My fucking life with fucking you

Мне хотелось бежать. Завтра был еще один день - целый день вместе с ним, а мне хотелось бежать. Прочь из этого города, от призрака Даниэле, от незнакомых людей и неизвестных улиц, от его воспоминаний - болезненных или радостных. От всего того, на что еще я мог наткнуться, слишком близко рассматривая извилистые линии на его ладонях. Прочь, прочь!.. И к черту все! Кто тянул меня за язык, зачем я стал задавать все эти вопросы?! Почему не промолчал, не отвернулся в сторону, не сделал вид, что его прошлое меня совершенно не интересует? Зачем мне понадобилось больше? Больше, чем то, что я знал наверняка? Что всегда было в моем распоряжении?.. Его кожа, дыхание, звон его сердца в тот момент, когда он бился во мне, кончая и сжимая зубами мое плечо, - зачем мне понадобилось что-то большее, чем просто его тело, его физическая оболочка? Зачем я заглянул внутрь?! Еще в самом начале, когда я написал: “Приезжай, когда сможешь” - почему я не задумался о том, что это значит на самом деле - отдавать кому-то свою жизнь. И предлагать ему воспользоваться ею, когда он захочет, когда сможет, когда представится случай или когда его мысли не будут заняты кем-то или чем-то другим. Ведь я знал, что никто никому не принадлежит, что люди живут каждый своей судьбой и вольны выбирать ее сами и что мы не можем, не имеем права присваивать себе чужие улыбки - так почему же я так быстро и так бесповоротно забыл об этом?! Наверное, мне следовало быть проще - или циничнее - и довольствоваться тем, что он предлагал сам, чем сам выбирал поделиться. Не стремиться залезть ему под кожу и уж совершенно точно не пускать его под мою. Не растворяться в нем и не рассчитывать на то, что вся его жизнь станет вращаться вокруг меня. Вот что мне следовало делать: жить со спокойным сердцем, не копать слишком глубоко и не бояться, что в самый неожиданный момент прямо в лицо выскочит размалеванный попрыгунчик на пружине. А вместо этого я постоянно в нем захлебывался, каждый раз надрывно и удушливо кашляя, и день за днем все глубже погружал пальцы в его синеву, пока плотная, маслянистая краска не испачкала ладони, не перешла на запястья, не поднялась до локтей и не перекрыла горло. Кроме него я никогда никого не любил, хотя и пытался - если не полюбить Кристиана, то хотя бы перестать их сравнивать. Сравнивать было неправильно и нечестно, но я ничего не мог с этим поделать. Что если и он когда-то сравнивал меня с Даниэле? Может, это было давно, а может - совсем недавно. Может, один раз, может - два, может - больше. Может, именно это он делает и сейчас, а все остальное - все его слова и взгляды… Что если он просто боится остаться один?.. Вот так просто: боится остаться один и поэтому опутывает паутиной своей улыбки ту жертву, которая ближе, доступнее? Что если, сравнивая, обдумывая и сопоставляя, он раз за разом приходил к выводу, что лучше синица в руках?.. Когда он ушел, мне больше не хотелось любить. Любовь - или что там на самом деле воспевается во всех этих книгах и фильмах, которыми массовая культура пичкает нас до рвоты, - любовь никогда не была для нас чем-то умиротворяющим. Она никогда не тлела уютным оранжевым светом, как уголь в камине моих родителей, и редко грела - моментов нежности было немного в нашей короткой истории. Гораздо чаще она обжигала и ранила, оставляя на теле клеймо принадлежности, и там, где кожа стягивалась под красными, пылающими линиями, там боль, казалось, доходила до костей. Гораздо чаще эта любовь убивала, и в какой-то момент мне перестало хотеться умирать - от его руки или чьей-нибудь другой. Пусть и такой бесконечно прекрасной смертью. За то короткое время, что мы были вместе - вдвое короче, чем это было на самом деле, потому что наше “вместе” не было непрерывным и продолжительным “вместе”, а скорее состояло из разрозненных кусочков, деталек пазла, ухваченных нами за крошечное выступающее “ушко” в промежутках между его фотосессиями и моими репетициями, камушков, отколотых от его выхолощенного образа безупречнего парня безупречной девушки, и едва слышных сигналов моих ночных звонков, - за это время я так врос в него, что, когда пришлось вырывать, обнаружил вдруг, что вместе с ним вырвал и кусок себя: там, где влажный, конвульсивно вздрагивающий в ладони комок кровоточил синим, там была и моя кровь, мое мясо, мои кишки. Вот тогда-то я и понял, что больше не хочу умирать. И позволять кому-то залезать внутрь меня - тоже. Я поклялся, что этого больше никогда не произойдет. Только, как выяснилось, все мои клятвы ничего не стоили. Мне достаточно было провести с ним день, и я снова попался - еще банальнее, еще быстрее, еще проще, чем когда-либо раньше. Ему достаточно было смотреть на меня и улыбаться, достаточно было просто сказать “мы”, чтобы я… Нет, не полюбил его снова - в этом не было нужды: как ни старался, любить его я так и не перестал, - но этого было вполне достаточно, чтобы я снова поверил в реальность этого “мы”, в его такую близкую возможность. Нет, я не ревновал его к прошлому, к призраку Даниэле. Не скрою: мне было досадно раз за разом узнавать о нем что-то, чего я никогда не знал, но то была скорее досада на самого себя: я настолько плохо знал человека, которого любил, что мне даже не пришло в голову, что у него может быть “двойное дно”. И то, что раньше в его жизни был кто-то, с кем он не просто спал, - это тоже относилось к прошлому. Но этот взгляд - а я знал все его взгляды: я мог не знать фактов его биографии, но его взгляды, жесты, его улыбку и дыхание я знал, как свои, - в этом взгляде было чувство. Не к далекому, подернутому паутиной прошлому, а к настоящему, к “здесь и сейчас” - я видел это отчетливо, и от этого мне было так страшно, как пожалуй, никогда раньше. Оглядываясь назад, я понимал, что слишком многое делал из страха - в жизни вообще и в нашей с ним истории в частности. Из страха, что он разрушит ее, эту историю, в какой-то момент я начал разрушать ее сам - быстрее и эффективнее, словно в каком-то извращенном соревновании, в котором первому пришедшему к финишной черте доставался почетный вымпел “Ты был прав”. Правота не делала легче и не глушила боль, но хотя бы на время забирала страх: когда у меня наконец ничего не осталось, бояться было больше нечего. В каком-то смысле страх стал моим привычным спутником: он появлялся мгновенно и оставался надолго, с легкостью управляя сознанием, чувствами, словами, поступками. Вот и сейчас, из страха получить неопровержимое доказательство своим подозрениям об истинной роли Даниэле в его настоящем, я сидел на кровати посреди ночи, по-прежнему в одежде, сжимая в руках телефон с открытой вкладкой сайта авиакомпании. Свободные места были на всех утренних рейсах из Неаполя до Осло с пересадкой. И я уже готов был сдаться, съехать в гостиницу прямо сейчас, тайно и трусливо, а перед самым вылетом послать ему сообщение. Сказать, что прошу прощения за все ожидания, которых я не оправдал, и за то, что бросаю его вопреки данному слову, но я просто не могу - думал, что смогу, но нет, у меня не получится делать вид, что все в порядке, и притворяться, что теперь каждый раз, как я смотрю на него, не представляю их вместе. Уже был почти готов, уже просмотрел сайт бронирования, уже потянулся к рюкзаку, как вдруг в полуночной тишине явственно послышался негромкий скрип. Сначала раз, потом другой, потом он стал равномерно повторяться - где-то в глубине квартиры “ходили” плохо подогнанные половицы паркета. Как ни странно, этот звук подействовал на меня отрезвляюще, вырвал из круговерти мыслей и вернул в реальность: у себя в спальне он тоже не мог уснуть и шагал из угла в угол, то ли не замечая, что постоянно наступает на одну и ту же неровно уложенную планку, то ли делая это намеренно, стараясь хоть чем-то разбавить густую тишину дома, где, как и я, чувствовал себя теперь потерянно и одиноко. Непроизвольно прислушиваясь, я вдруг подумал: но сколько можно?.. Сколько можно так жить? Слушать его шаги в отдалении, давать страху диктовать условия, определять мои действия, решать, что я должен чувствовать, заставлять бежать, бежать, бежать... Нет, довольно. Довольно, я не позволю больше манипулировать собой! Не позволю внезапно поднявшейся волне снова смыть в море наш заново выстроенный песочный замок - со всеми причудливыми башенками, мостами и воротами. Не заплутаю в подернутых туманом лабиринтах “а что если”, не потеряю свою ладью, а если уж и проиграю эту партию на скамейке в летнем парке, то хотя бы в открытом поединке, не прячась за “может быть”, “вдруг” и “как знать”. Не допущу этого и уж точно не заставлю его провести завтрашний день одному. Ткнув пальцем в кнопку “аннулировать заказ” - побыстрее, пока в голову не пришло еще что-нибудь, я стянул одежду и забрался под одеяло. *** Когда утром я открыл глаза, было около восьми. Несмотря на ранний час и напряжение предыдущего вечера я чувствовал себя полностью отдохнувшим. На мгновение в памяти всплыли недавние события и то, как еще несколько часов назад мне хотелось послать все к черту, сесть на самолет, закрыть этот город на большой железный замок, и выбросить ключ в море. Однако почти сразу на смену им пришло ощущение, что вчерашний день был… уже далеко. В прошлом, и вместе с моим былым страхом теперь съежился и усох, стал только лишь тревожным сном, без следа рассеявшимся с первыми лучами солнца. Прислушавшись к себе повнимательнее, я с удивлением понял, что спокоен. И даже более того - необъяснимо умиротворен. За окнами шумел новый день, и в этом шуме отчего-то совсем не чувствовалось опасности, коварных поворотов и переворачивающих все с ног на голову открытий. Как раз наоборот: в воздухе витало предвкушение некоего праздника, света и весны. Было ли так потому, что я отдохнул, и от этого вещи стали восприниматься по-другому, или потому, что в определенный момент мой запас страха просто-напросто иссяк, и у меня просто больше не осталось сил бояться, - никто не смог бы сказать с уверенностью, но этим утром, впервые после приезда, мне вдруг захотелось полностью перестать думать и анализировать, а только отдаться на волю случая и прожить этот день беззаботно и счастливо. И пусть в его настоящем мог быть кто-то другой. Пусть его лицо освещалось неподдельной радостью при воспоминании об этом “ком-то” - пусть. Пусть у них было одно на двоих лето, и даже не одно. Пусть так. Зато у меня будет этот день. У нас будет этот день. И он будет спокойным и радостным, этот целый день. Наполненным солнцем, соленым воздухом, вкусами и звуками. Никто не знает, что будет дальше, но этот день останется со мной навсегда. Я встал, откинул белые оконные занавеси и вышел на балкон. Город, словно по взмаху руки фокусника, снова поменял маску: исчез уродливый шрам на щеке и длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы перестали кривиться в ухмылке, а глаза опять смотрели открыто и дружелюбно. Вместо острого запаха мочи в темных переулках, вместо затхлой влажности неухоженных фасадов, вместо мусора и черного, тяжелого неба, он протягивал мне чашку кофе, запах свежей сдобы и свежесть намытых улиц, словно говоря: “Я был в его жизни задолго до тебя, и этого тебе не изменить. Но, кажется, в ней есть и ты тоже. Может, попробуем начать сначала?” Выйдя из душа, я нашел его на кухонном балконе - он положил длинные ноги на ребро большого цветочного горшка и, подставив лицо солнцу, загорал. - Доброе утро. - Доброе утро, - он приставил ко лбу ладонь козырьком и приоткрыл один глаз. - На кухне есть кофе. - Тебе взять? - Да, спасибо. Подхватив две чашки, я снова шагнул на балкон. - Держи. - Послушай, - начал он, - по поводу вчера… Я помотал головой. - Не надо. - Подожди, - он поставил ноги на пол и развернулся лицом, по-прежнему щурясь от яркого света,- я хотел объяснить… Просто сказать, что все, что сейчас происходит, не имеет никакого отношения ко мне и Даниэле: нет никаких “я и Даниэле” - нет и быть не может, и я понятия не имею, как получилось, что мы вообще заговорили об этом. - Холм, - я вздохнул и сделал глоток, - пожалуйста… Сделай, как я прошу. Давай не будем больше ничего друг другу объяснять. И оправдываться тоже. - Но… - Давай просто проведем этот день так, чтобы потом нам было приятно его вспоминать. Давай?.. Он недоверчиво нахмурился, явно высматривая в моих словах подвох или ловушку. Я улыбнулся. - Давай, знаешь... Давай пойдем гулять - как обычные туристы. Пообедаем где-нибудь, спустимся к морю. Сказать честно, я устал от объяснений. Мне кажется, и ты тоже. Давай сегодня побудем счастливыми - для разнообразия. Мы это заслужили. Что скажешь? Немного помедлив, он кивнул. - Ну и хорошо, - я откинулся на спинку стула и тоже подставил лицо солнцу. Некоторое время затем мы молчали, тихонько отхлебывая каждый из своей чашки и прислушиваясь к гулу утреннего города. И снова я с немалым удивлением признавал, что теперь этот гул совсем не казался враждебным или раздражающим: в борьбе за его улыбку и за место в его сердце мы с городом будто заключили перемирие и, временно отложив в сторону оружие, передавали друг другу табак и прозрачную папиросную бумагу - каждый по-прежнему по свою сторону линии фронта, но сейчас ближе, чем когда бы то ни было. - А где Нана? - вспомнил я. - Уехала к племяннице. Крестины или первое причастие - что-то в этом духе. Вернется завтра утром. - Понятно. Слушай, а она была строгая - Нана? В детстве? Часто тебя ругала? - Еще и как, - усмехнулся он. - И строгая, и ругала часто, но всегда, знаешь… Ругала, а потом как-то сразу было понятно, что все: “проехали”. Сажала в комнате и говорила: “Ты поступил дурно, Эррѝ! Сиди и думай о своем поведении!”, а через час: “Подумал?.. Не будешь так больше? Вот и молодец, хороший мальчик. Теперь пойдем в парк”. - И что было самым страшным преступлением?.. Подумав, он хитро покосился на меня из-под ладони. - Прыгать по кровати. - Правда? - я тут же представил его и невольно улыбнулся: в воздухе, волосы в разные стороны, хохот и бесконечное счастье в глазах. - А хотелось? - Еще и как! Прыгать было запрещено строго-настрого и именно поэтому хотелось просто невероятно!.. У Наны еще кровать была такая… Помнишь, как раньше делали - с пружинами? - Угу. - Вот и на ней-то как раз… О, ты себе не представляешь! - он фыркнул. - Однажды она ушла в магазин, а мы с… И резко осекся. - … Даниэле, - продолжил я за него. - Да. Нас оставили дома, и он мне такой говорит: спорим, слабо?.. А я ему, мол, ничего не слабо. А он - слабо. А я - нет! - Что-то мне подсказывает... - Подожди-подожди... Пришли мы, значит, к ней в комнату. Стоим, смотрим: кровать - вот она, прыгай - не хочу. Ну, говорит Дани, давай, раз такой смелый. А я смотрю - покрывало сверху лежит, как-то жалко по нему ногами... - Тебе стало жалко покрывало? - Конечно. Оно еще такое светлое было, в маленький цветочек. Помню, я посмотрел на свои ноги и подумал, что больно они грязные - Нана точно заметит. - И ты… - И я надел сандалии. - Логично, - заключил я. - Если уж прыгать по кровати, то прямо в обуви. Он запрокинул голову и расхохотался. - Ты понимаешь, тогда мне это показалось единственно правильным решением! - Не сомневаюсь, Холм... Нисколько не сомневаюсь. - А потом я случайно задел полку, которая висела над кроватью, Нана там держала кучу каких-то флаконов и бутылочек. То ли притирки у нее там были, то ли лосьоны, то ли непонятно, что... - Нет!.. О, нет!.. - В общем, все это богатство попадало на кровать, половина пролилась, разумеется. Вот мы перетрухнули! - И как выкручивались? - В два этапа, - снова фыркнув, пояснил он. - Сначала долили в бутылочки воды из-под крана, потом заново расстелили покрывало - долго старались, чтобы получилось ровно. А потом я вспомнил, что сохнет в тепле: на солнце, например, или на батарее. Поэтому сверху мы еще подушек навалили - чтобы гарантированно было тепло. - Бестолочь! - смеялся я уже в голос, представляя его, принимающим стратегические решения в попытке замести следы: нахмуренный лоб, прикушенная в напряжении губа, торопливые перебежки из комнаты в комнату, пока не вернулась Нана. - Какая же ты бестолочь! - Вот зря ты так. Я же все продумал!.. Применил, так сказать, научный подход. - И что, попало вам? - А как же. Оба сидели в разных комнатах под домашним арестом. Целый день!.. Вот это была мука! Даже обедать водили порознь. - А что сказали твои родители? - Ничего, - он пожал плечами. - Нана им так и не пожаловалась. Да и они редко были дома-то. - Вот эту жалостливую историю, - заметил я, - ты расскажи на следующем прослушивании. Все будут рыдать от умиления. - Слушай… Он вдруг снова развернулся ко мне корпусом. - Давай съездим куда-нибудь? - Куда? - Куда-нибудь - все равно, куда. Прокатимся по побережью. - Ты спятил? - я уставился на него в праведном возмущении. - По этому движению?! - Да ладно! - воскликнул он, и его лицо тут же приняло какое-то умильно-восхищенное выражение. - Мы же совсем недалеко! Буквально туда и назад!.. - Какая разница, далеко или нет?! Перспектива быть зажатым в неуправляемой металлической коробке и снова глотать воздух в приступе паники прельщала меня, прямо скажем, мало. Поэтому я выразительно посмотрел ему прямо в глаза - в них, конечно, уже вовсю скакали озорные искорки, - а потом сказал: - Я просто не сяду в машину - смирись с этим. И ты не сядешь, если уж на то пошло. Ни в какую машину. - Чего ты так переживаешь? Тут та же система, что и при переходе улицы: главное - не делать резких движений, четко обозначать себя на дороге и не отрывать руку от… клаксона. - Очень смешно, Холм. - Ну. Исправный клаксон и полный КАСКО - вот два залога безопасного вождения в Неаполе. Погнали?.. - Никуда я не поеду, - в качестве доказательства я схватил со столика кружку и покрепче прижал к себе. - И ты тоже. Ты - точно никуда не поедешь. И вообще никто никуда не поедет. - А в аэропорт?.. - А в аэропорт - на автобусе. - Нда? - он фыркнул. - Что, прямо так, с простолюдинами? Я показал ему средний палец, закрыл глаза и демонстративно повернул лицо к солнцу. - Ну поехали, - голос звучал мягко и улыбчиво, ласково. - Тебе понравится: свежий ветер, море… Ты ведь хотел к морю... - Слушай, ты тут когда был последний раз? Сколько тебе было?.. Ты же машину здесь ни разу не водил! - Машину не водил, - согласился он, - но на мопеде-то ездил. - Ну ты сравнил - мопед и машина! - Так а какая разница? Для дорожного движения - никакой. И потом, мы же ездили вместе, ты знаешь, как я вожу... Поедем, а?.. - Холм, - я старался выглядеть скептично, но при виде его лица едва сдерживал улыбку, - Холм, ты как будто уговариваешь меня взять щенка… - Ну пожалуйста, - моментально протянул он, умоляюще сводя брови, - ну пожа-а-алуйста… - Серьезно?.. В твоем возрасте?.. Ныть и канючить?.. - Ну пожа-а-алуйста… - Холм. - Ну пожа… - Тебе сколько лет?! - Пожа-а-алуйста!.. Ненадолго!.. Туда и назад! Ну пожа-а-алуйста... - А, черт с тобой! - в конце концов я махнул рукой. - От тебя все равно не отвяжешься! - Да ладно! - он рассмеялся, теперь уже открыто, не таясь. - Ты же улыбаешься! - Ничего подобного, - я изо всех сил сжал губы, но было поздно. - Совершенно ничего подобного! Он вдруг протянул руку - без всякого предупреждения, длинным, плавным движением - и дотронулся до моего лица, погладил по щеке. - Я так люблю, когда ты улыбаешься. Не задумываясь, я машинально потерся о его ладонь. И в то же мгновение, осознав, что сделал - что тело снова сделало за меня, - почувствовал, что краснею. Он помедлил несколько секунд, а потом так же плавно убрал руку. - Пойду позвоню по поводу машины. Я скоро. Через час, спустившись на площадь, я увидел припаркованный недалеко от подъезда кабриолет BMW - серый, с поднятым верхом, похожий на забавное насекомое. Он копался в бардачке в поисках то ли солнечных очков, то ли какой-то другой мелочи. - А прибеднялся, - я открыл дверь и сел на пассажирское сиденье. Бросив на меня хитрый взгляд, он фыркнул. - Пришлось разбить копилку. - Неужели? - Ага. По пять крон собирал, вот и накопил. - Что, неужели кто-то все же оставлял тебе чаевые?.. - Неа, - он прищелкнул языком и нажал кнопку запуска двигателя. - Мама на мороженое давала. *** У пристани нас ждала моторка со свернутыми рыболовными снастями на дне. Высокий, худощавый мужчина в растянутом на рукавах и у горла свитере грубой вязки и закатанных прорезиненных штанах проверял крепления руля. Мы коротко представились: - Тарьяй. - Carlo, piacere. Sedervi laggiù (Карло, очень приятно. Садитесь там). “Там” оказалось ближе к носу, где по бортам крепились несколько откидных сидений. - Карло доставит нас до острова, а потом отвезет обратно. Я кивнул, а потом вполголоса заметил: - Ты же говорил, мы поедем по побережью?.. - Да, - он уселся рядом, - но Карло оказался свободен, и я подумал: отчего не воспользоваться случаем. Капри в двух шагах, там красивые гроты. - А долго плыть? Он глянул в сторону, где темнели очертания острова, и помотал головой. - От сорока минут до часа, в зависимости от ветра. - Хорошо. Тогда увидимся через час, - я достал из кармана наушники и разблокировал телефон. - Что ты слушаешь? - Подкаст. - Интересно? - Средне. Но… У нас впереди целый день, и от твоей болтовни мне никуда не деться. Так что надо набраться сил. Как можно более обреченно я вздохнул, на что он тут же фыркнул и заулыбался открыто и радостно: - Это правда. У нас впереди целый день. Карло завел мотор и, аккуратно отчалив от пристани, плавно набрал скорость. Я вставил в уши наушники, развернулся по направлению движения и машинально, не задумываясь, облокотился спиной на его плечо. Отражаясь от поверхности моря, в лицо било солнце - яркое, не обжигающе горячее, но достаточно теплое, постепенно набирающее силу весны. Моторка шла ровно, в хорошем темпе, упруго рассекая волну и поднимая брызги по борту. Ветер, казавшийся на берегу только лишь легким бризом, на открытой воде набрал силу, обнаглел, стал забираться под куртку, щипать плечи и спину. В какой-то момент я поежился, и он это почувствовал - чуть пошевелился и еще до того, как я успел сообразить, что происходит, притянул меня к себе, обхватывая одной рукой на манер ремня безопасности. По спине сразу пошло мягкое тепло. Я снял один наушник и покосился на него через плечо. - Это всего лишь техника выживания в экстремальных условиях, - он улыбнулся. - Не более. - Южное побережье Италии не тянет на экстремальные условия. - Очень даже тянет. Ты не знаешь, но на самом деле тут можно замерзнуть насмерть. - И что, по технике выживания можно лапать друг друга руками? - поинтересовался я, когда он пристроил вторую руку мне на пояс и сразу же влез под куртку. - Нужно. Это главное условие, без него - страшная и мучительная смерть. - Неужели?.. - Угу... Опустив нос мне в воротник, он глубоко и щекотно вдохнул, тепло выдохнул, а потом забрал из моих пальцев наушник: - Слушай свой подкаст, не мешай мне спасать твою жизнь. - А как же твоя? - Моя жизнь?.. - Да. - Ну, - он заправил наушник мне в ухо, тихонько провел подушечками пальцев по коже за раковиной, - я свое пожил. А ты еще такой молодой… Я хмыкнул и в свою очередь согревающе потер его ладонь. Он оперся подбородком мне на плечо и вдруг тихонько пробормотал: - Знаешь, что? - Что? - Я понимаю, что это непросто... Но давай все же попробуем. - Ммм?.. - Начать все сначала. Давай попробуем начать все с самого начала. - Как это - сначала? - С чистого листа. Это трудно, но, пожалуйста… Давай попробуем? - Как ты себе это представляешь? - Давай забудем все, что было: мои ошибки, твои - всю эту хрень, что мы натворили. Даниэле и Кристиана. Давай сделаем вид, что никого никогда не было, что весь этот дикий год нам просто приснился. Как будто, знаешь… Как будто в сценарии написано: “После кораблекрушения герои просыпаются на необитаемом острове и…” - И страдают слабоумием и амнезией? - я переплел наши пальцы. - Именно, - подтвердил он серьезно. - Именно. Давай с тобой проснемся на необитаемом острове и будем вместе страдать слабоумием и амнезией? - И нам придется познакомиться заново? - Угу. И уж в этот-то раз ты оценишь мое потрясающее чувство юмора, никуда не денешься. - Да, на необитаемом острове-то... Выбор небольшой. - Вот именно, - он удовлетворенно вздохнул. Мы помолчали немного, затем он чуть двинул рукой, прижимая меня крепче. - Давай?.. Скажи “да”. Прямо сейчас. - А если я не смогу? - спросил я. - Решить прямо сейчас или вообще - не смогу? Что тогда? - Тогда, - он глубоко вздохнул, - тогда я убью тебя прямо в этой лодке. Прямо здесь, а Карло поможет скинуть твой труп в море, у нас уже все приготовлено. Карло - надежный человек, лишних вопросов задавать не будет. - Мгм, понятно. И что ты скажешь, когда вернешься? - Скажу... Скажу, что у меня слабоумие и амнезия, и я вообще тебя не знаю. Никогда не встречал. И никакого сериала не было. Я фыркнул. - В таком случае мне нужно подумать. - Конечно, - согласился он, мимолетно целуя где-то у виска. - У тебя еще целая куча времени: от семи до десяти минут в зависимости от ветра. Подкаст так и остался висеть на паузе. Оставшуюся дорогу он иногда зарывался носом в волосы и, еле слышно что-то мыча, тепло дышал в затылок. От этого у меня щекотало в горле и по спине бежали мурашки. *** У самого входа в грот мы пересели в маленькую весельную лодку, которой управлял щеголеватого вида лодочник в натянутой на голову бейсболке и каком-то брендовом жилете - один из тех, кто заслуженно оправдывают самые банальные стереотипы об итальянцах. Кроме нас туристов было немного, наверное, еще лодок пять, не больше. Я собирался примоститься на деревянную перекладину между бортами, когда лодочник показал пальцем на дно: - Down! (Вниз!) - Down? - переспросил я. - Si! (Да!) To bottom! (искаж. - На дно!) (* bottom - англ. дно; задница (слэнг.)) - Звучит довольно двусмысленно, - вполголоса заметил я, на что он фыркнул. Лодку сильно качало на волнах, мы неслись по направлению узкого входа в грот, и в какой-то момент мне стало казаться, что мы попросту не впишемся и врежемся в скалу. - Черт, - пробормотал я, непроизвольно втягивая голову в плечи. - Не волнуйся, - он нашел мою ладонь и сжал ее. - Все будет хорошо. - I come close, you stay on floor, I say down - you go down on him*! (искаж. - Я подхожу ближе - ты не вставать с пола, я говорю: “Вниз!” - ты сосешь у него*!) - выкрикнул лодочник, когда до входа оставались считанные метры. (* go down - ложиться, опускаться вниз; go down on somebody - слэнг., вулг. отсосать кому-либо) - Чего?! Это в каком смысле?! Он громко фыркнул и засмеялся: - К сожалению, в самом прямом: он хотел сказать “ложишься на дно” - на него, на дно лодки - sul fondo della barca. - Ааа, - протянул я все еще недоверчиво, - потому что прозвучало так, словно… - Down! (Вниз!) - Ложись, - сказал он вдруг совершенно серьезно, опустился на спину и, глядя мне в глаза, потянул на себя. Я даже не успел ни о чем подумать. Секунда - и мы лежали лицом друг к другу в крохотной лодке с хрупкими бортами и тонким, словно картонным дном. Спиной я чувствовал порывисто толкающиеся волны, короткие и тянущие, как его прикосновения, когда, раздевая меня, он нетерпеливо и жарко бродил руками по телу. - Привет, - прошептал он и, пока лодочник вручную подтягивал лодку внутрь грота по вбитой в скалу цепи, вдруг придвинулся и поцеловал. Я... Я так долго ему сопротивлялся… Так изнурительно долго, не веря и не доверяя, снова и снова убеждая себя, уговаривая, запрещая и насмехаясь над самим собой за слабость, за безволие, за бессознательное желание упереться в него лбом и потеряться в глубине глаз, без устали твердя о последствиях, угрожая и запугивая, - я сопротивлялся его словам и жестам, движениям, его голодному, мучительному взгляду, его обещаниям, его тоске и боли - сопротивлялся, как мог, из последних сил выталкивая его из себя, изнутри, из головы и сердца, мысленно закрывая за ним дверь и тут же сползая по ней в изнеможении. Секс - да, безусловно: секс был хорош всегда, секс скручивал меня в тугую спираль и разрывал на частицы - ярко, ослепительно, невообразимо. Но не секс вспоминал я ночами, когда он ушел, не распирающее ощущение его члена, не его пальцы у меня во рту и не губы между ног. Не оргазм и не сладостное насыщение после него. Я вспоминал его нежность, какой она была невероятной, как одним слитным движением обволакивала меня от макушки до кончиков пальцев на ногах. Какой огромной - его нежность… И какую огромную же, невосполнимую брешь оставляла после себя. Как она ласкалась к коже его фантомными прикосновениями, как нашептывала что-то, как убаюкивала, так что посреди агонии и боли я вдруг успокаивался и засыпал, и как утром от нее снова не оставалось и следа. Она была опасной, его нежность. Я боялся ее и одновременно отчаянно хотел - она затягивала меня на самое дно отчаяния, и она же выталкивала потом на поверхность. Ей нельзя было доверять, но при этом совершенно невозможно сопротивляться. Мне казалось, со временем я окончательно запретил себе вспоминать ее, но вот теперь мы снова лежали рядом, на этот раз далеко от дома и от всего, что я считал простым и понятным, под гулкими каменными сводами затерянного грота, на дне маленькой весельной лодки, до краев затопленной его удивительной нежностью. И, смотря в его мерцающие синими отблесками глаза, я думал... Нет, я знал - так же твердо, как и то, что когда-нибудь умру: знал, что люблю его больше всего, что видел на этом свете или представлял на том. - Okay, up! (Хорошо, поднимайтесь!) - раздалось сверху. - Up! - повторил он и улыбнулся. Мы поднялись, и от раскинувшейся перед глазами картины у меня мгновенно захватило дух. https://myalbum.com/album/daVVGR2evdiq Вокруг была синева. Его синева - та самая, которую я всегда представлял себе, которую наделял свойствами и качествами, одушевлял, с которой ощущал неразрывную связь, то беря ее в союзники, то записывая во враги, - она была теперь везде, куда ни падал взгляд. Она была реальной, как я и думал все это время. Она была реальной, его синева. В ней не было ни боли, ни отчаяния, ни всепоглощающего желания обладать. Ни гнева, ни стыда, ни унижения - ничего, что убивало бы или калечило, ломало или парализовало. В ней была только нежность, только ласка, только исцеляющая, спасительная прохлада. Стоило тронуть ее, и сломанное внутри срасталось, заживало, с кожи исчезали острые заусенцы, синяки и ожоги. Превращаясь в светлые, выпукло-гладкие нити, затягивались глубокие порезы. - Красиво, правда? Я обернулся на звук его голоса и невольно остолбенел. Холодея с каждой секундой, напряженно вглядываясь в его лицо, я лихорадочно искал, но отчего-то никак не мог различить глаз: казалось, вместо них, как и везде вокруг, была только лишь синяя вода, сотканная из дрожащих бликов и неясного перламутрового свечения. Он должен был… Он должен был родиться здесь - здесь и нигде больше, в самом центре этой бесконечной, мерцающей синевы. Однажды просто возникнуть в ней и вобрать в себя, чтобы потом проливать на мое лицо и руки, капать на паркет в старой квартире, на листы сценария, на кофейные чашки, оставлять на подушке, в постели, на стенах, на кухонном столе или на зеркале в ванной. В этой синеве он должен был родиться и к ней же вернуться в конце. Здесь рассмеяться на прощание, счастливо и свободно, а потом раствориться и исчезнуть, чтобы с тех пор и навсегда быть нигде и повсюду. Он должен был родиться здесь и здесь же умереть, и от этой неизвестно откуда взявшейся мысли у меня резко закружилась голова и сдавило горло. Он почувствовал это сразу, моментально реагируя на ужас, с которым я, должно быть, на него уставился. - Что с тобой? - не заботясь тем, как это может выглядеть со стороны, он придвинулся ближе и накрыл ладонью мое лицо. - Что с тобой, тебе плохо? Завороженный переливающимся цветом, не в силах пошевелиться или сказать что-то, я продолжал молча смотреть на него. Он осторожно погладил большим пальцем скулу, тревожно нахмурился: - Что не так? Поговори со мной - что не так?.. Я разлепил сухие губы и обеими руками что есть сил схватил его у запястья. - Нам нельзя… Тебе нельзя здесь быть. Тебе здесь нельзя!.. Не задавая вопросов, не допытываясь о причинах такого иррационального, если не сказать безумного страха, возникшего совершенно на пустом месте, не пытаясь меня успокоить или обратить все в шутку, он тут же кивнул и обратился к лодочнику: - Scusi, il mio amico non si sente bene, torniamo per favore. (Извините, моему другу нехорошо, давайте вернемся.) - Va bene (Хорошо), - тот мельком глянул на нас, а потом, так и не сделав полного круга, срезал к выходу. В тот момент, когда мы снова услышали “down!” и легли на дно, выталкиваемые наружу волной, словно рождаясь заново, я поднес его руку к лицу и с силой прижался к ней губами. Перелезая из ходящей ходуном весельной лодки в моторку, я почувствовал, что меня снова замутило, поэтому сразу прошел вперед, сел на сиденье и постарался дышать на счет. Он сказал что-то Карло и тут же опустился рядом, притянул меня к себе и обнял. Я откинул голову ему на плечо и, с блаженством окунаясь в знакомый запах, закрыл глаза. - Ну что ты, ммм?.. Теперь, под солнцем, он снова был из плоти и крови, осязаемым и теплым на ощупь, теперь снова принадлежал к этому миру и не казался всего лишь переливающейся иллюзией, сотканной из россыпей искристых капель. Теперь он снова был живым, и синяя вода больше не могла отнять его у меня. А раз не могла она - не мог никто: ни этот город, ни растворяющийся на мокром песке след Даниэле, ни мой собственный страх. Я благодарно и глубоко вздохнул, чувствуя, как с плечей наконец падает тяжесть, и он, услышав мое дыхание, расслабился тоже. Затем чуть наклонился и коснулся губами у лба. - Как ты, нормально? - Я хочу им стать, - пробормотал я. - Кем? - Неаполем. Я хочу стать твоим Неаполем. Несколько секунд он молчал, а потом улыбнулся голосом: - Ты был им всегда. И всегда им останешься, что бы ни случилось. - Хорошо, - сказал я. - Тогда я согласен. - На что? - На амнезию и слабоумие. - Хорошо, - сказал он, сильнее сжимая руки. - Это очень хорошо. Я открыл глаза и повернулся к нему лицом. - Поцелуй меня. - Сейчас? - он покосился на Карло. - С этой скоростью - через сорок минут или час, в зависимости от ветра. Он скользнул взглядом по моим губам, слышимо сглотнул. - Ты предлагаешь мне ждать час перед тем, как я смогу тебя поцеловать? - Мне кажется, мы ждали гораздо дольше, - сказал я. - Каждый из нас - по раздельности. Теперь мы будем ждать вместе. Вместо ответа он улыбнулся и коротко кивнул, соглашаясь. Затем прислонился ко мне щекой и затих.