My fucking life with fucking you

Открыв дверь, он пропустил меня вперед. По-прежнему сжимая его руку, я сделал шаг внутрь. Он вошел следом и щелкнул замком, в квартире стало тихо. - Посмотри на меня… “Да посмотри же ты на него! Посмотри!.. Это он сидел в машине, беспомощно глядя на летящую навстречу громадину, это он в ужасе сжимал руль, это ему отчаянно не хотелось умирать! Посмотри на него! Ему должно быть в сто раз хуже, чем тебе, но ведь он-то не трясется безостановочно, не закатывает сухих истерик!.. Да соберись же наконец! Посмотри на себя: во что ты превратился?! Ну!..” - Посмотри, - повторил он тихо и ласково, как больному ребенку, и, уже не пытаясь отнять ту руку, за которую я все еще судорожно цеплялся, взял меня за другую. Липкие от мороженого пальцы склеивались друг с другом, кололись крошечными осколками раздавленного вафельного рожка. - Все хорошо, ничего страшного не произошло… Ну что ты?.. Ну посмотри на меня... Я поднял глаза, и меня предсказуемо замутило снова. Умом я понимал, каково должно было быть ему, как ему самому должно было быть страшно: до боли, до спазмов, до переламывающей кости агонии. И из нас двоих это я должен был быть сильнее, должен был сделать все возможное, чтобы он наконец почувствовал себя в безопасности. Должен был обнять и, пачкая свитер жирными разводами растаявшего шоколада, бережно прижимать к себе, чуть покачивая, согревая и успокаивая. Дать знать, что он не один, что я рядом и что он может рассчитывать на меня - сейчас и всегда. Все это я прекрасно сознавал, и все это логично и правильно было бы делать. Однако каждый раз, как я поднимал на него взгляд - с той секунды, как очнулся - все еще у двери магазина, в метрах от железного монстра с развороченным нутром - как услышал его голос, громко повторяющий мое имя... с того момента, как сначала осторожно, а потом все сильнее он стал трясти меня за плечо... как, отчаявшись добиться хоть какого-то ответа, вытащил из моих пальцев и отбросил в сторону осколки вафельных рожков, а затем развел мои одеревеневшие руки и сцепил их у себя за спиной - с того самого мгновения единственное, чего мне хотелось - это выключить свет, изолировать звук и закрыть его. Спрятать внутри стен, внутри себя - там, где никто его не достанет, где ничто ему не повредит. Спрятать, молчать и не двигаться. Не разговаривать, не смотреть, не принимать решений. Не отвечать за прошлое, не прогнозировать будущее. Не реагировать. Застыть вместе с ним в этой точке пространства. Я признавал, что веду себя по меньшей мере глупо. Странно и нелогично. Что самой естественной, самой правильной реакцией было бы обнимать его до боли в костях - своих и его - и выть, выть в голос, грязными руками размазывая по щекам слезы, нечленораздельно выть от счастья и облегчения, безостановочно ощупывая его лицо и тело, целуя его губы, его веки, его пальцы, и в полубреду повторять снова и снова, что теперь все будет хорошо, что ему больше нечего бояться, что каким-то непостижимым образом я смог вырвать его из истекающей раскаленной слюной пасти, оттолкнуть от жадно урчащих в предвкушении кишок, укрыть его глаза и волосы от вспыхивающих по асфальту жгучих искр. Что я не могу его потерять, что я люблю его, что он - лучшее, что у меня когда-либо было, и что я совершенно не представляю себе жизни без него. Что жизнь без него мне попросту не нужна. Не нужна, и, пожалуйста, Господи, только не забирай, и спасибо, спасибо, спасибо!.. Такой должна была быть нормальная, естественная реакция, и ее, наверное, он ожидал и, может быть, ее отсутствием был теперь разочарован или задет, или даже рассержен. А я - я даже не мог на него посмотреть. Там, на заправке, он взял мои руки и сомкнул их у себя на поясе: - Все хорошо, ничего страшного не произошло… Все в порядке. Бездумно, почти автоматически, я втянул носом воздух рядом с отстукивающей жилкой, и вдруг, забивая его естественный, знакомый запах, в нос ударил другой - чужой, инородный, опасный: запах горящего металла, густой, багровой крови и ускользающего времени. Тяжелый, тошнотворный запах моего бессилия. В течение этого немыслимого, гротескного диалога, который, конечно, проходил только в моей голове - по-другому и быть не могло! - я не сознавал возможных последствий происходящего, не понимал, какими уродливыми они будут. В бесконечно растянутом, извивающемся змеей пространстве машина неслась на него, неслась бесконечно и неумолимо, но пока я разговаривал с этим существом - будь то ангел или дьявол, или кто угодно - чудовище не могло дотянуть до него свои отвратительные щупальца. Никак не могло, и в этой бесконечности он все еще дышал, его сердце все еще билось, он все еще был жив. Когда под напором реальности его голоса, его прикосновений, его запаха эта петля разорвалась, перед моими глазами один за другим стали вставать кадры того, как на самом деле это могло быть: как выглядел бы раскуроченный, будто выпотрошенный, корпус кабриолета, как острыми слезами лились бы на вздыбленный асфальт стекла, как гнулись бы рамы и сминались крылья, как распласталось бы его изломанное, искореженное тело, зажатое под металлическим брюхом. Как нелепо могли быть раскинуты его руки и неестественно запрокинута голова. Держа его непослушными, неловкими пальцами, я закрывал глаза и по нарастающей заглатывал воздух, стараясь унять подступающую тошноту, но чем больше я старался, чем сильнее напрягал мышцы, как можно шире раздвигая грудную клетку, тем отчетливее эти кадры непоправимого вставали перед глазами, тем яснее я видел, как медленно и неумолимо выползает из-под кузова кабриолета синева - теперь тягучая, темная, удушливая. Как она покидает его с каждой секундой пустеющие глаза, его сердце и его тело, оставляя после себя только полую оболочку, хрупкую, как сухое насекомое, распятое каким-то безумным энтомологом на специальном панно. Как он снова уходит от меня, исчезает, растворяется в той глубокой воде, откуда и пришел - уходит теперь уже навсегда, и я ничего, совершенно ничего не могу с этим поделать. Я едва успел отвернуться, прежде чем меня вывернуло на асфальт. Он подождал, пока ослабеют спазмы, а потом погладил меня по спине. - Подожди, я возьму тебе воды. - Нет! - я тут же схватил его, что есть силы сжимая пальцы вокруг запястья. - Нет, не надо! - Я только возьму воды и… - Нет! - Все хорошо, успокойся... Ничего не случилось, все хорошо. Я только возьму воды - видишь, вон там автомат? - Не надо воды, - забормотал я, торопливо вытирая рот тыльной стороной свободной ладони. - Мне не надо, мне уже лучше, не надо… - Послушай… - Нет! - Хорошо, давай тогда вместе? Давай?.. Тут буквально два шага... - Вместе, - эхом повторил я за ним. - Вместе. Давай вместе. Он медленно двинулся в сторону, чуть потянул меня за собой, и я, как если бы мы переходили дорогу, бездумно переставил ноги. Затем еще раз, и еще, пока мы не оказались у автомата. Пошарив в кармане, он нашел монетку и бросил в прорезь. Автомат довольно заурчал и выплюнул теплую пластиковую бутылку. - Сначала ты. По-прежнему не отнимая у меня руки, он захватил крышку пальцами и крутанул. С видимой жаждой отхлебнул несколько раз, потом дал мне. Я прополоскал рот, сплюнул, выпил немного. - Спасибо. - Как ты?.. Перебирая пальцами по ткани свитера, я поднялся вверх и вцепился в его плечи. - Нормально. Он вздохнул. Он все еще пах опасностью, раскаленным металлом, разбитым стеклом, кровью и смертью. Я старался делать частые, глубокие вдохи, чтобы как можно скорее избавить его от этого запаха, от только что пережитого ужаса, забрать его себе, пережевать, перемолоть внутри. Вдалеке послышались сирены дорожной полиции, и совсем скоро к по-прежнему заваленной на бок машине подъехала карета скорой помощи с включенным проблесковым маячком и пожарный расчет. - Думаешь, там все в порядке? - я глянул в сторону. - Кажется, да. Но все равно на всякий случай зальют пеной, чтобы нигде не пробежала искра. - А люди? - Если были пристегнуты, ничего страшного. Кроме того, скорая здесь. - Это хорошо, - сказал я и снова уткнулся ему в шею. По правде говоря, мне было все равно. Что там с другими - все равно. Я держал его за свитер, комкая ткань так, что у меня сводило пальцы, он был в безопасности, рядом - и этого было достаточно. - Посмотри на меня, - еще раз попросил он. Я медленно отстранился, с усилием поднял взгляд к воротнику, затем на сантиметр выше, еще, по подбородку к губам, выше… глаза… - Давай поедем домой, - прошептал я, поспешно сглатывая мгновенно поднимающуюся волну и уже чувствуя во рту привкус желчи. - Пожалуйста, давай… - Конечно, - он быстро обернулся на дорогу. - Я вызову такси и заодно оставлю полиции свой телефон на всякий случай, хорошо? - Хорошо. - Подождешь меня тут? Я только на секунду... - Нет, - я замотал головой и снова схватился за него, умом понимая всю абсурдность такого поведения, но не в состоянии ничего с собой поделать. - Я очень быстро, туда и назад. Это только несколько метров, совсем недалеко… Ты все время будешь меня видеть. Все время. Я только дам им свой телефон и сразу же вернусь. А потом мы поедем домой. Хорошо?.. Тело нехотя разжало хватку, и я вынужденно кивнул. Он показал на бордюр. - Присядь сюда. Я быстро. Постояв несколько секунд в явном в замешательстве, он осторожно погладил меня по плечу, а потом сунул руки в карманы и направился к дороге. Чуть позже в такси я снова держал его - смотрел прямо перед собой и под манжетом свитера сжимал его запястье, чувствуя, как под тонкой кожей натягиваются и расслабляются сухожилия. Мы молчали всю дорогу до города и пока поднимались в квартиру. Затем он открыл дверь, пропустил меня внутрь и зашел следом. - Ну чего ты?.. Все позади, ничего страшного не случилось... Посмотри на меня?.. - Не включай свет, - только и смог прошептать я. - Пожалуйста, не включай. - Хорошо, - он вздохнул. - Давай мы тебя положим. Тебе надо отдохнуть. Я помотал головой. - Давай, - повторил он. - Пойдем. И, не дожидаясь ответа, повел меня в комнату. Внутри было почти совсем темно, только изредка белые шторы на окне тревожно вспыхивали, если за них вдруг цеплялся оранжевый маячок уборочной техники или красно-синий луч полицейского патруля. Откинув покрывало на кровати, он подтолкнул подушки и, словно немощному, помог мне сесть. Я потянул его на себя. - Подожди, я принесу воды, - он чуть наклонился, аккуратно высвобождая руку. - Не надо. - Я только принесу воды, хорошо? Я оставлю дверь открытой. И снова, как на заправке, тело решило за меня: помедлило и подозрительно, с неохотой, разжало онемевшие пальцы. Чуть поморщившись, он потер запястье, а потом вышел - как и обещал, оставив дверь открытой. Я облокотился на изголовье и прислонил голову к стене. Почему все всегда оборачивалось именно так?.. Почему наша с ним история всегда походила на русские горки? Почему нас не катило по прямой - да, быть может, с мелкими ухабами и небольшими склонами, но не более того?.. Почему за краткими моментами счастья всегда наступали периоды отчаянной борьбы - друг с другом, с самими собой, со временем, с обстоятельствами, с голосами?.. Почему за умиротворением и согласием непременно следовали ужас, боль, разочарование? Осознание упущенной возможности, вина и тошнотворное ощущение собственной беспомощности? Почему наши отношения были всегда на грани помешательства? На грани видений, домыслов, сюрреалистичных разговоров, недосказанных признаний, незаконченных фраз?.. Откуда взялась эта синева? Откуда - будь она проклята?! Почему все опять было так сложно?! Там, на заправке, я должен был протянуть ему руку и сказать: “Я люблю тебя. Я никогда тебя не оставлю, и ты не оставляй меня больше”. Мне нужно было просто сказать ему это. Там и тогда, как это сделал бы любой нормальный человек. Несколько слов… Несколько самых главных слов. Я должен был их сказать. Должен! А я даже не смог посмотреть ему в глаза. И теперь, когда… *** Я проснулся посреди ночи - резко, судорожно, будто от удара, под нервный вскрик тормозов за окном. Несколько секунд соображал, где нахожусь и почему лежу на кровати одетым, а потом память взорвалась чередой ослепительных вспышек: искры, скрежет металла, удушливый запах раскаленного асфальта, тающее мороженое, тугая дверь магазина и где-то над этим всем, в воздухе - его улыбающееся лицо. Неужели это правда? Или всего-навсего дурной сон, кошмар, уродливый, не имеющий никакого отношения к реальности морок? Дурной сон, и только... Может, и сейчас я по-прежнему сплю? Дома в Осло, в своей кровати? Завтра мне на репетицию, на занятия, на ужин к родителям, и все - совсем, как обычно?.. И этот стакан воды на прикроватной тумбочке - я сам принес его, из собственной кухни, перед тем, как лечь?.. Но нет, постойте… С чего бы мне тогда проснуться в чужой комнате, окруженным незнакомыми предметами, по-прежнему одетым?.. С пока еще необъяснимым, но все более нарастающим чувством тревоги?.. Нет-нет, все это реально: и стены вокруг, и запах порошка, исходящий от подушки, и шуршащие по полу длинные занавеси, и… и то, что произошло совсем недавно, весь этот ужас, и его невероятное спасение… Реально, я уверен. Уверен!.. Или?.. А вдруг я необъяснимым образом выпал из времени?.. Просто застрял в какой-то его точке - например, в начале, когда встречная машина только-только поймала на колесо разделитель? Вдруг от шока, от ужаса я просто забыл, что было дальше? Все видел, но забыл? Я слышал, так бывает: чтобы избежать перегрева, в какой-то момент мозг включает автопилот, и дальше человек словно дрейфует, перестает различать мнимое и действительное. Что если именно так все и произошло?.. Что если я видел, как Audi врезалась в кабриолет, а затем, покачавшись немного на самой кромке пространства, тяжело рухнула на него, расплющила своим весом, смяла хрупкие позвонки рам и стоек, растерла в крошку стекло?.. Что если я видел, как она придавила собой… Что если я видел, как он… Что если я видел - своими глазами видел! - как он… умер?! Что если всех этих ангелов, вьетнамских горничных, этих безумных квитанций, парковых скамеек, перечисления характеристик и прочего бреда - что если этого всего не было?.. И этот разговор, и его невероятное спасение были только лишь плодом моего воображения, больной галлюцинацией, временным помешательством, в которое мозг толкнул меня, чтобы я не сошел с ума на самом деле. Что если он умер?! А я это... забыл?! И последнее, что от него осталось - всего лишь несколько смс в телефоне с того времени, когда он уговаривал меня поехать с ним вместе - сюда, в этот город, в этот проклятый город, который он так… любил?! Что если... Вопросы возникали в голове сумбурно, выпрыгивали друг за другом, наслаивались, бурлили, как пузыри на поверхности лужи в летний ливень: я не успевал осознать один, как за ним тут же появлялся другой - еще страшнее, еще тошнотворнее, еще реальнее, чем предыдущий. Схватив телефон, влажными от пота пальцами я разблокировал экран, чтобы посмотреть, не звонил ли он, не писал ли мне недавно. Но нет: в журнале входящих висели лишь только его старые сообщения и кроме них - ничего. Нужно было скорее увидеть его. Скорее! Убедиться, что он жив, что дышит, спит в соседней комнате, читает или слушает музыку. Или смеется, или плачет, или пьет что-то из бутылки, облизывая горлышко, или набирает кому-то сообщение, или просматривает ленту новостей, или зевает, или трет пальцами лоб, или... да что угодно! Его спальня находилась дальше по коридору, мимо кухни, через просторную гостиную. Я бежал к ней, как сумасшедший, поскальзываясь на паркете, наталкиваясь на смутные очертания мебели, цепляясь за поверхности, роняя что-то на пол. В висках стучало, боль отдавала в затылок, я плохо видел в полумраке и, кажется, не дышал, но все это не имело никакого значения. О чем я думал раньше?! Почему не смотрел на него, когда он просил, почему не обнимал, почему не сделал ничего из того, что мог, что должен был, что хотел сделать?! Какой же я идиот! Безнадежный, бесполезный, безмозглый идиот!.. Долетев до двери, чтобы не рухнуть перед ней, я вцепился в ручку, и, давясь звуками, сосчитал до пяти. Постучал. Ответа не было. Постучал сильнее, и снова тишина. У меня задрожали колени, холодный спазм мгновенно пронесся по плечам и спине, сковывая мышцы, и тут же стало понятно, что еще секунда промедления, и тело откажет, отключится прямо тут, на пороге, утягивая сознание в вязкое, глухое забытье. Что есть силы я рванул дверь, она распахнулась и с диким, бухающим звуком ударилась о боковой выступ. От грохота и от моего внезапного появления он подскочил в кресле, где сидел с ноутбуком, и тут же оторопело замер. В серо-голубой подсветке дисплея его лицо казалось худым и изможденным, больным, с впалыми скулами и лежащими под глазами тенями, словно кто-то тронул их вымазанным в угле пальцем. Несколько секунд он всматривался в меня по-прежнему испуганно, ошарашенный моим, должно быть, безумным видом; затем медленно вытянул из ушей проводки наушников и встал. - Что случилось? - проговорил он почти только одними губами. - Что с тобой? Шагнув вперед, я закрыл дверь и, едва держась на ногах, прислонился к ней спиной. Меня по-прежнему лихорадило, мысли разлетались в разные стороны, я терялся в них, делая отчаянные, но безрезультатные попытки заговорить, немо открывая рот и не исторгая ни звука. Перед глазами все еще стояла заправка: вспоротый асфальт, с которого испарялась синева, осколки, смятый кузов, обломки моей жизни - той, где он умер. Где его больше нет. Где я ничем не смог ему помочь, не защитил, не уберег, где не любил так, как ему было необходимо, где отталкивал. Где тратил впустую данное мне с ним время. И где теперь ничего нельзя изменить. Паника неотвратимо подступала, затылком я чувствовал ее поверхностное, свистящее дыхание, и с каждой секундой становилось все более понятно, что еще совсем немного - и все будет напрасно: мотор внутри меня остановится, свет погаснет, и я уже ничего не смогу сказать. Тогда я сделал вдох - такой глубокий, как только позволили мне легкие, - и на выдохе стал выталкивать из груди слова - все, что приходили в голову, стараясь не думать о том, насколько вменяемо и связно они звучали. - Я думал, что ты… Что тебя больше нет. Что ты остался там, на дороге. Я думал, что тебя больше нет… Что я один, без тебя. Что тебя больше нет, и теперь я навсегда - без тебя… Я увидел тебя тогда на прослушивании… впервые… Cколько времени прошло, а, кажется, все было только вчера: ты стоял на сцене, помнишь?.. И улыбался, помнишь?.. Стоял и улыбался, а я шел к тебе и уже знал… Уже знал, что мой прежний мир исчез, испарился. Лопнул мыльным пузырем, понимаешь? Из-за тебя. Потому что ты… Ты дотронулся до него - дотронулся, и моего мира не стало… А мне казалось, он был таким устойчивым, мой мир... А ты так легко… Я шел к тебе, уже тогда понимая, ничего больше не будет прежним, что моя жизнь в одночасье изменилась, наполнилась. Благодаря тебе... Тобой наполнилась, и что, как бы я ни старался, назад пути нет, мне уже не свернуть. Потому что ты… Потому что без тебя мне никак, совсем никак… Он молча смотрел на меня, не прерывая и не двигаясь, только синева, в полумраке комнаты глубокая, почти черная, тревожно гудела и плескалась в его глазах, грозя перелиться через края. - Ты был всегда со мной - внутри, снаружи, вокруг… всегда. Может, я редко говорил тебе об этом… Может, никогда не говорил. Я не мог такое говорить… Мне казалось, это просто слова, слова ничего не значат... Слова - это всего лишь слова. И никому из нас они не нужны. Да и что я говорил бы тебе?.. Что ты для меня как… как… как кровь? Как воздух? Как вода?.. Я не могу такое говорить… Я никогда не знал, как такое говорить. Что я люблю тебя?.. Но ведь ты и сам это знал. Что ты для меня все - весь мир, вся вселенная?.. Конечно, знал. Что я не могу без тебя?.. Я не умею такое говорить, не умею правильно подбирать нужные слова - как ты. Я так не могу… Прости, если ты всегда ждал этого… Прости - я не умею… Перед глазами стояла пелена, и я плохо видел его лицо, не мог распознать, кусал ли он губы или хмурился, или смотрел на меня с участливым пониманием, как на душевнобольного. Впрочем, даже подумать об этом у меня просто не было сил: я мог только раз за разом набирать воздух в легкие и вслепую выдыхать слова, ориентируясь на его силуэт и на ходящую в унисон с моей собственной грудь. - Я не могу без тебя… Я понимаю, что должен говорить о том, что переживал ты - сегодня и все это время. О том, как жил ты, как было тебе, о том… почему ты привез меня сюда, и чего тебе это стоило… Я знаю, мне следовало бы говорить о тебе, но... Но ведь ты - это и есть я, а я - это ты, так всегда было. Так было всегда. И все, что чувствовал ты - чувствовал и я. Когда тебя не стало… Когда ты ушел, я думал, что смогу, я… Смогу перестать быть тобой, понимаешь?.. Смогу быть только собой, как раньше - слушать только себя, только себя чувствовать. Быть собой и ни на кого не оглядываться. Я старался, я делал для этого все возможное, и со временем мне стало казаться, что у меня получилось… Что еще чуть-чуть, и я забуду, каково это - когда кто-то живет у тебя под кожей и шевелится там, и болит… Мне казалось, я смог, понимаешь?.. Когда ты ушел... Он вдруг вздрогнул и тут же словно отмер - порывисто шагнул вперед. Я замотал головой, и он снова остановился. - Когда ты ушел, я думал, что это конец, понимаешь?.. Что меня больше нет. Я злился - на тебя, на себя, на нас обоих. На всех, на весь мир! Днем я делал вид, что справляюсь, что жизнь продолжается, что она идет вперед, я говорю, работаю, смеюсь… Живу - так же, как ты живешь где-то там, в своем Копенгагене. Но по ночам я… Мне казалось, что я умираю, что мне не хватает воздуха, что ты забрал его с собой... Весь мой воздух - вместе с собой. И этому не было конца, мне казалось, что это никогда не прекратится, и я буду умирать так каждую ночь… каждую чертову ночь… Пока ты не появишься снова или пока я не научусь - без тебя. Я думал... Но я не знал!.. Не знал, что ты умираешь тоже!.. Понимаешь, я не знал… пока ты… пока… сегодня, там… пока ты чуть не... Со своего места он пытался прервать меня, то и дело вытягивая вперед руку, так же немо, как и я несколько минут назад, открывая рот, но я не давал ему вставить ни слова. Нет, сейчас я не мог позволить ему облегчить для меня этот момент, избавить от запредельной, почти немыслимой откровенности, начать успокаивать… Нет! Я должен был сказать все до конца: все, что рвалось наружу, что кипело в груди, что с болью и кровью продиралось сквозь горло. Должен был - сейчас или никогда. - Прости меня, я виноват, прости!.. Ровно в половине дерьма, что случилось между нами, я виноват… В половине или даже больше. Может, нам следовало стараться лучше, я не знаю… Может, мы могли бы что-то еще сделать, что-то спасти - вместе... Мы могли бы не умирать, понимаешь? Каждую ночь, каждый день - мы могли бы не умирать!.. Мы могли бы, но… Но ты ушел и... Я вдруг снова начал задыхаться и хватать ртом воздух: мозг четко давал понять, что время на объяснения выходит, нужно спешить. - И я думал, что больше никогда… Я чувствовал себя животным, понимаешь?.. Будто попался в капкан и дергаю лапу... и дергаю, день за днем, и понимаю, что мне не вырваться, если только отгрызть ее совсем, понимаешь… эту лапу, своими зубами - совсем… И я грыз - по кости, по сухожилию, по воспоминанию за раз... я должен был... вырваться... Из тебя, понимаешь?.. Я должен был! Я каждую ночь... в той квартире…. Где были твои вещи, где все пахло тобой… Я выбросил все белье, все полотенца, все кружки - все, чего ты касался, я все… Я все выбросил. А вокруг все равно пахло тобой, и я сам пах тобой, и все вокруг… И так день за днем, без конца… Я отгрызал себе лапу, а она все равно болела - по памяти, как будто и не девалась никуда. Потом... Прошло время, вроде, все наладилось - постепенно, понемногу: наладилось и не дергало больше, только ныло немного - ну и что, ну живут же люди и так, и я бы смог… Хоть как-то смог бы... Я смирился, приспособился, привык… Привык тебя не ждать, понимаешь?.. Не оборачиваться вслед и не прислушиваться к шагам - привык. И все было нормально, в порядке, а потом ты появился снова. После похорон - вдруг, снова, как… я не знаю… Как снег! Снег... На этот раз я знал, что должен быть умнее: знал, что нельзя опять впускать тебя - в себя впускать, внутрь, потому что… Мне казалось, что больше я не выдержу, что сойду с ума, если... Когда - когда ты снова захочешь уйти. Рано или поздно захочешь, и мне нечем будет тебя удержать. Если я не подойду для твоей карьеры, для жизни... для всего. Если ты захочешь другого… Что если я снова не смогу дать тебе всего, что ты хочешь, чего заслуживаешь?.. Ты заслуживаешь лучшего и, конечно, поймешь это со временем - и тогда я не смогу, просто не смогу, понимаешь?! Я так думал, я представлял себе это в деталях - весь этот ужас снова, и мне казалось, что нет ничего хуже... Но теперь… Теперь я видел: есть вещи страшнее, есть! Намного страшнее! И если ты захочешь уйти снова - это ничего, это пусть!.. Я справлюсь, ты только… только... Он резко подался навстречу, должно быть, не в силах больше выносить моих слов и моего клокочущего, надсадного дыхания. Схватил мою руку и прижал ее к лицу - к щеке, затем ко лбу, к векам - ресницы дрогнули и щекотно коснулись кожи, я почувствовал это отчего-то необыкновенно ярко... к губам, мимолетно целуя в центре, к шее - там, где тонко и остро дрожала жилка. Затем положил ее на грудь и накрыл своей. Сердце у него стучало часто и громко, отдавало вибрацией в кончики пальцев. - Я здесь, - хрипло проговорил он. - Я здесь, с тобой, слышишь?.. Я с тобой. С трудом облизав сухие, саднящие губы, я помотал головой. - Я здесь, - повторил он, крепче сжимая мою ладонь. - Я не уйду, я буду с тобой. Я никогда не уйду. Сжав пальцы в кулак, я захватил его футболку и натянул так, что она треснула оборванной нитью и струной натянулась у горла, врезаясь ему в кожу. Запястье тут же отозвалось спазмом, но я, словно кому-то назло, сжал ещё сильнее. - Это неважно. Это все больше неважно, ты только… Поднял глаза и встретился с ним взглядом: - … живи. Он шумно выдохнул и порывисто обнял ладонями мое лицо, нетерпеливо оттягивая кожу на скулах, затем пальцами пробежал к затылку, притянул меня ближе и наконец заглянул в глаза - глубоко, безвозвратно, как перед прыжком. Будто с обрыва смотрел в бездну. А потом мы столкнулись - губами, зубами, телами - сквозь тонкую корку льда провалились в прорубь, в синюю бесконечность, что есть сил цепляясь за один и тот же спасательный круг. В одно мгновение он смял мои губы, быстро и яростно, раскрыл их, проникая внутрь, и я почувствовал, как ему навстречу распахиваюсь весь, теперь уже совершенно бесповоротно впуская его под кожу, в голову, в самое нутро. Я хватал его за шею, впиваясь пальцами, и, не в состоянии сдерживаться, исступленно мычал в рот. Гнулся и подставлялся его прикосновениям, от которых по груди искрило злыми электрическими разрядами, его языку, которым он проходил широко и влажно, его зубам. Он прикусывал жилы, колотящиеся под кожей, звенящие и вибрирующие, рвущиеся ему навстречу, и отрывисто прижимался пахом - от этого у меня останавливалось сердце, а член так вздрагивал от ударов крови, что, казалось, прижмись он чуть сильнее, задержись на лишнюю секунду, и я кончу сразу, еще до того, как он по-настоящему до меня дотронется. Его руки исступленно метались по мне, словно мучимые жаждой в поисках воды, сжимая и оглаживая, залезая под одежду, дергая ее в сторону, путаясь в складках материи, пока наконец он не оторвался, чтобы сорвать футболку, а затем одним движением скинул свою. Его кожа была сухой и горячей, почти раскаленной, трещала под пальцами, как полуденная пустыня. Я цеплялся за его плечи, ощущая каждой истошно бьющейся клеткой, как горю - тонким, сухим деревом в самом центре огромного лесного пожара. Он оставлял на мне обугленные темные пятна, и я плавился в его руках, терся об него, стараясь обжечься как можно сильнее. Иногда он поднимал голову и отчего-то всматривался в меня - доли секунды, мгновения, но от этого казавшегося бесконечным промедления я изнывал и бросался к нему, теперь уже нападая сам, с шипением вбирая воздух, облизывая его полыхающие губы, тараня рот, до упора втягивая язык, пока уздечка, словно натянутый корабельный трос, не начинала трещать от напряжения. Когда он прошелся ладонями по животу и с силой смял бедра, в паху тут же прострелило сладким спазмом, особенно острым и ощутимым: я инстинктивно рванулся, и напряжёнными, плохо слушающимися пальцами мы бросились срывать друг с друга оберточную бумагу одежды и ленты ремней, продираться сквозь заслоны пуговиц и молний, и когда добрались до белья и одновременно сжали друг друга, выпустили в воздух двухголосый нетерпеливый стон. Несколько секунд спустя, переждав первую волну и глядя на меня широко раскрытыми, матово-черными глазами, он отвел мою руку, потом облизал ладонь, взял оба наши члена и двинул кистью. Меня тут же тряхнуло и откинуло назад, я захрипел и выгнулся. Чередуя нежные, ласкающие касания с рывками по всей длине, он смотрел то вниз - как наши члены трутся друг о друга, изнывая от соприкосновения, вздрагивая и пульсируя, - то снова вверх, на меня, впитывая каждый мой стон, каждый излом черт, каждый отблеск острого удовольствия. В какой-то момент, насытившись или просто не в состоянии больше сдерживаться, он накрыл мои губы своими и, постепенно ускоряясь, стал в такт движениям руки входить в меня языком. Я старался только держаться на ногах, теперь уже мало что соображая, подчиняясь лишь жажде его ласк, его прикосновений, послушно открывая рот, подстраиваясь под ритм его руки и языка - все, как он захочет, потому что ничего из того, что он ни пожелал бы сделать со мной, не было бы плохо или неправильно. По-прежнему придерживая оба наши члена, он немного отстранился и оттянул мне нижнюю губу большим пальцем, провел по внутренней стороне, собирая слюну, и по кромке зубов. Не задумываясь, я тут же всосал его, как мог глубоко, втягивая щеки, проезжаясь языком по длине и вылизывая фаланги. Рука внизу заходила свободнее, быстрее: смазка появлялась из расширенного отверстия крупными полупрозрачными каплями - моя и его - и смешиваясь, обволакивая, склеивала нас воедино. В какой-то момент, когда трение почувствовалось вдруг ярко-мучительным, почти жгучим, я непроизвольно вскрикнул и выпустил его палец изо рта. Он осторожно замедлил движение, напоследок проходясь по стволу с оттягом, сдвигая тонкую кожу, обнажая головку и одновременно вновь раскрывая мне губы языком, лаская их и посасывая. Потом, целуя шею, грудь и живот, опустился на колени. Посмотрел снизу вверх, темно и тягуче, облизал губы, медленно накрыл ими головку, и, не сводя с меня глаз, тут же закружил языком вокруг, лаская, выглаживая, обвиваясь кончиком. Затем, придерживая ее во рту, взял глубже и потерся о натянутую, горячую от крови кожу ребристым небом. У меня дрожали колени, и тело крупно встряхивало от предвкушения острого, режущего удовольствия. Одной рукой я схватился за его плечо, а другой слепо шарил по двери за спиной в поисках опоры, запрокидывая голову, комками сглатывая воздух и выгибаясь. Он придерживал меня за бедро, не давая отодвинуться, и не опускал взгляда, словно старался зафиксировать и оставить в памяти каждую деталь, каждое мое инстинктивное движение ему навстречу, каждую бездумную реакцию тела, каждое выражение лица в тот момент. Следил, чуть покачиваясь в простом и легком ритме, выпуская член изо рта, оглаживая, отгибая его к животу и целуя основание, а потом проходясь языком по стволу; забирал головку снова, втягивал внутрь, помогая себе рукой, поглаживая тонкую, чувствительную кожу, вылизывая и лаская, качаясь вперед и назад, туда и сюда, снова и снова. Уже через пару минут это легкое покачивание стало невыносимым, он понял это по моему болезненному мычанию. Сомкнув губы, он резко наделся ртом и с гортанным стоном сразу взял до основания, так что я почувствовал свод мягкого неба и сразу - его горло. Затем он чуть прикрыл глаза, сглатывая давление, пуская меня глубже, привыкая к новым ощущениям, к моей пульсации и вкусу, и снова распахнул их. Я смотрел на него сверху, на то, как он стоит передо мной на коленях, на его беснующуюся по радужке черноту, на плотно сжатые губы, окольцовывающие мой член, на подрагивающие ноздри, жадно вбирающие мой запах, - смотрел, и меня трясло от едва сдерживаемого желания отпустить тормоза и сорваться: толкнуться бедрами сильно, глубоко, прямо в его восхитительно горячий, влажный рот, прямо в глотку, протаранить ее, наколоть его на свой член, как бабочку на иголку, а потом сразу взять темп. По-прежнему не спуская с меня глаз, он переступил коленями, развел их шире, придавая себе больше опоры, качнулся назад и сразу затем насадился. И еще раз. И еще. Меня прошиб пот, и по скользкой и мокрой поверхности я рванулся вперед. По бешеной пульсации и окаменелой тяжести налитого кровью члена он понял, что мне осталось совсем немного: считанные секунды, прежде чем я взорвусь прямо у него во рту. Чуть отстранившись, он качнулся опять - на этот раз подаваясь с силой, плотно, забирая до гланд, и я тут же почувствовал, как от стона, рождающегося где-то глубоко внутри, по всему его горлу пошла сильная вибрация. Этого хватило, чтобы, в самый последний момент захватывая в кулак его волосы, я забился в нем, совершил два быстрых и яростных толчка и, исторгая из груди какой-то утробный вой, кончил. Он подождал, пока я смогу открыть глаза, потом медленно снялся и широко прошел языком по стволу до головки, слизывая остатки спермы. Все еще переживая эйфорию оргазма - оглушительного, ломающего тело - оргазма, который дал мне он и который никто, кроме него, не мог бы мне дать, который никому, кроме него, дать мне было просто не под силу, - все еще во власти этой эйфории, я бездумно пропускал его волосы сквозь пальцы и смотрел, как охватывают меня его губы: уже не плотно, не создавая давления, не яростно и не животно, не в попытке заставить меня излиться в определяемый им момент, подчинить, подтвердить свою власть, а мягко и расслабленно, нежно. У него было влажное лицо, по щекам бежали тонкие прозрачные дорожки, подбородок блестел от слюны и смазки. В каком-то оцепенении я завороженно смотрел, как подрагивают его ресницы, как он осторожно водит ладонями по моим бедрам, как пальцы то и дело поглаживают кожу. Как, не кончив сам, он впитывает в себя мое удовольствие, давая понять, что сейчас оно ему дороже и ценнее собственного. Через какое-то время он поднялся и, целуя от живота по груди вверх, к шее, до чувствительного места под скулой, вновь накрыл мои губы и языком стал мягко выласкивать внутри. Потом обнял за плечи и потянул в сторону кровати: - Иди сюда. Иди ко мне. Я сделал пару шагов, чуть не запутавшись в джинсах. Он усадил меня на край, нагнулся и стянул их со щиколоток. Затем помог мне подтянуться к изголовью и лег сверху. Меня немного клонило в сон - от посторгазменного покоя, от тепла, от умиротворяющей тяжести его тела. Хотелось зарыться в него глубже, как в гнездо, и закрыть глаза. Однако бедром я чувствовал его все еще стоящий член и, понимая, что он не получил разрядки, протянул вниз руку. Он перехватил ее, на мгновение прижался к раскрытой ладони губами, а потом завел мне за голову. Я поднял вверх вторую. Он тут же накрыл ее своей, переплел наши пальцы и с силой прижал кисти к простыни, словно пришпилил. Затем развел мне ноги коленом. От этого раскрытого и беспомощного положения, от ощущения его силы и веса, от желания поскорее впустить его внутрь, я снова почувствовал нарастающее возбуждение: расслабленно лежащий на бедре член дрогнул от нового толчка крови, стал твердеть и приподниматься. Он заметил это, и выражение его лица мгновенно сменилось с нежного, оберегающего на жадное и собственническое. Глаза опять вспыхнули темным проблеском, он чуть оскалился, дотронулся языком до клыка, словно проверяя его остроту, а затем расцепил пальцы, положил одну ладонь мне на лицо и, бегло облизав припухшие губы, нажал большим пальцем на скулу. Я послушно откинул голову в сторону. Тут же склонясь над шеей, он прикусил вставшую ребром жилу, а потом чиркнул по ней кончиком языка. Я дернулся и зашипел. Выгнулся, стараясь прижаться к нему сильнее. Он переместился ниже и облизал кадык, накрыл его ртом и слегка потерся зубами, одновременно ладонью снова накрывая головку, скручивающими движениями осторожно ее поглаживая. С каждой секундой возбуждение чувствовалось сильнее, острее, снова разгоняя тянущие спазмы в паху. Я подался вперед, по-прежнему удерживая руки над головой и прогибаясь под пока еще слишком легкими, почти дразнящими касаниями, подчиняясь ритму его пальцев - то нежно, то ощутимо резче оглаживающих мой член, оттягивающих нежную кожицу, невыносимо сладко проводящих по головке, по самому краю раскрытой, сочащейся щели. Я умирал от желания взять его в рот, плотно обхватить, с давлением всосать член и ласкать, задерживаясь в особо чувствительных местах, проходясь в том ритме, на который он отозвался бы, стараясь, чтобы ему понравилось, чтобы под его веками вспыхнули белые огни с огненными хвостами - такие же, как он зажигал во мне. Несколько раз я пытался высвободиться из-под его тела, но он не давал мне времени опомниться или перехватить инициативу: спускался ниже, сжимал ладонями бока, вылизывал грудь, чуть прихватывал и дул на соски, иногда скользил рукой вверх, и тогда я ртом ловил его пальцы, втягивал их внутрь. Чуть отстраняясь, он поднимал голову и мутно смотрел, как они исчезают во мне, а потом появляются снова, мокрые от слюны. Под этим его взглядом я кусал губы и судорожно дышал, вжимая грудь до ребер, подаваясь бедрами навстречу его рукам, стараясь отереться о его каменно стоящий член и инстинктивно разводя колени шире. Он прогибался сам и спускался все ниже, пока не повис над моим пахом, одной рукой оглаживая живот, а другой размазывая по головке обильно выступающую смазку. Затем сдвинулся к краю кровати, дотянулся до верхнего ящика прикроватной тумбочки и вытащил оттуда лубрикант и презервативы. - Откуда у тебя, - начал я, но не успел закончить. Ничего не ответив, он молниеносно надорвал упаковку и выдавил содержимое на ладонь. Снова положил руку на мой член, сжал пальцы, резко двинул кулаком. Меня предсказуемо подбросило на месте, и в попытке обрести хоть какую-то опору, я вцепился в простынь, натягивая ее до треска. Смотря прямо в глаза, он чуть приподнял меня, подсунул подушку и шире развел ноги. Затем выдавил больше смазки, размазал часть по ладони, тут же скручивающими касаниями проходясь по стволу от головки до самого основания, а часть пальцами другой руки аккуратно втер в сфинктер и легкими, массирующими движениями стал разминать - чуть надавливая по краю, кружа, постукивая кончиком пальца, выглаживая, раскрывая. Я мычал сквозь сжатые зубы, сводя брови и комкая простынь, запрокидывал голову и поднимал бедра, чтобы полностью войти в его кулак, чтобы он обхватил меня еще крепче, а потом, подаваясь назад, старался насадиться на его пальцы. Ему самому должно было быть уже больно, но он, казалось, забыл об этом: не спешил, все так же не опуская внимательного взгляда, вдыхал открытым ртом, то и дело облизывал губы и двигал руками, безошибочно находя на моем теле правильные углы, нажимая на нужные кнопки, не задумываясь, распутывая переплетения судорожно стянутых нервов. Наконец он скользнул указательным пальцем внутрь, аккуратно и плавно, сразу на всю длину, и я мгновенно выгнулся навстречу, с бессознательным ликованием принимая его первое проникновение. - Ты такой… Я чувствую собственный пульс, - вдруг глухо проговорил он. - Посмотри на меня. С трудом приподнимая голову, я оперся на локти и постарался найти его взгляд. За плотной пеленой перед глазами, за ощущениями, которые рождали во мне его руки, его по-прежнему двигающийся палец, от ни с чем не сравнимого предвкушения того, что ещё совсем немного, ещё лишь несколько мучительно-сладких минут, и я наконец почувствую его член, вспомню, как он заполняет меня, как ходит внутри, как разрывает и склеивает воедино - за этим физическим и эмоциональным вихрем я почти ничего не видел: его лицо и глаза казались размытыми и далекими, синева светилась везде и нигде конкретно, и только голос - низкий, виолончельный, вибрирующий от возбуждения - только он звучал для меня отчетливо и ясно, как единственный во всей вселенной ориентир. - Какой ты шелковый, - продолжил он почти пораженно. - Какой же ты... Не переставая массировать член, он аккуратно вынул палец, а потом я почувствовал увеличивающееся давление: он ввел два, толкнулся пару раз, затем безошибочно нашел бугорок простаты. От этого меня тряхнуло и подкинуло вверх, я вскрикнул от острого удовольствия, и он успокаивающе погладил меня внутри. - Как же я по тебе скучал… Вытянув пальцы почти полностью, он вошел снова, но всего лишь на фалангу, словно дразня - я разочарованно простонал и, качнувшись на локтях назад, попытался насадиться сильнее. Затем он добавил смазки и толкнулся обратно, уверенно преодолевая сопротивление мышц. Вышел и вошел снова - так же резко и сладко. - Еще немного, еще совсем немного… сейчас... Он стал разводить пальцы в стороны наподобие ножниц, растягивая меня под себя, чередуя это растяжение с длинными оглаживаниями члена и ослепительными вспышками, которыми мозг взрывался каждый раз, как он постукивал по простате. В этот момент я, кажется, уже скулил и умолял, коротко и беспомощно всхлипывал, извиваясь под разрядами спазмов, острых на пике и медово-тянущих на спаде. Скользил по постели, то напряженно упираясь пятками, то обессиленно падая и мгновенно раскрываясь для него, впуская внутрь, пытаясь взять как можно глубже. Наконец он чуть отодвинулся, и я услышал характерный звук разрываемой фольги, треск латекса и ноты отдушки. В следующий миг он навис надо мной - я разглядел его лицо, его распахнутые глаза и влажно блестящие губы. - Я люблю тебя, слышишь? - было последнее, что я распознал, перед тем, как одним слитным движением он стал входить. На выдохе мы застонали оба, в голос, от невыносимого чувства заполнения друг другом, от того, как правильно это ощущалось, как логично и закругленно, как единственно возможно. Мы были больше не “я” и “он” - мы были “мы”. На двоих у нас снова была одна кожа, одна кровь, одно горло. Один живот и один член. Одно дыхание. Одно сердце. Не мое и не его - наше. Я слышал его биение - оно стучало в моей груди, отдавая в виски и веки, вторило эхом тяжелой и частой пульсации его члена. Он продвигался - медленно и плавно, сантиметр за сантиметром, раздвигая меня, раскрывая собой, и мое естество тут же обволакивало и сжималось вокруг него, будто вокруг найденной детали некогда разрозненного механизма. Войдя до конца, он замер, давая мне заново привыкнуть к нему, напряженно следя глазами, подставляя спину под мои судорожно сведенные пальцы и целуя самые уголки губ. Каждый раз первое проникновение неминуемо отзывалось болью, но если с другими боль была только лишь препятствием, неизбежным злом, которое надо переждать, перетерпеть, чтобы потом получить удовольствие, то с ним - с ним боль меняла свою природу и в мгновение ока перевоплощалась в острое ментальное наслаждение, самое главное доказательство его присутствия. Так что даже если за этой болью не следовало бы оргазма, все равно - этой боли я хотел, эту боль я приветствовал, за эту боль я жил. Постепенно тело привыкло, я открыл глаза и медленно выдохнул, давая ему знак. Он привстал на запястьях, всматриваясь в мое лицо, но не шелохнулся. У него подрагивали локти, лоб и виски влажно блестели, и, судя по тому, как он добела закусил губу, сдерживаться ему приходилось уже из самых последних сил. Когда ожидание стало болезненным и для меня тоже, я подался ему навстречу, чтобы прижаться как можно плотнее, приклеиться, вплавиться в его тело и просить - просить прекратить эту пытку предвкушением. Он понял меня без слов и тут же двинулся, выходя до половины, а потом скользя обратно. Срываясь по его плечам, мокрым от жаркого пота, уже не помня себя, я стонал в голос нечто среднее между “сильнее” и “пожалуйста”. Он так же бессвязно мычал что-то в ответ, изредка наклоняясь к моим губам, вылизывая их торопливым широким языком, а затем снова отстраняясь и зажмуриваясь так, что, казалось, ресницы пропадали под веками. На ощупь я стирал пот с его лба, он ловил мои пальцы, зажимал их губами и покусывал, огромным усилием все еще сдерживая себя, оттаскивая от края, по-прежнему качаясь в размеренном, плавном темпе. Я чувствовал каждую его клетку, как он ходил во мне, с каждым разом словно продвигаясь дальше, глубже, еще ближе к сердцу, и в какой-то момент это изматывающе-сладкое, буквально раздирающее скольжение стало невыносимым. - Пожалуйста... Однако вместо того, чтобы ускориться, он вдруг снова замер. Тяжело забирая воздух, облизал горящие губы и выдохнул: - Как в первый раз. Как в самый первый раз. Ты помнишь наш первый раз? Ты - мой, а я - твой. Помнишь?.. Посмотри на меня... От этих слов, от его надсадного голоса, от осознания того, что значила та ночь в моей жизни, от цикличности происходящего, от того, что я был привязан к нему раз и навсегда, сцеплен с ним - не только там, где его член входил в меня, а по всему телу, от головы до ног, внутри и снаружи - от этого меня прострелило спазмом, тряхнуло и бросило вперед, к нему. - Сейчас, - уже ничего не соображая, застонал я ему прямо в губы. - Сейчас… Пожалуйста, сейчас... Пожалуйста!.. Он сорвался сразу, словно только и ждал этого. За доли секунды ускорился и, высекая из меня искры, стал вбиваться что есть сил, жестко, яростно, глубоко. Окончательно теряя ощущение реальности, на голых инстинктах подаваясь навстречу, я подхватил его ритм, и нас мгновенно затянуло в гигантскую, бездонную воронку. Кончая, снова и снова повторяя мое имя, он забился, будто птица с пылающим оперением, заметался, запульсировал, опаляя меня изнутри, выжигая дотла, и от этой неуправляемой пульсации я выдохнул и не вдохнул, оглох и закричал - сразу за ним кончил сам, под грохот сердца выплескивая горячую сперму на живот. Рвано хватая воздух, он протянул руку и сомкнул пальцы вокруг моего члена, погружая их в белесые густые разводы. Я выгнулся, переломился пополам, открывая рот в безуспешной попытке сделать вдох, а затем рухнул на подушку. Через некоторое время он двинулся, намереваясь выйти, но я обхватил его руками и ногами, обвился вокруг, как спрут вокруг корабля. Тогда он расслабил запястья и локти и осторожно улегся мне на грудь. Я почувствовал, как его тряхнуло сладкой посторгазмической дрожью, словно плотная волна прокатилась по телу, а потом он обнял меня и затих. *** После мы лежали молча. Он закинул на меня ногу и прижимал к себе спиной. От него шло мягкое, ровное, оранжевое тепло, и в этом тепле таяли и растворялись все слова, что мы сказали или не сказали друг другу за последние месяцы. - Чему ты улыбаешься? - Я не улыбаюсь, - промычал он и тут же улыбнулся. - Я же чувствую. Приподняв голову, он зарылся лицом мне в волосы, сделал глубокий, расслабленный вдох. - Что ты здесь. Со мной. Это так реально и в то же время совершенно невероятно. - Что? Что мы сейчас здесь? - Да, - он сильнее сжал руки. - Что ты со мной. У тебя нет ощущения, что все это - только лишь сон? Я подтянул его ладонь выше и уткнулся в нее носом. - Не знаю, может быть... Я уже ничего не знаю. Может быть, и сон. - Тогда спи, - он поцеловал за ухом. - Спи. Мы проснемся завтра вместе, а пока… спи. - Ты тоже. - Хорошо. - И перестань улыбаться. - Хорошо, - он фыркнул. - Холм, я вижу тебя насквозь, - я вдохнул его запах с самой середины ладони и плотнее прижал своей к лицу. - Правда?.. Улыбка звучала в его голосе так явно, так открыто и заразительно, что я и сам не мог сдерживаться и улыбался тоже - ему в руку, беспричинно и бессмысленно, только потому, что улыбался он. - Правда. Так чему ты улыбаешься? Он хмыкнул и, чуть двинув пальцами, дотронулся до моих губ. Легко очертил контуры, поставил воображаемую точку в уголках. - Ты сказал, что влюбился в меня с первого взгляда. Прямо с самого первого - так и сказал. - Когда это? - притворно удивился я, подставляя его касаниям попеременно то лоб, то переносицу, то веки. - Сказал-сказал. И отпираться теперь бесполезно! - Не помню такого. - А я помню. И не только это, а много еще всего. - Неужели? - Угу... Еще - что ты без меня не можешь. Ничего не можешь: ни спать, ни есть, ни… Приподнявшись на локте, он заглянул мне в лицо. - Все еще футбол?.. - Все еще, - подтвердил я. - Вот, - он улегся обратно, повозился, удобнее пристраивая на мне ногу. - И футбол тоже - не можешь. Ничего не можешь. Без меня. - Мне кажется, ты что-то не так понял, Холм. Это совсем на меня не похоже, ты что-то путаешь… в силу возраста. - Кажется... Судя по паузе, он глубокомысленно закатил глаза к потолку, делая вид, что старается припомнить все детали. - Кажется, точная цитата звучит так: ”Моя жизнь наполнилась благодаря тебе”. И еще: “Мне без тебя никак, совсем никак”. - Холм... - И еще… - Холм. - И еще! Еще: “Ты всегда со мной, внутри и снаружи”. - Холм! - Да-да! - он навалился сверху, стал прикусывать загривок и щекотно бегать пальцами по бокам. - Ты так и сказал, не отпирайся! Я все запомнил! Я хохотал в голос, втягивая шею и путаясь в его руках и ногах. - Что ты запомнил?! Что ты мог запомнить, у тебя же памяти нет ни черта?! - Что надо - я все помню, - горделиво провозгласил он, напоследок звонко целуя мое плечо, а потом снова укладываясь на подушку. - Что надо. Например, что ты меня любишь. Что всегда меня любил. Что жить без меня не можешь. И что… я наполняю твой мир, да. - Холм, тебе сколько лет?.. - Когда как, - он фыркнул. - Но вообще-то много - особенно по сравнению с тобой. А что? - А то. В твоем возрасте пора бы знать, что нельзя верить всему, что люди говорят во время секса и в состоянии аффекта. - Да? - Да. - То есть ты был в состоянии аффекта? - Угу. - Потому что испугался за меня?.. Тело тут же дрогнуло и напряглось, стирая с губ улыбку и пережимая горло, пуская вскачь сердце. Он погладил меня ладонью по предплечью, оставляя на коже теплый, обволакивающий след. Я сделал неловкую попытку повернуться, но он словно почувствовал, чего мне будет стоить выдержать сейчас его взгляд - мягко удержал, обнял и дальше продолжал говорить в затылок, тихо и ласково. - Потому что думал, что я больше не вернусь? - Да. - Потому что ты меня любишь? - Да. - Потому что не можешь без меня? - Да. - Потому что ты - это я, а я - это ты? И одного нет без другого? - Да. - Потому что ты меня любишь, - повторил он, на этот раз не спрашивая, а констатируя. - Да, - выдохнул я. Он вдруг снова привстал на локте и потянул меня за плечо, на этот раз разворачивая к себе. Несколько секунд пристально, чуть напряженно вглядывался, потом его лицо посветлело, черты разгладились, от уголков глаз побежали знакомые лучики улыбки. - Не бойся, - сказал он. - Не бойся, я никому не скажу, что ты все это говорил… Что на самом деле в тебе происходит - я никому не скажу, не бойся. От этих его слов, от близости, от того, насколько он видел меня, как глубоко мог заглянуть, - от этого кровь моментально бросилась в голову, зашумела в ушах. Я окончательно смутился и постарался спрятать лицо, но он снова меня удержал. Нежно, успокаивающе погладил по щеке, а потом наклонился ближе и, как будто кто-то мог нас услышать, прошептал на ухо: - Это ничего... Ничего, что ты всего этого не говоришь, это неважно. Это только слова. Все слова, что ты не можешь сказать, я скажу за тебя. Слышишь?.. Самые банальные клише и самые важные фразы. Все, что ты не можешь сказать или сделать - я скажу и сделаю за тебя. Ты только дай мне знать, хорошо?.. Не в силах вымолвить ни слова, я только кивнул. Он кивнул вслед за мной, словно еще раз подтверждая сказанное. Затем потянулся к моим губам, но буквально в нескольких сантиметрах вдруг остановился. - Прости, что я ушел. - Прости, что довел до этого, - я обнял его за шею. - Простишь? - Я всегда тебя прощу. А ты - меня? - И я. Он мягко раскрыл мне рот и скользнул внутрь языком, сладко прошелся по всей поверхности, потерся кончиком о кромку зубов. И так же тихо и нежно, практически не прерывая контакта, пробормотал: - Хорошо. А теперь… в знак прощения… я тебя трахну. Не сдержавшись, я фыркнул. - Да-да, - продолжил он, все еще касаясь моих губ легкими, невесомыми прикосновениями, но уже вполне ощутимо прижимая пахом. - Ты слишком долго корчил из себя недотрогу, хотя на самом деле только и мечтал затащить меня в кровать. - Помнишь, что я тебе говорил про резюме, Холм?.. Красивое лицо и самомнение. Иногда просто самомнение. - За это ты заплатишь: приготовься. - Неужели? Он двинулся, и наши члены столкнулись, чувствительно заскользили друг вдоль друга по остаткам смазки. Я закрыл глаза и машинально подался бедрами. - Не… Неужели?.. - Угу, - пообещал он, опуская руку вниз и принимаясь оглаживаять головку. - Ты теперь так чудесно растянут, так что мы не станем тратить время на подготовку и любезности, не правда ли?.. Отдаваясь нарастающим ощущениям, я все же постарался хотя бы промычать что-то в ответ, но вышло крайне невразумительно. - Мы перейдем прямо к главному, а именно: я засуну в тебя член и трахну. Как ты любишь. Чтобы ты терял сознание. Чтобы слеп. Чтобы заходился в крике. А потом… Он закружил пальцами у входа, постукивая, поглаживая, дразня. Затем вошел на одну фалангу, вышел и добавил еще лубриканта. Вошел снова. - Постой-ка, - выгибаясь в попытке забрать глубже, проговорил я, - что значит “трахну”?.. - Ммм? Он продвинулся немного, слегка сгибая палец и внимательно за мной наблюдая. - Что значит... Как только он нашел правильный угол, меня тут же отбросило на подушку, сладко прорезало по всему телу. - Что… значит… “трахну”?! Что ты там говорил про… О, черт!.. Что ты говорил про “заниматься любовью”? Аккуратно вытащив палец, он приставил член к отверстию и слегка надавил, раздвигая края. Затем качнулся, перенося вес на вытянутые руки, опираясь ими на постель. - Ну... Я хотел произвести впечатление. - Да ты что?! - я подался бедрами вперед, надеваясь, но в последний момент он дразняще отодвинулся. - Угу, - он снова качнулся, потираясь твердой, налитой головкой, но по-прежнему не входя. - Мне нужно было придумать что-нибудь нетривиальное, чтобы скорее затащить тебя в постель. - И ты не нашел ничего более… Еще один пустой толчок по поверхности, и я непроизвольно застонал от разочарования. - Я вынужден был импровизировать. - Холм… - Ммм?.. - Я бы дал тебе прямо там, меня не надо было никуда затас... Он качнулся сильнее и на этот раз скользнул внутрь. Тело раскрылось охотнее, легче, принимая знакомое проникновение, но все равно не без дискомфорта. Я резко вдохнул и зажмурился, и он тут же замер. - Ты мог передумать, - проговорил он, уже слышимо задыхаясь, покачиваясь на подрагивающих руках и, судя по всему, борясь с острым желанием сорваться и одним движением задвинуть мне на всю длину. - Я должен был использовать все имеющиеся средства... было очень… важно… использовать… все средства... ты же понимаешь... - Понимаю… Я открыл глаза и длинно выдохнул, одновременно насаживаясь глубже: - Очень… понимаю… Потом подался вперед, к его груди, судорожно хватаясь за шею и плечи. - Скажи... Пожалуйста, скажи... - Что? - Что ты - это я, а я - это ты. Скажи. - Я - это ты, а ты - это я, - он прижался к моим губам, торопливо прошел языком и сразу же резко двинулся. Я застонал, теряя силу в руках, снова падая на подушку. - Так было и будет, - продолжил он, молниеносно набирая темп, яростно вбиваясь в меня, чеканя каждый звук. - Так. Было. И. Будет. Тело корежило, выкручивало, выгибало от его отрывистых и глубоких толчков, от четкого ритма, от невыносимо сладкого трения члена внутри. Я путался в простыни, упирался в матрас, пока он таранил меня, высекал на мне буквы, складывая их в слова. - Так. Будет. Всегда. В какой-то момент я вскрикнул, слепо шаря руками и окаменело запрокинув голову, словно в столбняке, и он тут же замедлился, перешел с рывков на медленное, тягучее, протяжное скольжение. - Еще, - простонал я. - Еще? - он легко качнулся вперед, вышел до половины. - Скажи еще… скажи за меня. Скажи, как я. Скажи... моими словами…. Он снова качнулся, чуть помедлил на входе. - Ti voglio bene. - Что... это значит?.. - “Я люблю тебя”. Ti voglio bene. /ti voljo bene/ Я тебя люблю… Из последних сил я дотянулся до его губ, припал к ним, как к источнику воды. Он погладил меня языком и опять качнулся. - Еще, - выдохнул я. - Еще? - Еще... Он двинулся снова - теперь резче. И еще раз, и еще, еще... - Еще! - Stai zitto e scopami ancora. - Что... - “Заткнись и трахни меня”. - Да! - я чувствовал приближение оргазма, и, судя по яростной пульсации, он следовал прямо за мной. - Еще!.. - Succhiami il cazzo… “Возьми в рот мой член”... - Твою же!.. - Ti voglio venire in bocca. “Я хочу кончить тебе в рот” - Не останавливайся... Пожалуйста, Холм… пожалуйста... - Ti prego. Пожалуйста. Ti prego. - Ti prego… - Послушный... умница... Теперь повтори. Повтори! Сам того не замечая, я сорвался в крик, и тут же болезненно-сладкими толчками сперма пошла по стволу, накапливаясь в головке под давлением, чтобы через несколько секунд выстрелить мне на грудь. - Ti prego, ti prego, ti prego... Ti prego!..