех сторон металла. - Холм, ты слышишь?! Я не могу… - Не переживай, она затормозит, вот увидишь. Я тебе обещаю. Главное - идти четко, целеустремленно и не паниковать. - Блять. Блять, блять, блять… - Осталось совсем чуть-чуть. Совсем немного. И действительно: скоро мы оказались на другой стороне, и эта пародия на порядок, которая в Неаполе называлась дорожным движением, возобновилась: снова зарычали моторы, заскрипели покрышки, загудели клаксоны. - Вот видишь, - удовлетворенно констатировал он, отпуская мою руку. - Я же говорил: если ты ступаешь на переход и начинаешь движение, они остановятся. А если будешь стоять и ждать, пока тебя пропустят, то и до пасхи не дождешься… Ну как ты, нормально?.. - Какой ты, блять умный… Советчик хренов. Говорил он... Чуть только мы ступили на тротуар, в пешеходную безопасность, тело среагировало на выброс адреналина, и я почувствовал, как в лицо бросилась кровь. Он внимательно оглядел меня, должно быть, отыскивая знаки панической атаки, и, не найдя их, наклонил голову и улыбнулся - ласково и одновременно как-то хитро. - Ты такой… когда злишься… - Какой - такой? Я был почти уверен, что даром эта его выходка для меня не пройдет, но, как ни странно, ничего экстраординарного не случилось: дыхание было ровным, сердце не заходилось в неистовом стуке, в ушах не шумело, да и лицо вскоре перестало печь. Подняв на него взгляд я благодарно улыбнулся, однако тут же спохватился и показательно нахмурился: давать ему лишний повод для бахвальства - вот еще. - Какой - такой?.. - Ну такой… Он задрал голову, словно в небе отыскивая правильное слово, а потом, раздувая от смеха ноздри, снова на меня уставился. - Если ты сейчас скажешь “милый”, - заметил я, наблюдая, как в его глазах загораются и гаснут озорные огоньки, - я тебе прямо здесь зубы пересчитаю. Я не зря потратил кучу денег на личного тренера, твой приятель Мортен подтвердит. - Смешной, - он изо всех сил сжал губы. - Я хотел сказать “смешной”. Я помедлил секунду, а потом показал ему средний палец, демонстративно развернулся и зашагал по улице, сам не в силах сдержать улыбку. - Эй! - крикнул он вслед и расхохотался. - Нам в другую сторону!.. *** В табачном киоске он купил сигареты, и мы двинулись дальше. - Чем тебе тут так нравится? - спросил я, рассматривая витрины кафе и маленьких магазинов. Он глубоко затянулся, стараясь не попасть на меня, выпустил в сторону дым . Задумчиво улыбнулся. - Мне кажется, это очень… честный город. - То есть? - В том смысле, что, прямо скажем, людям тут живется несладко. Безработица, как следствие - преступность, особенно на окраинах. Коррупция, мафия… Но они не прогибаются. - Под кого не прогибаются? - Под обстоятельства, под туристов… Город живет своей жизнью с туристами и без них. - Разве это достоинство? - удивился я. - Они могли бы как-то постараться - привести город в порядок, упорядочить движение, что-то сделать с мусором… - То есть исправиться, больше соответствовать ожиданиям? - он опять улыбнулся, мимоходом скользнув по мне взглядом. - Вроде того. - Могли бы... Но они не хотят. Мол, это туристы приезжают к нам, а не мы к туристам. Неаполь - для неаполитанцев, а остальные могут подстраиваться, любить город таким, какой он есть. Или не любить - тогда это их проблема. - Какая претенциозная точка зрения. - Ты думаешь? - Конечно. Претенциозная и эгоистичная. - Ну-ну, - он усмехнулся. - Ты что-то хочешь этим сказать? - я глянул на него озадаченно. - Нет-нет!.. Ни на что не намекаю. В защитном жесте он приподнял руки и наигранно невинно распахнул глаза, одновременно стараясь согнать с губ солнечный зайчик улыбки. - Ну хорошо, а что еще? - Даже не знаю… Он такой, этот город: либо любит, либо ненавидит. Третьего не дано. - Это как? - Если любит, то от всего сердца, - пояснил он, - бесконечно и безоглядно. А если ненавидит - то тоже… от души. Не задумается дважды, прежде чем ударить… Зато потом может приласкать так, что все обиды забываются. - Как-то это очень непредсказуемо, ты не находишь? - “Непредсказуемо”, - он кивнул. - Отличное слово: непредсказуемо. С ним никогда не бывает скучно, с этим городом. Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом - могут расцеловать и на ужин позвать, а могут и… наоборот. - Странно ты это говоришь, - заметил я, провожая глазами нищего, бросившего мелкую монетку другому нищему. - Странно? - Как о человеке, а не о городе. Он негромко хмыкнул и опять поднес сигарету к губам. - Не знаю, может быть... Но он определенно особенный. Неповторимый, другого такого нет. Unico come sei (Неповторимый, как ты). - Что это значит? - Значит - уникальный. Перед дверью с вывеской “Da Michele” топталось несколько человек, очевидно, ожидая своей очереди на вход. - Что здесь? - спросил я, разглядывая многочисленные наклейки Трипэдвайзера на стекле. - Пицца, - коротко ответил он, вытягивая шею и осматривая зал в приоткрытую дверь. - Пицца в Италии - какая банальщина... Он укоризненно покачал головой и цокнул языком. - Ты потом вспомнишь свои слова, и тебе будет очень стыдно. - Чего это вдруг?.. - Вот увидишь, - пообещал он уверенно. - Это какое-то особенное место? - Очень особенное. - А так и не скажешь, - пробормотал я, через стекло разглядывая незамысловатый интерьер. Он немедленно свел брови домиком и посмотрел на меня с глубоким сочувствием. - Я понимаю, что ты привык есть с серебра, и если блюдо в ресторане стоит дешевле трехсот крон, то тебе заранее невкусно... Но придется потерпеть. - То есть ты намекаешь, что я сноб и выскочка, - в том же духе констатировал я. - Нет, - замотал он головой. - Не намекаю: говорю прямо. - Угу, понятно. Сделаем так: ты платишь за обед - и это будет только справедливо, раз уж ты меня сюда притащил, - а потом заказываешь мне номер в приличной гостинице. Чтобы до конца поездки я больше не видел твою ухмыляющуюся физиономию… Насмешливо фыркнув, он распахнул дверь. - Пойдем, страдалец. Наша очередь. Внутри было довольно скромно и чем-то неуловимо напоминало больницу: стены, облицованные бело-зеленым кафелем, светлые каменные столешницы, почти никаких украшений - только лишь несколько старых постеров и фотографии местных знаменитостей в обнимку с владельцем. На одной из них я с удивлением узнал Джулию Робертс. - Надо же... - Да, тут снимали какое-то кино с ней в главной роли. - Крутая реклама для пиццерии. Он взглянул на меня чуть исподлобья и улыбнулся. Пожал плечами. - Им все равно. Это Джулия Робертс приходила в “Да Микеле”, а не наоборот. - Странно, ты не находишь? - спросил я на этот раз серьезно. - Для любого ресторана это была бы большая удача - такая реклама. Разве нет?.. - Наверное, - он сделал знак появившемуся официанту, и, не задавая вопросов, тот сразу кивнул. - Для любого ресторана какая-то связь со знаменитостью - это отлично, кому, как не мне это знать… Где угодно, но не в Неаполе. Они считают, что именно здесь все самое лучшее, а кто не согласен - это их проблема. - Не знаю… Может быть, они в чем-то правы - по-своему. Я еще раз оглядел зал, а потом вернулся глазами к нему. Несколько секунд он смотрел на меня, по-прежнему улыбаясь, а потом неожиданно рассмеялся. - Ну и что тут смешного?.. - Прости, - он пытался снова сделать серьезный вид, но смех упрямо рвался наружу. - Прости, но все же это так забавно… Что ты это говоришь. Именно ты. - Почему именно я? - Потому что ты сам - этот город, - он пожал плечами, словно констатировал простой и понятный факт. - Ты - это Неаполь. - То есть ты хочешь сказать… Что я, Тарьяй Сандвик Му, подающий надежды актер театра и кино… Подняв брови, он закусил дрожащую губу, - … обладатель премий и наград… сцепил в замок пальцы, - … бесконечной зрительской любви… выпустил тонкую кожу, из последних сил сжал зубы, - … и очень дорогой кофеварки Неспрессо… и задушенно булькнул. - … ассоциируюсь у тебя с бедным, грязным, крикливым и хаотичным городом, где за углом могут дать по голове?! Я закончил фразу с показной невозмутимостью, но на деле уже почти не помня, с чего начал, а только зачарованно наблюдая, как смех наконец вырывается из него наружу - сначала просачиваясь сквозь приоткрытые губы, словно солнце через узкую щель под дверью или трещину в стене, а потом набирая силу, крепчая, разрастаясь в широкий, искрящийся поток с то и дело вспыхивающими ярко-оранжевыми отблесками, освещающими его лицо, руки и меня самого - и всю мою вселенную. Всегда. Всю мою вселенную. - Нет, не только, - отсмеявшись, он покачал головой, а потом поблуждал глазами по сторонам, подыскивая подходящие слова. - Ты и он, этот город - это такое… сочетание несочетаемого. Не знаю, как лучше объяснить... - А ты попробуй, - я откинулся на спинку стула. - Придумай что-нибудь… умное, чтобы, когда я наконец перееду в гостиницу, мне было, чем тебя вспомнить. - Вот это. - Что - вот это? - Вот это - твой вредный и потрясающий характер, твой юмор… твоя воля, твое сердце. Ты - как он: любишь и ненавидишь в полную силу. Он глянул на меня вдруг серьезно, без усмешки, и от этого взгляда я неожиданно смутился. Тут же безотчетно подался вперед, накрыл его ладонь своей и сжал. - Никогда. Слышишь?.. Я никогда тебя не ненавидел. - Я знаю, - он вплел свои пальцы в мои, ласково погладил кожу. - Конечно, знаю. - Временами мне хотелось размозжить тебе голову и сбросить с обрыва, - продолжил я затем, - это чистая правда. Потом поднять… и сбросить снова. Но я никогда тебя не ненавидел. Он хмыкнул и мягко улыбнулся. - А ты? - спросил я, непроизвольно задерживая дыхание. - Ты ненавидел меня когда-нибудь? - Конечно, нет. - Никогда? - Нет. - Даже когда… - я запнулся и машинально поднял свободную руку, чтобы оттянуть ворот свитера: меня бросило в жар. - Даже когда я… с тем... - Нет, - твердо сказал он. - Даже тогда. Я поднял стакан с водой и под его внимательным взглядом промочил горло. - Тебе не кажется это странным? - Что? - Что за все это время мы ни разу друг друга не ненавидели?.. А ведь сколько хороших поводов было... упущено. Фыркнув, он напоследок ласково потер кожу между большим и указательным пальцем, а потом откинулся на спинку стула. - Подожди зарекаться, у нас будет еще куча возможностей. - Вот как? - я невольно улыбнулся. Вместо ответа он подмигнул. - Ecco: due birre e due Margheritta. Prego! (Два пива и две Маргариты - пожалуйста!) Возникший, как из воздуха, официант поставил на стол две бутылки и две тарелки, а затем, не дожидаясь благодарности, развернулся и ушел по своим делам. - Я это не съем, - сказал я, растерянно обозревая пиццу: она выдавалась за края и так не маленькой тарелки настолько, что практически лежала на столе. - Столько никто не съест... - Это ты сейчас так говоришь, - хитро глянул он. - Съешь и не заметишь. Я взял в руки нож и вилку. Тесто было влажным от соуса, горячим и тонким, эластично гнулось во все стороны, так что, как только я старался отправить кусок в рот, он тут же сползал с вилки и радостно шлепался обратно на тарелку. Он смотрел на мои безуспешные попытки со шкодливым любопытством, сверкая глазами и покусывая губы, будто только ждал, насколько меня хватит. Потеряв наконец терпение, я бросил приборы. - Издевательство какое-то!.. - Это надо есть руками, - негромко заметил он. - Руками? В ресторане?! - Ну да. Смотри: отрезаешь кусок ножом, складываешь… Соус надо обязательно подобрать с тарелки… вот так… А потом раз - и в рот! С видимым удовольствием он прожевал и проглотил, потом кивнул на мою тарелку и улыбнулся: - Ешь! - Почему ты всегда предлагаешь мне еду в такой ультимативной форме?.. - пробурчал я, разрезая от центра к корочке. - В каком смысле? - И трепешься вечно с набитым ртом. И жрешь руками… Он засмеялся и снова макнул свой кусок в соус. - … и ржешь неприлично. Как с тобой вообще можно куда-то пойти?.. - Вкусно? - Еще не знаю, - я осторожно взял корочку пальцами и согнул, как он мне показал. - Еще посмотрим, что это за пицца за такая, и стоило ли за ней ехать так далеко. У нас есть “Грандиоза” - ничем не хуже, я уверен… - Ешь!.. Я откусил и от внезапного, острого удовольствия непроизвольно зажмурился. На “ощупь” тесто было очень необычным - тонким и нежным, гладким, словно шелковым, но одновременно упругим и сочным, будто мягкая губка, пропитанная густым и ароматным томатным соком, смешанным с оливковым маслом. Вкус был совершенно незамысловатым, легко распадался на ингредиенты: горячее тесто, спелые томаты, базилик и свежая моцарелла. Ничего больше, но именно в этой простоте и заключалось бесконечное удовольствие: мне даже на секунду показалось, что все рецепторы словно перебежали ближе к кончику языка и сгруппировались, чтобы не пропустить ни мгновения этого наслаждения. Открыв глаза, я увидел, что он наблюдает за мной с веселым интересом и неким удовлетворением: судя по всему, я реагировал именно так, как он и ожидал. - Ну?! Вкусно же?! Я перевел взгляд на кусок в руке и на бегущие по пальцам золотистые капли. - Вкусно? - Мне кажется, - я слизнул соус с ладони, - мне кажется, я только что кончил. Прямо сейчас. От неожиданности он слишком резко сглотнул и подавился. Быстро протянул руку к бутылке с водой и сделал пару глотков прямо из горлышка. Затем откашлялся и продолжил: - Я очень рад, что смог доставить тебе удовольствие. - Не обольщайся, - я помотал головой и откусил снова - сколько влезло в рот, - в этом нет твоей заслуги. - А это как посмотреть, - фыркнул он. Я пожал плечами, положил с краю остатки корочки. - То есть вкусно?.. - Я бы попросил тебя помолчать, - сказал я, набрасываясь на новый кусок. - Закрыть рот и есть молча - вот что я попросил бы тебя сделать. Сейчас я не могу разговаривать и слушать твою болтовню мне тоже некогда. - То есть - вкусно, - насмешливо констатировал он, поднимая бутылку и дразняще дотрагиваясь кончиком языка до уголка губ. В другой момент я наблюдал бы, как он пьет - как подносит к губам стекло, как наклоняет и ловит ртом янтарную жидкость, как замыкает губы, напоследок целуя поверхность. Как сглатывает и слизывает с кожи влагу. В любой другой момент. - Ты знаешь, - я повозил корочкой по дну, чтобы она пропиталась соусом со всех сторон, - я, в принципе, готов на этой пицце жениться. - Однако! - с изумленным восторгом воскликнул он, тут же зажигая в глазах яркие искорки. - Мы заделались натуралом?.. - Да, - я с чувством облизал пальцы и тоже глотнул пива. - Ради нее - да. Ради нее я готов на все. - И жениться? - И жениться. - Вообще-то это я привел тебя сюда, - заметил он вдруг, - так что технически… Я резко поднял взгляд. Он по-прежнему улыбался, но теперь только губами, поверхностно: глаза смотрели на меня серьезно и как-то выжидательно. - Здесь нет никакого “технически”, - пробормотал я, старательно рассматривая кусок в руке, будто видел его впервые. - Я готов жениться на этой пицце - только на ней. Ты здесь третий лишний. - Да? Он фыркнул, и от этого знакомого, теплого звука вдруг возникшая неловкость стала постепенно рассеиваться. - Да. На тебе я жениться не собираюсь. И вообще… заткнись и ешь, - я скорее зажевал, чувствуя, что снова неумолимо краснею. - Выпей водички, - наигранно-озабоченно он свел брови. - А то ты весь горишь. Не волнуйся. - Да пошел ты! С легким сердцем я рассмеялся, и он - сразу за мной. *** Ближе к вечеру мы оказались в Испанских кварталах - бедных, грязных, узких улочках, зачумленных мусором, заставленных мотоциклами, овощными лотками и сушилками для белья. Гордо несущих знамя одного из самых криминальных районов Неаполя и одновременно странно колоритных, живых, пульсирующих, точно артерии гигантского организма, пропускающие сквозь себя как здоровую кровь обычных горожан, так и дурную кровь Каморры. На крохотных тротуарах шириной не больше полуметра традиционно восседали престарелые сеньоры. В старой, потрепанной одежде и домашних туфлях на босу ногу, они держались гордо и величаво, словно низвергнутые короли какой-то далекой эпохи, последние потомки благородных, но разорившихся фамилий, для кого и дешевый пластиковый стул, упирающийся ножками в грязный тротуар, прекрасно сходил за инкрустированный золотом трон. Мы шли мимо этих непризнанных монархов неапольских улиц, провожаемые обычными в таких случаях подозрительными взглядами из-под насупленных бровей, и по пути я невольно заглядывал внутрь их родовых дворцов, так называемых “бассо” - жилищ на первом этаже, состоящих из одной только комнаты без окон: окнами служили открытые двери и, если у жильцов было достаточно средств, пробитые прямо в стене застекленные отверстия. - Голоден? - спросил он в какой-то момент, кивая на столики на небольшом деревянном возвышении. - Мы пришли. “Locanda ‘Ntretella” значилось на круглой красной вывеске, подхваченной у двери на чугунный рукав. - Это тот самый ресторан? - Да, мы с ними сотрудничали какое-то время. Его владелец был приятелем Федерико, так и пошло. - Понятно. - Мне нужно поговорить с ними - это, в общем, недолго. А потом мы можем поужинать, здесь все же отличный повар. - Хорошо. - Это не займет много времени, - отчего-то повторил он, словно извиняясь. - Какая разница? - я пожал плечами и сел за свободный столик. - Сколько нужно, столько и займет - дело такое. Разве не это было целью всей поездки? Он улыбнулся и шмыгнул носом. - Да. Именно это и было. - Ну вот видишь. Иди, разговаривай - я найду, чем себя развлечь. - Хочешь, я тебя познакомлю? - снова улыбнулся он. - Рино очень приятный и жена его тоже. Посидишь с нами, хочешь?.. Чуть подумав, я помотал головой. - Откровенно говоря - не очень. Это ваши деловые контакты, я тут не совсем к месту. Я лучше тебя здесь подожду, хорошо?.. - Конечно. Я попрошу, тебе вынесут вино и какие-нибудь закуски. - Лучше пиво. Напоследок подмигнув, он скрылся в дверях ресторана. Я огляделся по сторонам, с любопытством высматривая образы незнакомой мне жизни. Не найдя ничего особенного, я уже было достал телефон, как вдруг невдалеке раздался шум. Прямо посреди проезжей части стояли друг напротив друга мужчина с женщиной - очевидно, муж и жена, оба одетые в домашнее, и, отчаянно жестикулируя, ругались. Еще вчера я удивился бы тому, что они решили выяснять отношения на людях, посреди бела дня, но теперь шум и крики, публичные ссоры и эмоциональные примирения перестали быть для меня чем-то необычным, даже диким: в этом был весь этот город. Скользнув по ним взглядом, я было вернулся к телефону, но тут рядом со столиком промчался на мотоцикле доставщик пиццы - молодой парень в легкой куртке и, разумеется, без шлема. Пару шагов следом за ним пробежал разъяренный лавочник, грозя кулаком и чертыхаясь: то ли случайно, то ли нарочно, но парень задел ногой лоток с фруктами, выставленный у самого входа в магазинчик, и теперь вниз по улице весело прыгали большие оранжево-красные апельсины. Сразу за лавочником невесть откуда вылетела стайка мальчишек в простой и местами основательно замызганной школьной форме: они с хохотом мчались вдогонку за апельсинами, и теперь лавочник ругался и угрожающе потрясал кулаками им. Не сбавляя ходу, один из мальчишек обернулся и тут же споткнулся о каменный выступ, запутался в ногах и чуть не рухнул на престарелого синьора, восседающего на раскладном стульчике рядом со своим бассо. Синьор немедленно принялся бурно жестикулировать, подкрепляя жесты гневными выкриками. На его голос из дверей выскочила небольшая облезлая собачонка и, захлебываясь, визгливо залаяла. Мальчишка снова бросился бежать - мимо поднимающейся навстречу группы китайских туристов, шумно переговаривающихся друг с другом. На втором этаже здания напротив загрохотала работающая на отжим стиральная машина, установленная на низком и ветхом балконе, и одновременно с этим из-за угла послышался барабанный бой, не совсем слаженный, но ритмичный: барабанщики - один среднего возраста и двое подростков - били колотушками в потрепанную белую кожу каждый своего барабана, нимало не заботясь о синхронности, но преисполненные сознанием собственной важности. Как выяснилось, они предваряли небольшое шествие одетых в белое мужчин, несущих на плечах деревянные платформы. На них, тревожно вздрагивая при каждом шаге носильщиков, раскачивались неизменные статуи: Дева Мария с приклеенными к бледным щекам блестками слез и четками с прозрачными бусинами в пальцах и согбенный под тяжестью креста Иисус с усталым и безразличным выражением лица, в одной набедренной повязке, щедро вымазанный по торсу красной краской. Как только процессия свернула на улицу, люди вокруг почтительно остановились каждый на своем месте, не переставая, впрочем, переговариваться, но уже значительно тише, из уважения к Христовым страданиям. На некоторое время воцарилась относительная тишина и покой, но едва только платформы скрылись из виду, хаотичное движение и гвалт немедленно возобновились: снова заурчали мотоциклы, из раскрытых окон раздались выкрики и смех, кто-то совсем рядом затянул песню, в бассо через дверь от ресторана включили телевизор, и сразу же оттуда послышалась привычная ругань… Я сидел в этом водовороте звуков и движений и силился понять, раздражает он меня или наоборот увлекает. Это было странное ощущение некой двоякости, похожее на средоточие добра и зла в одной и той же точке вселенной одновременно. Крики и гул, ссоры и радостные восклицания, клаксоны, сирены и прохожие, спонтанно начинающие петь прямо на ходу: я был словно в центре урагана, какого-то неуправляемого водоворота, неизменно втягивающего меня в самый центр и заставляющего менять решения и мнения по нескольку раз на дню. При этом, вопреки всем своим инстинктам, я совершенно не чувствовал угрозы или опасности, будто царящий вокруг хаос - хаос, с которым я никогда не был на короткой ноге, предпочитая упорядоченное движение в соответствии с правилами дорожного движения - будто этот хаос признавал меня за... своего? Размышляя, я пропустил конкретный момент, когда это произошло, но когда очнулся и огляделся, то с немалым удивлением обнаружил, что вокруг резко стихло: гвалт голосов и шум города, рыки мотоциклов, заставки новостей и надоедливая реклама - все исчезло, как по мановению волшебной палочки, словно невидимая рука вдруг подняла тяжелую, истекающую водой губку и в пару взмахов вымыла заляпанное немыслимыми разводами окно. В доме напротив кто-то играл на трубе. https://www.youtube.com/watch?v=hVKhb9rtHoU Удивительно знакомая мелодия отозвалась внутри мгновенно и радостно, словно все это время таилась где-то рядом и только ждала разрешения, чтобы появиться снова. Я прислушался, точнее определяя источник звука, и вдруг совершенно инстинктивно, не задумываясь, синхронно со всей улицей поднял голову. Там, в вышине, на гибких и сильных крыльях упруго взмывали в подсвеченный заходящим солнцем воздух высокие, чистые ноты. Казалось, кто-то невидимый сорвал старое и темное покрывало с тесной клетки, скрытой в тени пыльных шифоньеров и затхлых гардин, и, слегка постучав по прутьям, выпустил их на свободу. Они медленно выбирались наружу, подслеповато щурясь, настороженно осматриваясь вокруг, словно опасаясь хитро расставленной ловушки, но затем, осмелев, вспархивали на каменный парапет балкона, и, переступая слабыми от долгого сидения взаперти лапами, расправляли затекшие крылья, разминали шею и, набирая воздух в грудь, делали несколько пробных взмахов, с силой отталкивались и... … взлетали! Чуть задерживались над улицей, лавируя между прижатыми друг к другу фасадами, огибая застывшие фигуры, самым краем крыла дотрагиваясь до обращенных к ним посветлевших лиц, улыбающихся губ, до век и висков, на бесконечно сладостное мгновение освобождая людей от бремени бедности, разочарования, от тоски неразделенной любви или груза невостребованной нежности, а потом, покружив напоследок над вечереющим городом, ныряли в небо. Внутри этого ясного, пронзительного и одновременно мягкого звучания, будто внутри кольца рук, обнимающих крепко и нежно, какофония города, его всепоглощающий хаос и безумное вращение, казалось, замедлились, упорядочились, обрели плавный ритм, смысл и значение, стали понятными и безопасными. Мелодия - простая и чувственная - наполняла пространство вокруг голубовато-розовыми переливами согретого весной воздуха, а после медленно растворялась в вышине, оставляя на губах соленый привкус моря и простора. Мне казалось, что я парил внутри нее, вместе со всей вселенной, с неожиданной для самого себя благодарностью вбирая в грудь это невероятное ощущение беспричинного счастья и умиротворения. - Красиво, правда? Я повернул голову. Он стоял рядом и сквозь прозрачный дым тлеющей сигареты улыбался - пронзительно и сине. Поцелуй меня.