My fucking life with fucking you

У причала мы попрощались с Карло, он пожал нам руки, флегматично кивнул и, развернув лодку, отчалил. Мы проводили его взглядом и посмотрели друг на друга. - Пойдем? - спросил он. Я протянул ему руку и, когда он взял ее, повел к машине. Потом мы сидели молча, не двигаясь, почти не шевелясь, только напряженно вглядываясь в лица друг друга. За последние дни между нами менялось все, быть может, уже сотню раз, и теперь казалось, что вместе с событиями изменились и мы сами, что мы уже совсем не те, кем были раньше, и теперь нам предстоит познакомиться друг с другом заново. Мы сидели молча, будто в ожидании какого-то сигнала, разрешающего дорожного знака или мигающего желтым оповещения о конце затяжных ремонтных работ. Сидели и ждали, а потом одновременно, не сговариваясь, потянулись друг другу навстречу. Медленно и осторожно, почти опасливо, бережно. Не стукаясь зубами, не врезаясь в губы на полном ходу, не тараня и не насилуя. Не мыча в рот, не всхлипывая, не жаля языком. Не вгрызаясь в мягкую, податливую плоть в слепой жажде обладания, не стремясь урвать как можно больший кусок чужого тела и запихнуть его как можно глубже в свое собственное, чтобы закрыть там, замуровать и распоряжаться потом единолично. Не цепляясь за волосы, не толкая головы друг друга ближе, не фиксируя их, не удерживая силой. Мы касались друг друга - как будто никогда друг друга не знали и не имели никакого понятия о том, что значит кем-то владеть и кому-то принадлежать. Время притормозило, замедлилось, зажевалось на лентопротяжном механизме старомодной кинокамеры, а потом и вовсе успокоилось. Оплело наши веки, наши плечи и руки паутиной и замерло. И там, в самом центре этого мягкого, эластичного кружева, изолированные теперь от мира, мы открывали друг друга заново: не латая дыры в старых, изъеденных молью воспоминаниях, а создавая новые, по-весеннему свежие и яркие, не запачканные ревностью, болью или страхом. Аккуратно, стараясь не поранить тонкой кожи, мы раскрывали друг другу губы и тут же замирали на входе, словно прося позволения, а затем, осторожно проникая во влажное и теплое нутро, бережно ласкали язык и небо, медленно продвигались глубже, к горлу, спускались к сердцу и, прижимаясь к нему всем существом, зализывали грубые, вспоротые раны с наспех схваченными суровой ниткой краями, и багровые, уродливо выступающие на поверхности, шрамы. У него были холодные, обветренные губы, чуть потрескавшиеся от соли морского воздуха, со свежими, похожими на беззащитную молодую листву заплатками. Дотрагиваясь до них, проводя по ним языком, я как никогда отчетливо ощущал его податливость, чувствительность, его нежность и мягкость - как свойство натуры, как суть него самого, как определение его отношения ко мне. Я старался ласкать его осторожно, не раня, не прикусывая только-только закрывшихся ранок, не оттягивая кожу в обычном порыве скорее схватить, вырвать, силой взять то, что он отдавал мне и так, по собственной воле. Это было странное и непривычное ощущение, и мне казалось, он чувствовал то же самое: такое же наивное, почти детское удивление, поразительное открытие новизны, словно данное нами друг другу обещание начать с чистого листа касалось тела в той же степени, что и разума, что и сердца. Целуя его губы, выласкивая их со всей нежностью, на которую я только был способен, я дотрагивался до его лица, осторожно проводил по нему пальцами, проверяя, не появилось ли за эту вечность, что мы провели вдали друг от друга, - не появилось ли в нем каких-то необратимых изменений, сухих и острых морщин или болезненно-глубоких складок у переносицы, новых ссадин, плотных рубцов или бугорков неровно зажившей, будто плохо склеенной кожи. Я дотрагивался до него, стараясь увидеть, понять, почувствовать, как он жил все это время, о чем тосковал, чему радовался, достаточно ли спал, часто ли курил, неловко давясь дымом на ветру и надсадно кашляя, много ли пил, приучился ли есть авокадо, не оставлял ли перчатки в номере, когда было холодно, и солнечные очки, если солнце палило с самого утра, врезаясь прямо в нежную синеву. Искал и находил ли тепло в чьих-то объятиях и не забывал ли брать на кассе супермаркета новый тюбик Lypsyl, когда те, что я когда-то рассовывал ему по карманам, закончились. Закрыв глаза, я рисовал себе очертания его скул, форму губ, контуры лба. Штрихуя тени, придавал им объем, заново узнавая, как дрожат под пальцами его веки, как ощущается теплота кожи и подвижная гладь волос - пока он, так же аккуратно ощупывая мое тело, убеждался, что мои руки, плечи, шея, грудь не вывихнуты, не сломаны, не искалечены безвозвратно, не искрят коротящими нервами и не скрежещут плохо подогнанными шестеренками. Будто двое слепых, мы доверчиво протягивали друг другу руки в приветственном жесте первого знакомства - здесь, на необитаемом острове серого кабриолета BMW с поднятым темным верхом, посреди океански-просторного соленого города, в бесконечном блаженстве деменции и амнезии. Готовые начать все сначала, затереть пальцами прошлые обиды и ошибки, превратить их в едва различимые пятна, бесконтурные и бесформенные. А потом он вдруг сорвался. В какой-то момент я дотронулся языком до его неба, и он тут же глухо застонал, судорожно комкая в пальцах мой свитер. Этого оказалось достаточно, чтобы кровь бензином полыхнула по венам, мгновенно выжигая тело изнутри, встряхивая его в знакомом остро-сладком предвкушении, сразу и напрочь вышибая любые мысли, любые предосторожности. Выгибаясь, извиваясь, подставляясь рукам, тело словно говорило: “Вы сколько угодно можете притворяться, что незнакомы, можете узнавать друг друга, как будто никогда не знали раньше, открывать новые страницы и начинать с чистого листа. Можете даже играть в невинность, если вам так хочется, но я, тело, знаю то, что знаю: все ваши беззащитные места, все потайные точки и кнопки, орущие красным, стоит только другому поднести к ним пальцы. Все крестики и нолики, в которые вы играете, рисуя друг на друге, раз за разом себя проигрывая и теряя рассудок. Я знаю это все, и над этим всем я властно. Можете заключать соглашения и договариваться забыть все, что было, но я-то знаю, от кого на самом деле зависит, дрожать вам или пораженно застывать от малейшего прикосновения, кусать вам или гладить, заходиться в сухом хрипе или беззвучно открывать рот, запрокидывая голову. Узнавать впервые или восстанавливать в памяти так и не забытое. Это решаю я, и мне сейчас вы будете подчиняться, и только меня вы будете слушать сейчас”. Несколько секунд - и, задыхаясь, под бешеный ритм сердца мы понеслись вперед, не видя ничего, кроме какой-то неясной круговерти, не слыша никаких иных звуков, кроме стонов и голодного, обезумевшего рычания - понеслись, ускоряясь все сильнее, все неотвратимее, так что от целомудрия первого знакомства мгновенно не осталось и следа: на смену ему пришло обжигающе-острое, пульсирующее внизу живота возбуждение. Кожа пылала под одеждой и, слепо тычась в незнакомые застежки, молнии и пуговицы, мы пытались прорваться сквозь них, будто сквозь полосу препятствий - быстрее, любой ценой, невзирая на грохот в ушах, как при артобстреле. Когда я, уже плохо соображая, нащупал пряжку его ремня, рванул ее в сторону и нырнул вниз, он выгнулся и застонал так громко, что мне показалось - еще мгновение, и он кончит. С огромным усилием я разлепил веки и попытался проморгаться, как-то сфокусироваться на его таком же потерянном, будто смазанном лице. Издалека, как из-под толщи воды, до уха долетело рваное, с присвистом, бормотание: - Подожди-подожди… подожди, прошу тебя… подожди... - Что? Что?.. Что, что, что?! Он снова изогнулся, открытым ртом шумно забирая воздух: - Подожди… - Не могу, - выдыхал я, сжимая член крепче, чувствуя, как даже через ткань он горит у меня в пальцах, - не могу ждать… Больше не могу ждать... Я хочу тебя - прямо сейчас... - Подожди… постой... - Да почему?! Он зажмурился и часто задышал, пережидая новую волну. Потом облизал пересохшие губы и перехватил мою руку, стал отводить ее: - Я ждал тебя так долго... Я мечтал об этом столько времени, я столько раз… Я представлял, как раздену тебя… Вылижу с ног до головы... Чтобы ты кричал и бился... И умолял… Чтобы ты совершенно потерял контроль и умолял... - Холм, - я выталкивал из себя слова неровными, болезненными комками, сглатывая и давясь воздухом, - Холм, я не могу это слушать… Или ты трахнешь меня на заднем сиденье… Так, чтобы у меня вылетели мозги… Как ты трахал меня раньше… Как я мечтал, чтобы ты трахнул меня снова… Он застонал и откинул голову назад, до боли впиваясь мне в запястье. - … или дашь мне, и я загоню его в тебя, и посмотрим тогда… - Блять… - … кто будет биться и умолять... - О, господи... - … или просто заткнешься, пока я не кончил прямо в штаны, посреди портовой парковки Неаполя - я уже совсем близко... Я очень, очень... Договаривая, свободной рукой я снова дотянулся до его ширинки и сжал - полноценно и широко, плотно прихватывая набухшую головку. Он опять непроизвольно дернулся и подался бедрами. - Я не хочу… - Хочешь… Прямо сейчас - как я… Ты хочешь... - Я не хочу, - пробормотал он уже совсем на краю сознания, - чтобы наш первый раз был в машине… или в подворотне… или еще где-то… - Не хочу тебя расстраивать... Мне нужно было только вывернуть кисть и наконец засунуть ладонь внутрь: как только я возьму наконец его член - кожа к коже - он больше не сможет сопротивляться. - Не хочу тебя расстраивать, но мы с тобой, Холм, спали и раньше… И даже не один раз... Наконец мне удалось подцепить собачку, опустить ее до конца и оттянуть кромку боксеров. Не теряя времени, я рванулся вперед, насколько позволяло пространство. - … так что с первым разом ты опоздал. Я уже не девочка. Затем демонстративно облизал губы и наклонился над его пахом. Оцепеневшим взглядом он проследил за мной и, дернув кадыком, сглотнул. Затем откинул голову на подголовник. - Да что же ты делаешь… - Пока еще ничего, - забывшись, он расслабил пальцы, и я тут же воспользовался этим: высвободил запястье, обеими руками вцепился в его джинсы и вместе с бельем потянул вниз. - Но подожди - сейчас я возьму тебя в рот… Сначала немного - попривыкнуть, приласкать слегка, а потом глубже, в горло… Хочешь кончить мне в горло?.. Хочешь?... Вставить... прямо... мне... Его буквально подбросило - я задел предплечьем руль, но едва успел сообразить что-то, как он рыкнул и буквально кинулся на меня, мгновенно перехватывая инициативу и ныряя ладонью между ног, сжимая там до невыносимо сладкой боли. Навис сверху, буквально заключая меня в ловушку, вдавливая в сиденье, а потом двинул рукой по стволу и горячо зашептал: - Не раньше, чем я насажу тебя на пальцы… Слышишь? Я… насажу тебя… на пальцы… Контролировать себя, как и сдерживаться я уже не мог: стоны вырвались из горла на верхней ноте - протяжные, длинные и - как он и говорил - совершенно умоляющие. В другой момент я, наверное, смутился бы собственному отчаянию, но не тогда. Не тогда. Одной рукой он держал меня за шею, неотрывно смотря в глаза, прикусывая и облизывая мои губы, а другой продолжал массировать член. - …глубоко, как ты любишь… под углом, чтобы ты кричал и просил еще… чтобы ты просил... пока мне не надоест, и вот тогда… тогда... я разрешу тебе отсосать… вытащу член и засуну тебе в рот… и ты будешь... - Холм!.. Еще! Я уже совсем… почти... С каждой секундой я толкался ему в руку все сильнее, терся о его ладонь сквозь ткань белья, уже даже не стараясь держать глаза открытыми, всхлипывая и выстанывая что-то нечленораздельное, едва не теряя сознание от распирающих, колотящихся внутри спазмов, как вдруг он резко остановился и в то же мгновение пережал пальцами у основания. - Мы можем кончить прямо сейчас, - снова зашептал он, давясь словами и сухо сглатывая. - Ты и я - мы можем… прямо здесь. Но давай... Давай сделаем это в кровати?.. Давай хотя бы раз... Не будем никуда спешить?.. Я плотно сомкнул веки, стараясь замереть и не двигаться, чтобы сквозь шум, сквозь рывки крови, синхронно отдававшие в виски и уже, кажется, каменный член, расслышать его голос, отреагировать на него, понять смысл того, что он силился до меня донести. Он добела прикусил краешек губы и плотно прижал ладонь к паху, а потом и вовсе убрал руку. Вцепился в сиденье, словно перенося напряжение, и обессиленно уперся лбом в спинку. - Я хочу тебя… Как никого, никогда, как... До какого-то одуряющего помутнения. Знаешь, как говорят: “теряю голову”?.. С тобой - я и правда ее теряю. Но… Давай не будем трахать друг друга на парковке?.. Давай не будем спешить... Пожалуйста. Давай сделаем это правильно - теперь, когда нам некуда спешить, когда у нас есть время. У нас же есть время теперь?.. Я смотрел какое-то время прямо перед собой, силясь унять бухающее сердце и снова войти в размеренный ритм. Он терпеливо ждал ответа, и когда я отдышался и смог поднять руку и погладить его по волосам, заправить за ухо влажную прядку, повернул голову и потерся щекой о мою ладонь. - Ведь у нас же есть время? Я кивнул и улыбнулся: - Есть. У нас теперь все время на свете. - Хорошо. Он вздохнул и потянулся ко мне губами. Не залезая глубоко, поцеловал, помассировал кожу на затылке, мягко погладил ямочку за ухом. Потом отстранился - сел на свое место, непроизвольно поморщившись, застегнул джинсы и выпрямился. - И знаешь, что? - Ммм?.. - Давай не будем трахаться сегодня. Давай… займемся любовью? Это прозвучало настолько странно, непривычно, почти гротескно, что я не нашел ничего, что ответить, а только вытаращился на него в совершенно искреннем изумлении. Он ждал молча, насмешливо поблескивая глазами, вполне довольный произведенным эффектом. - Откуда из тебя вдруг вылезла эта сентиментальная пошлятина? - только и смог выговорить я. - Займемся любовью?.. Серьезно?! Что за сопли вы снимали в Копенгагене, откуда ты этого нахватался?! Притворно вздохнув, он пожал плечами: - Это возраст. Я старею… мой мальчик. - “Старею”... “мой мальчик”... “это возраст”, - я показательно глянул вниз: - Не представляю, на что ты рассчитывал, но факт остается фактом: у меня больше на тебя не стоит. Все кончено. Он хмыкнул. - Не переживай, я знаю, как тебе помочь. Я знаю множество способов, на которые ты откликаешься… положительно. С горячим энтузиазмом. С легким оттягом он провел большим пальцем по скуле, очертил контур губ, на секунду задержался у нижней - и в этом была ошибка, которой я не преминул воспользоваться: поймал его палец и тут же втянул внутрь. Судя по мгновенно расширившимся зрачкам, он понял, что прокололся, но было уже поздно: во мне снова была часть его тела, и отпускать ее так просто я не собирался. - Неужели?.. - Да, - хрипло выдохнул он, быстро стекленея взглядом, - да, я… положительно… - Ммм, - я слегка прижал зубами фалангу и закружил языком вокруг подушечки, - расскажи мне… Не спуская с него глаз, я снялся, с чувством прошелся от подушечки вниз, кончиком языка пощекотал, а потом широко лизнул чувствительную перепонку. Он шумно вдохнул, задержал дыхание и завороженно уставился на мой рот. - Расскажи… все подробно… я весь… в твоем распоряжении… целиком и полностью открыт… для тебя… я сделаю все, что ты захочешь… все, что захочешь… Подаваясь вперед, с силой всасывая его палец, я ритмично толкался в основание, резко и быстро трахая, а потом, расслабляя губы, скользя нежно и сладко, замедлялся и снова вылизывал по длине, выласкивал самый кончик и сгиб. В забытьи он толкнул палец сам - один раз, другой, третий, и машинально подался бедрами. Я зажал палец зубами и ухмыльнулся, а потом выпустил его с пошлым, чмокающим звуком. Это, кажется, вывело его из транса: мало-помалу в глаза вернулась осмысленность, он опустил руку на колено и корпусом развернулся строго к приборной доске. Сглотнув и облизав губы, старательно смотря вперед, нажал кнопку зажигания. Машина завелась. - Давай-ка мы лучше поедем. Пристегнись. - Пристегни меня, - я приглашающе раскинул руки. Выруливая с парковки, он бросил на меня быстрый взгляд и помотал головой. - Ну уж нет, пристегивайся сам. Все еще держа руки на весу, я, как мог широко, расставил ноги и прогнулся в пояснице. - Кажется, я сам не справлюсь... Мне нужна помощь. Помоги мне?.. Пожалуйста?.. Он сжал зубы так, что под кожей заходили желваки, и снова шумно задышал. - Нет. Обойдешься. Давай… сам. - Как ты скажешь, - покладисто согласился я. - Если хочешь, я даже покажу тебе, как я… сам… Тебе всегда нравилось смотреть, как я… сам... - Да блять, - пробормотал он, обессиленно прикрывая глаза. Это сразу отрезвило: на въезде на автостраду я не мог позволить ему закрывать глаза за рулем. Я тут же сел ровно и торопливо пристегнулся. - Все, я все. Пристегнулся. И в качестве доказательства подергал ремень, а потом сложил руки на коленях. - Все, я больше не буду. - Наконец-то, - он облегченно выдохнул и чуть подвигался на сиденье, принимая удобную позу. - Ты только не закрывай глаза, хорошо? - Хорошо. - У тебя все еще стоит? - Как и у тебя, - фыркнул он. - А ты точно можешь вести? - озабоченно спросил я. - Может, постоять, не знаю… успокоиться? Он покосился на меня и фыркнул. - Знаю я твое успокоиться. Слишком ты… руки твои… и все остальное. Слишком везде - слишком. - Не знаю, что ты имеешь в виду под “слишком”, - я развернулся к лобовому стеклу. - Пока никто не жаловался. “Блять...” В машине повисло неловкое молчание. Если бы я мог, то с удовольствием врезал бы себе за длинный, неуемный язык. Он смотрел прямо перед собой и сжимал руль. - Прости меня, - сказал я. - Пожалуйста, прости - это была глупая шутка, просто сорвалось. Он кивнул. - Я не хотел, правда… Прости... Он быстро глянул на меня и сразу же вернулся к дороге. Я протянул руку и примирительно погладил его по лицу. - Не сердись... Пожалуйста. Он снова кивнул и, отпуская неприятный момент, улыбнулся. Чуть развернул голову и потерся о мои пальцы. - Куда мы едем? - спросил я затем. - Прокатимся по побережью, - не глядя, он протянул мне открытую ладонь, я тут же вложил в нее свою. - Может, все же лучше погулять по центру? Мы вливались в основной транспортный поток, количество машин, мотоциклов и грузовиков вокруг нас стремительно увеличивалось, и я снова начинал нервничать. Каким-то образом он это почувствовал: опустил мою руку себе на колено и накрыл сверху. - Не переживай. Это как дорогу переходить: нужно только быть уверенным, держаться спокойно и посильнее давить на клаксон. Все будет хорошо - вот увидишь. - Откуда ты знаешь? - Тебе придется мне поверить, - он пожал плечами, и от уголков его глаз врассыпную побежали лучики смешливых морщинок. - Тебе только нужно мне поверить, и все. Потом покосился на меня и заметил: - Ты улыбаешься. И тут же улыбнулся сам - тепло и ласково. Я ничего не ответил: отпираться было бессмысленно. Только переплел наши пальцы и подумал: “Все, как раньше. Как должно быть всегда”. *** - Чем ты будешь заниматься, когда мы вернемся? Этот вопрос я набирался смелости задать последние полчаса, подыскивая идеальное время и формулировку и, когда понял, что не найду ни того, ни другого, спросил прямо, как есть. - Не знаю... Гулять по улицам, ходить по музеям? Сяду на пособие?.. - Я серьезно. - Я понимаю, - он быстро глянул в боковое зеркало и, коротко просигналив, перестроился. - Но я и правда понятия не имею. Будем надеяться, что что-нибудь найдется. Не переживай. Мимо проносились ярко-зеленые засеянные квадраты, зажатые между полосами бурой земли. Он вел молча, и через какое-то время я продолжил: - Просто, понимаешь… Я буду занят в театре, а кроме того, у меня скоро экзамены. И последнее, чего мне хотелось бы, это чтобы ты сидел рядом, как на привязи. - Кто сказал, что я буду, как на привязи? - удивился он. - Никто не сказал! - я поспешно замотал головой. - Никто, поэтому я и спрашиваю, есть ли у тебя какой-то план. В Осло не так много перспектив - по крайней мере, не так много, как хотелось бы, и… Ты и сам это знаешь. - Я найду что-нибудь. - Что-нибудь?.. - Что-нибудь. Обязательно найду. А в перерывах между “чем-нибудь" буду ходить к тебе на спектакли: сидеть в первом ряду и хлопать. Смеяться буду невпопад. Критикам писать в газету. Буду писать: “Да пошли вы нахуй!” Я засмеялся. - Грим помогать снимать опять же... - Что, как в тот раз? - Мы сейчас об этом не будем, - быстро сказал он. - Прямо закроем эту тему. Упираться членом в руль на скорости за сто - не самая удачная мысль. - Помнится, раньше тебя это не останавливало, - вполголоса заметил я. - Раньше было раньше. - А теперь? Он вдруг прислушался, прибавил громкость и промычал несколько первых нот. - О, я помню эту песню!.. https://www.youtube.com/watch?v=1CydZtP_XlA - А теперь? Что изменилось теперь? - Теперь, - по-прежнему глядя на дорогу, он радостно улыбнулся, - теперь все будет хорошо. - Почему? Почему все непременно должно быть хорошо? Потому, что ты… потому, что мы этого хотим?.. - Именно. Именно поэтому. Eh già (Ну да) - В Копенгагене, - сказал затем, sembrava la fine del mondo (казалось, это конец света) - … мне казалось, что я застрял, понимаешь?.. ma sono ancora qua (но я все еще здесь) - Утром вставал, шел куда-то, почти не понимая, куда и зачем... ci vuole abilità (тут надо постараться) - ... будто мне разрешили только действия, eh, già (ну да) - ... но их значение каким-то образом скрыли. Занавесили, что ли… стерли резинкой. il freddo quando arriva poi va via (холод приходит и уходит) - В моей жизни в то время не было смысла, il tempo di inventarsi (время придумает) - ... были одни только… глаголы. un’altra diavoleria (другую чертовщину) - Понимаешь? - Кажется, да. еh, già (ну да) sembrava la fine del mondo (казалось, это конец света) - Не было смысла, - повторил он. ma sono qua (но я все еще здесь) - А теперь есть? - я развернулся к нему. e non c’è niente che non va (и нет ничего, что не получилось бы) - А теперь, - он улыбнулся и бросил на меня быстрый взгляд, - теперь я здесь, с тобой. non c’è niente da cambiare (нет ничего, что я бы изменил) Он нажал на кнопку и верх машины стал медленно опускаться, в салон тут же ворвался воздух. col cuore che batte più forte (с сердцем, что бьётся так сильно) Подпевая, он с силой выбрасывал слова, la vita che va e non va (пока жизнь идет своим чередом) как птиц в небо, al diavolo non si vende (дьяволу не продается) и смеялся, si regala (просто дарит себя) и держал меня за руку. сon l’anima che si pente (с душой, что раскаивается) Ветер трепал его волосы metà e metà (напополам) и обнимал за шею, con l’aria, col sole (с воздухом, солнцем) con la rabbia nel cuore (с яростью в сердце) con l’odio, l’amore (с ненавистью, с любовью) и мне хотелось смеяться и плакать in quattro parole… (в общем, в четырех словах - ) от бесконечного счастья. …io sono ancora qua! (Я все еще здесь!) С первыми звуками саксофона он вдруг сильнее нажал на педаль, и машина рванула вперед. еh, già (ну да) eh, già (ну да) …io sono ancora qua! (... я все еще здесь!) Меня переполняло чувство свободы, какого-то простора и одновременно - легкости, невесомости. Казалось, мне все подвластно, все возможно, и нет ничего, чего я бы не смог или чего должен был бояться. Теперь, когда он был рядом, когда держал меня за руку, когда дал почувствовать, что это такое - опустить верх и подставить лицо ветру, глотнуть воздуха и расправить плечи - теперь ничто не могло помешать мне быть счастливым. Рядом с ним. Eh, già ormai io sono vaccinato, sai... - Я все никак не могу привыкнуть к тому, что ты говоришь по-итальянски... Улыбаясь, он помотал головой. - Да ну, перестань. Понимаю - да, но говорить… Я помню некоторые фразы, могу… не знаю… ужин заказать, не более. - Не прибедняйся, - я хмыкнул. - Смотри вон - целые тексты воспроизводишь! - Это просто по памяти, - он коротко глянул на меня и снова перевел взгляд вперед. - Некоторые вещи не забываются, как ни старайся. - А ты старался? Я положил руку ему на шею, погладил по волосам и за ухом. Уже по привычке он мягко потерся о мои пальцы. - Наверное. Мы оба старались, разве нет? - Наверное... - Но, видимо, получилось не очень, - не отрывая глаз от дороги, он повернул голову и дотянулся губами до центра ладони. - Ну да, - я непроизвольно улыбнулся. - Eh già. - Что? - “Eh già” - ну да. più su, più giù (выше, ниже) più su, più giù (выше, ниже) più su (выше) - Ээй! - снова вступил он, и я снова смеялся и не мог отвести от него взгляда. сon un cuore che batte più forte (с сердцем, что бьётся так сильно) la vita che va e non va (пока жизнь идет своим чередом) con quello che non si prende (с тем, что невозможно взять) con quello che non si dà (и не отдать) Мне хотелось отстегнуть ремень и встать в полный рост, раскинуть руки и, с силой оттолкнувшись, взлететь. рoi l’anima che si arrende (душа сдается) alla malinconia (тоске) poi piango, poi rido (я плачу и смеюсь) poi non mi decido (и не знаю) cosa succederà? (что будет дальше) Con un cuore che batte più forte (С сердцем, что бьётся так сильно) la notte ha da passà (Я переживу ночь) al diavolo non si vende (Не продаваясь дьяволу) Он смотрел на меня, улыбаясь, …io sono ancora qua! (... Я все еще здесь!) и это был лучший момент моей жизни. Eh, già eh, già …io sono ancora qua! (... Я все еще здесь!) Лучший момент всей моей жизни. *** Мы ехали вдоль берега. Сначала по шоссе, и он гнал на пределе допустимой скорости, напрягая мышцы, растягивая сухожилия, пригибаясь к рулю, словно был с машиной единым целым. Ускоряясь вместе с ней, припадал на вибрирующие от напряжения лапы, чтобы затем, опьяненный воздухом, ветром, счастьем, рвать вперед, унося меня вместе с собой куда-то вверх, в пространство, в слепящее небо. Потом, свернув с автострады, оказывались на узких проселочных дорогах, откуда конус Везувия виднелся четко, несмазанный скоростью, и где в обрывистые берега колотилось сине-зеленое море, схваченное крупной строчкой солнечных лучей, наотмашь бьющее соленым и необъятным в голову, в нервы, в сердце. Мы ехали вдоль склонов, по которым тонкими ручейками стекали к воде игрушечные на вид домики с отвесными балконами, мимо высаженных по краю обрывов белых цветов с розовыми прожилками - прозрачных на свет, хрупких, словно дышащих; мимо узких дорожных карманов, где грелись на солнце лотки и тележки с россыпями фруктов - манящих, переливающихся яркими калейдоскопическими пятнами, с качающимися на перекладинах гроздьями томатов, распираемых изнутри тяжелой, влажной плотью, с выглядывающими из сеток самыми большими лимонами, что я когда-либо видел. Он взял нам один такой - я смотрел на него сначала настороженно, почти с опаской, не вполне понимая, чего ожидать. Однако оказалось, что грубый на вид, бугристый, толстокожий фрукт скрывал за глянцевой коркой восхитительно душистую, нежную, кисло-сладкую мякоть, которую я жадно высасывал потом у него изо рта, дурея от счастья, от его смеха, от ярко-желтого, солнечного, свежего аромата. Иногда дорога начинала петлять, разветвляться, уводить нас все дальше вглубь, в неизвестное, словно подхватывая течением, которому совершенно невозможно было сопротивляться. И совершенно незаметно мы вдруг оказывались в крошечных, будто затерянных городках, где время, казалось, остановилось давным-давно: однажды в среду, в четверть после полудня, городские часы пробили в последний раз, а потом механизм щелкнул, звякнул и встал, и с тех пор жизнь потянулась спокойно и размеренно, без какой бы то ни было суеты. Никто никуда не спешил и никто никуда не опаздывал: у самого берега рыбаки сушили сети, переговариваясь друг с другом, часто обнажая в улыбке белые, крепкие зубы, жестикулируя или напевая какой-то известный мотив - стоило одному начать, как остальные тут же подхватывали; на пляже мальчишки гоняли мяч, утопая босыми ногами в мокром песке, то и дело вспыхивающем под солнцем крупной алмазной крошкой; в маринах, скрипя и покачиваясь, пенно белели яхты. На главной площади с неизменно пересохшим фонтанчиком посередине сонно подремывали старики, прячась под навесами полупустых по случаю сиесты баров, в тени кустов устало дышали языками лохматые собаки, и в запахе моря все равно слышалась неизменная отдушка стирального порошка. Одну руку он держал на руле, а другой гладил мои пальцы, снова вплетаясь в меня, врастая, вкручиваясь, и улыбался - в ответ или просто так, без видимой причины, самому себе. Болтал всякую ерунду или шутил, и тогда я смеялся - неважно, была ли шутка действительно удачной или только лишь поводом заставить меня улыбаться. Или молчал, и тогда я молчал вместе с ним. Тогда мы молчали вместе. Мы ехали вперед без ясной цели, без необходимости добраться в какую-либо точку пространства, без страха опоздать, просто ради редкого удовольствия двигаться в одинаковом направлении, делать что-то вместе, быть где-то рядом. Вокруг, куда хватало глаз, масляно блестело море, грузно перекатываясь покатыми боками, словно невообразимое животное, подставляющее брюхо солнцу. И мы ехали. Ехали, и время вытягивалось в линию, в сплошную желтую разметку, неслось навстречу и никогда не заканчивалось, лишь туже затягивая узлы на наших запястьях - большие и маленькие, простые и сложные: все те неровные бугорки, что составляли нашу жизнь рядом и вдали друг от друга, внутри и снаружи, with and without. Ехали, и он рассказывал, как в детстве любил рисовать по цифрам, и как Нана, зная, что ему это нравится, специально для него покупала такие книжки. Улыбаясь, вспоминал, как старательно тянул линию карандашом от одной точки до другой - я слушал и, закинув руку ему на плечо, бездумно пропуская волосы сквозь пальцы, думал, что точно так же он рисовал и по мне, легко соединяя мои цифры, мои точки, находя между ними взаимосвязи и гармоничное равновесие. Ехали, и он смеялся, снова выхватывая что-то из памяти - теперь уже что-то “наше”, общее, одно на двоих. Его смех рассыпался по машине, по полу, по сиденьям, по приборной доске, словно россыпи леденцов - разноцветных, прозрачных, переливающихся солнцем, стоило взять их в ладонь. Иногда мы оставляли машину тесно прижатой к обрывистому краю узкой дороги и спускались по отвесной лестнице к берегу. Он клал ладонь мне между лопаток, и оттуда по телу сразу распускалось мягкое, приятное тепло. Или обнимал со спины, перекидывая длинные руки вперед, переплетая пальцы, сцепляя их на груди надежным замком - тогда я откидывал голову ему на плечо и в бесконечном покое и умиротворении закрывал глаза. Приседая у самой кромки, он окунал в воду пальцы, и море тут же вздыхало, облегченно и нежно, словно только и ждало этого момента, ластилось к его ладоням, норовя забраться повыше, вскарабкаться по рукавам куртки и сытой, мурчащей кошкой устроиться у него на коленях. Он поднимал голову и смотрел на меня снизу, и я снова видел в его глазах ту самую улыбку, напоенную отраженными от синей глади солнечными лучами, ту самую его-мою - ту, которую невозможно было забыть. - Потрогай, какая теплая вода!.. - И не подумаю, - я мотал головой и демонстративно делал шаг назад. Он нарочито понимающе кивал, мол, конечно-конечно, и как ни в чем не бывало продолжал возить по дну руками, поднимая у берега маленькую песчаную бурю, но все это только для того, чтобы через несколько секунд - и я ждал, видел этот момент в его позе, напряженной, как у хищника перед прыжком, в наклоне головы, в развороте плечей - чтобы через несколько секунд вскочить и с радостным рыком броситься ко мне. Я отпрыгивал, неубедительно делая вид, что он застал меня врасплох, и со всех ног бросался к лестнице наверх, к дороге, хохоча в голос и выкрикивая бессмысленные угрозы, на которые он не обращал никакого внимания, рано или поздно настигая меня, перехватывая за пояс и по гальке, которую я, безуспешно отбиваясь, вспарывал подошвами ботинок, легко оттаскивая обратно к воде. Потом мы смотрели на море, на прозрачную волну, с мягким шипением выкатывающуюся на берег. Мало-помалу она слизывала с кожи синяки и ссадины, незнакомые отпечатки и прикосновения, снимала с рукава чужие волосы и взгляды и, когда приходило время возвращаться, забирала с собой на глубину все наше прошлое, взамен оставляя чистую, нетронутую гладь прибрежного песка. Он держал меня за руку, и у него были влажные, холодные пальцы, которые я старался согреть, обхватывая плотнее, дыша, растирая, заставляя кровь бежать по венам во весь опор. *** - Придется заправиться. У самого выезда на автостраду он притормозил под желтым навесом Shell. - Тебе взять что-нибудь? - я достал из бардачка футляр с кредитками и вышел из машины. - Не знаю, воду, может быть?.. И что-то фруктовое. - Фруктовое? - Угу. Мороженое, например. Мягкое. - Откуда у них здесь мягкое мороженое? - я скептично осмотрел видавший виды магазинчик при заправке. - Это Италия, - улыбаясь, он пожал плечами, - здесь оно везде. И действительно, мороженое было - как он и говорил, мягкое, “домашнее”, вольготно расположившееся в металлических лотках за стеклом холодильной витрины. - Dimmi! (Слушаю!) - молодой парень лет двадцати пяти кивнул мне из-за прилавка. - Ice cream please, two cones (Мороженое, пожалуйста. Два). - Va bene (Хорошо). - This one please (Это, пожалуйста), - я ткнул пальцем в белое, с кусочками шоколада. Парень кивнул и зачерпнул ложкой. Судя по тому, как легко металл вошел в мякоть, будто в готовое поплыть масло, холодильник работал плохо. Увенчав шариком вафельный конус, парень воткнул его в подставку на стойке - и почти сразу вниз потянулись первые густые капли. - Il frigorifero non raffredda (Холодильник не работает), - пояснил парень, проследив за моим взглядом. - The fridge doesn’t seem to be working well (Холодильник, кажется, плохо работает), - неизвестно для кого отметил я. - Il frigorifero non raffredda… non funziona bene (Не охлаждает… плохо работает), - повторил он чуть громче и более отчетливо. - I’m sorry I don’t speak any Italian (Извините, я не говорю по-итальянски). - Qualcos'altro? (Что-то еще?) Something more?.. (искаж. - Что-то еще?) Судя по всему, общение нам было не наладить, поэтому я просто кивнул на холодильник. - And maybe also… (И, может быть, еще…) Из всех остальных сортов, почему-то раскрашенных в самые ненатуральные и ядовитые цвета, словно их малевал кисточкой какой-то безумный художник, только один - багрово-винный, темный и влажный - выглядел более или менее естественно. - … this one (Вот это), - я показал. - Thanks (Спасибо). - Ribes nero, okay (Черная смородина, хорошо). Парень водрузил второй конус на подставку и бросил коротко: - Cinque (Пять). Five. Я протянул ему кредитку. В ответ он покачал головой и показал на приклеенный к стене белый лист, где от руки было написано что-то по-итальянски, оканчивающееся на знак “евро” и цифру 10. - У вас нижний лимит на оплату по карте, - сообразил я. - Okay, just a moment (Хорошо, минуточку). К счастью, в кармане нашлась смятая купюра - как раз пятерка. - Grazie, ciao (Спасибо, до свидания), - парень положил ее в ячейку кассы, грохнул металлом, закрывая. - Thanks. Я подхватил два рожка, раздумывая, успею ли донести их до машины, пока мороженое не растаяло окончательно, но у самой двери вспомнил: вода, он просил еще воды. Пришлось возвращаться, снова ставить рожки в подставку, искать монетку. Однако напрасно: наличных больше не было. - Надо будет разменять, - подумал я. Открывая туго сидящую на петлях дверь, изо всех сил толкая ее бедром и при этом стараясь как можно ровнее держать вафельные конусы с плавящимся буквально на глазах содержимым, я поднял взгляд на дорогу, и в то же мгновение летящая по встречной Audi на обгоне наскочила передним колесом на временный пластиковый разделитель полос, отчего ее резко подбросило вверх, завалило вбок и, стирая об асфальт, с оглушающим лязгом потащило вперед. Вперед и влево - туда, где в прилегающем к проезжей части “кармане”, уже заправив кабриолет, ждал меня он.