My fucking life with fucking you

Часы показывали пять. - Хорошо. Когда еще? - Что? - Когда еще ты мне врал? - я ущипнул его за бок, он дернулся и засмеялся. - Больше никогда. - Точно?! - Точно. - Ну ладно. Мы помолчали немного. Я лежал щекой на его груди, а он задумчиво водил широкой ладонью мне по плечу. - Ну, может быть, еще только раз, - сказал он затем. - Это когда? - Когда я согласился оставить тебя в покое после поездки. Не поднимаясь, я улыбнулся. - Я солгал тебе сразу, даже не задумываясь, - он соединил руки за моей спиной и сцепил пальцы в замок. - Я сказал и сделал бы все, что угодно, лишь бы ты согласился уехать. Я солгал тогда и солгал бы снова… и снова, если потребовалось бы. Твой номер телефона я не забыл бы, как не забыл бы и тебя, я не собирался даже пытаться. - А что ты делал бы, если бы мы возвращались домой так же, как и уезжали - порознь? - Не знаю. Но я что-нибудь придумал бы. - Что-нибудь? - Что-нибудь. Что угодно. Привязал бы тебя к себе скотчем в самолете, пока ты спишь, например. Я подложил ладонь под подбородок и посмотрел на него. - Спасибо, что хоть не наручниками приковал… - Я думал об этом, но… - он досадливо цокнул языком, - но наручники мне не дали бы пронести сквозь рамки секьюрити. - Твоя изобретательность не устает поражать. Тихонько хмыкнув, он потянул меня вверх, ближе к лицу. - Правда, давай вернемся. - Сюда? - Угу. - Ну… Давай попробуем. Мое первое знакомство с этим городом было, скажем, не самым гладким, но у меня доброе сердце, и я готов дать второй шанс… Он улыбнулся, напряг шею, поднимая от подушки голову, и несколько раз поцеловал меня отрывистыми, шумными поцелуями. - Мы выражаем тебе большую благодарность за второй шанс: я и Неаполь. - Нам всем нужны вторые шансы, - сказал я, снова укладываясь на него, вжимаясь крепче, набирая в легкие как можно больше его запаха. - Всем, и мне в том числе. - Тебе понравится, - пообещал он уверенно. - Ты здесь уже почти свой. Все знаешь, что и как. - Ага, конечно. - Конечно! Дорогу переходить - умеешь, футбол - любишь, лучшие рестораны - знаешь. Что еще?.. Я научу тебя всем самым непотребным ругательствам и неприличным жестам, чтобы ты мог выражать себя в полной мере, как привык. - А не пошел бы ты, Холм... - Vaffanculo. - Чего? - Vaffanculo. “Да пошел ты” - vaffanculo. - Vaffanculo! - Молодец, - громко фыркнув, похвалил он. - Немножко поработать над произношением, и сойдешь за местного. Тут можно еще добавить жест, чтобы закрепить эффект. - Какой? Он сжал кулаки и резко ударил правым по левому локтю, тут же сгибая руку, имитируя встающий член. - Ну надо же!.. Какой в тебе потенциал! - Sei uno stronzo, - ответил он, улыбаясь от уха до уха, а потом повторил громче и по слогам: - Stron-zo. - А это что значит? - Значит, что ты говнюк, вот что значит. - Ясно, - я показательно вздохнул, всячески изображая смирение. - Это все или будет что-то еще, столь же глубокомысленное?.. Впрочем, зная тебя... - Vieni a baciarmi (Иди и поцелуй меня). *** - Помнишь, ты спрашивал про родителей - были ли они здесь счастливы?.. Я снова полулежал спиной на его груди, и он снова покачивал меня из стороны в сторону, как на мелкой волне. - Помню. - Мне было, наверное, семь… может, чуть больше, - немного помолчав, продолжил он. - Я проснулся как-то ночью - захотел пить. Нана обычно оставляла воду на тумбочке, но в тот раз, видимо, забыла. Я встал и пошел на кухню, а в гостиной увидел отца и маму: они танцевали под какую-то мелодию, которой я, конечно, никогда не слышал. Знаешь… Это, должно быть, прозвучит странно, но, мне кажется, дома я никогда не видел родителей по-настоящему счастливыми. А вот здесь, в Неаполе... Здесь все менялось. Мы покидали Осло в общем и целом чужими друг другу людьми, а здесь как-то неожиданно становились… семьей?.. Наверное, да - семьей. Здесь отец как-то смягчался, что ли. Смотрел на меня по-другому, не так требовательно, словно самого факта моего существования для него было достаточно. И в те дни, когда они были дома - мама и отец - тогда у меня было все: и родители, и бабушка, и лучший друг. Чего еще желать, правда?.. Я улыбнулся и погладил его по щеке. Он наклонил голову и чуть прикрыл глаза, с благодарностью принимая эту простую ласку. - Почему ты никогда мне ее не ставил? - Песню? Не знаю, - он пожал плечами. - Как-то не приходилось, мы все время были чем-то заняты. Продолжая обнимать меня одной рукой, он дотянулся до телефона. Нажал на кнопку воспроизведения, а потом снова обвился вокруг меня, по привычке чуть покачивая и еле слышно подпевая там, где помнил слова. https://www.youtube.com/watch?v=iyA3GntCNHI Senza fine (Бесконечно) tu trascini la nostra vita (Ты движешься вперед) senza un attimo di respiro per sognare (Без передышки на мечту) per potere ricordare quel che abbiamo già vissuto (Не помня того, что мы уже прожили) Senza fine (Бесконечно) tu sei un attimo senza fine (Ты - бесконечное мгновение) non hai ieri, non hai domani (Без прошлого и будущего) tutto è ormai nelle tue mani (Все в настоящем, в твоих руках) mani grandi (В твоих больших руках) mani senza fine (Бесконечных руках) Non m'importa della luna (Мне не нужна луна) non m'importa delle stelle (И не нужны звезды) Tu per me sei luna e stelle (Ты для меня - и луна, и звезды) tu per me sei sole e cielo (Ты для меня - и солнце, и небо) tu per me sei tutto quanto (Ты - это все) tutto quanto voglio avere (Что мне нужно) Senza fine (Бесконечно) tu sei un attimo senza fine (Ты - бесконечное мгновение) non hai ieri, non hai domani (Без прошлого и будущего) tutto è ormai nelle tue mani (Все в настоящем, в твоих руках) mani grandi (В твоих больших руках) mani senza fine (Бесконечных руках) Non m'importa della luna (Мне не нужна луна) non m'importa delle stelle (И не нужны звезды) Tu per me sei luna e stelle (Ты для меня - и луна, и звезды) tu per me sei sole e cielo (Ты для меня - и солнце, и небо) tu per me sei tutto quanto (Ты - это все) tutto quanto voglio avere (Что мне нужно) Senza fine (Бесконечно) - Хорошая песня, - сказал я, когда мелодия отзвучала. - Да, - он потерся носом о мой затылок, глубоко вдохнул. - Хорошая. Но я очень редко ее слушал с тех пор. - Почему? - Даже не знаю… Может, потому, что она всегда напоминала мне, что мой дом - тот настоящий дом, где человек счастлив и куда спешит в конце дня, - это очень временное понятие. Со сроком годности до предпоследней недели перед началом школы, когда мы возвращались в Осло. - Мне жаль, что так было, Холм… Правда, очень жаль. - Ничего, - он улыбнулся. - Это все в прошлом. Я привстал на запястьях, развернул к нему голову и поцеловал. - Теперь твой дом в Осло. - Да. - Со мной. - Да, - он заулыбался шире. - Теперь - да. Еще раз поцеловав его напоследок, я лег обратно - обнял и снова устроился головой на груди. Некоторое время мы молчали, он гладил где-то у затылка, неспешно перебирая волосы, протягивая пряди сквозь пальцы. - Чем ты будешь заниматься? - спросил я затем. - Да, мы уже говорили об этом, но все же. - Чем?.. Буду искать. Что-нибудь подходящее: не голливудский блокбастер, но во всей Норвегии должна все же найтись для меня работа!.. Как ты думаешь? - Разумеется! Работа, которая тебе по душе, которую ты очень хочешь, - вот увидишь: обязательно найдется! - Иногда, знаешь, - задумчиво продолжил он, - иногда трудно сказать, чего на самом деле хочешь. Мне казалось, что раньше я знал… Бежать быстрее, прыгать выше, дальше. Бежать, добираться до цели - и бежать снова. Мне казалось, именно этого я хочу. Так странно... - А теперь? - Теперь… Не скрою, мне по-прежнему хочется, чтобы меня заметили - отрицать это было бы лицемерно. Увидели, разглядели, что ли… Среди сотен других. Всем этого хочется на самом деле, все об этом мечтают. - Разве мечтать о таком - это плохо? - пробормотал я, потираясь о него щекой, мимолетно целуя теплую кожу. - Нет, мечтать - это неплохо. Даже очень хорошо. Все дело в том, какую цену ты готов заплатить за свои мечты - только в этом. И та цена, которую я заплатил за этот год - нет, она слишком высока для меня. Слишком... Я не хочу больше бежать. Я выбираю больше не бежать. - И что же ты хочешь делать тогда? - Я выбираю идти, - подумав, ответил он. - Просто идти. Молча. Идти молча рядом с тобой. Крепче обнимая его - так, чтобы между нашими телами не осталось ни миллиметра расстояния, я пробормотал: - Ничего у тебя не получится. - Почему? - “Молча”? Серьезно?.. Холм, да у тебя же рот не закрывается ни днем, ни ночью! Он фыркнул, и мягкой, прохладной россыпью сверху тотчас брызнула синева. - “Идти молча”... как же, - я уткнул лицо в излучину его шеи, дотронулся губами до вздрагивающей жилки. - Ты же затыкаешься, только когда у тебя член во рту, что я - не знаю, что ли?! - С членом во рту неудобно разговаривать, это правда, - улыбаясь, признал он. - А кроме того, твой член слишком хорош, чтобы отвлекаться. Широким жестом я откинул одеяло и оценивающе себя обозрел. - Ничего не могу сказать: ты снова совершенно прав. Чтобы два раза подряд - это, конечно, просто чудо, но да: ты прав, он слишком хорош. - Наглец! - он засмеялся, молниеносно повалил меня на спину и навис сверху, целуя беспорядочно, куда мог дотянуться, мокро и щекотно, так что уже через пару секунд я хохотал вместе с ним. Когда он наконец улегся, я протянул руку и стал гладить его по лицу. - Неважно, чем ты будешь заниматься. Главное, чтобы тебе это нравилось. Чтобы ты был счастлив и… И чтобы нефтяного фонда Норвегии хватило на закупку в розничные сети достаточного количества апельсинового и абрикосового джема. - Я люблю клубничный, - он изогнул бровь и капризно надул губы. - Боюсь, приятель, излишества нам не по карману. - Разве ты у нас не сынок богатых родителей? Он поймал мой палец, ласково лизнул подушечку, а потом втянул его в рот. Пососал и осторожно прижал зубами. - I’m not rich, I’m comfortable*, - вспомнил я расхожую фразу, на что он не преминул хмыкнуть. Я продолжил: - Но в любом случае тут тебе ничего не светит. Родители помогают, конечно, но о роскоши вроде клубничного джема даже речи не идет. Поводив по потолку глазами, словно размышляя, он снова облизал мой палец, выпустил его, а потом решительно кивнул: - Я поговорю с твоими родителями. Скажу, что это для меня - мне отказать они не смогут. В этом нет никаких сомнений. - Неужели никаких? - показательно изумился я. - Абсолютно. Твои родители от меня без ума, это и ежу понятно. - Ну раз и ежу… - Ага. Особенно мама. Да и отец, что скрывать. Мы решили тебе не говорить, чтобы ты не ревновал, но теперь уж что... Я рассмеялся, и он вслед за мной. Потом провел ладонью от плеча вниз, переплел наши пальцы. - Когда мы… Когда я уехал, - сказал он вдруг, - что ты им сказал? - Правду, - я поднял на него глаза. - Что тебя больше нет. - А они?.. - Они… Они сказали, что все образуется. Что время… Что рано или поздно все образуется. Он перелег на мою подушку и прижался ко мне лбом. - Знаешь… Это ничего, если ты не захочешь, чтобы я туда приходил. Я пойму, правда. Может быть, со временем… Если ты захочешь. От этих его виноватых слов, от какого-то стыдного шепота, у меня резко запершило в горле, защипало под веками. Я сглотнул и на секунду зажмурился, прогоняя невесть откуда взявшиеся слезы. Отодвинулся, чтобы видеть его лицо, и сказал: - В воскресенье, Холм. В следующее воскресенье на обед мясо… или рыба. Или курица. Или макароны с сыром и сосисками… - Хорошо, - синие глаза потеплели. - … и ты пойдешь туда, как миленький… - Хорошо, - он осторожно провел кончиком пальца по щеке вниз, оставляя на коже остывающий влажный след. - … и будешь есть молча… - Да, - уголки губ дрогнули и поползли вверх. - … и говорить, когда тебя спрашивают… хвалить еду и необычно теплую зиму… - Хорошо. - … и не пиздеть, как это обычно бывает... - Хорошо, - он наконец улыбнулся - ласково и тепло. - Хорошо, хорошо... Хорошо. Я поднял руку и тыльной стороной ладони вытер под носом. - А потом мы пойдем домой, - мне следовало бы замолчать, но отчего-то я не мог остановиться и продолжал говорить, беспомощно прислушиваясь к тому, как с каждым словом все сильнее дрожит голос. - Потому что утром мне в школу, а потом на репетицию. Это ты можешь спать до обеда, а кому-то приходится работать!.. И учти, что китайской забегаловки на углу уже нет, есть только через три квартала, и вот те роллы, которые тебе нравятся - они их не делают, я... случайно узнал, а в ту, старую, я каждый раз ехать не могу, это надо менять два автобуса, и... Он порывисто двинулся, выше натягивая одеяло, кутая меня в него почти по самую макушку, обвивая руками, прижимая к груди. Обнимая, нашептывая в самое ухо и обнимая, обнимая… - Я люблю тебя, слышишь?.. Я так тебя люблю... *** - Знаешь, что мне хотелось бы попробовать? - Ммм? - Фотографию. - Правда? - Ну. - И что бы ты фотографировал? - Помимо тебя?.. - Меня?! - Конечно, - он улыбнулся. - Почему тебя это удивляет? - Не надо меня фотографировать, - я замотал головой. - Почему? - все так же улыбаясь, он поднял брови. - Потому что… Потому что это глупо! Фотографируй лучше… Не знаю, кошек каких-нибудь. - Я собак люблю. - Вот и давай - собак. - И панорамные виды. - Их тоже. - И растения всякие. - Давай. - И еще насекомых - божьих коровок, например. - Отлично. Фотографируй божьих коровок. - И тебя. - И меня… Нет, постой! Я не то имел в виду!.. Он засмеялся и мелкими поцелуями стал покрывать мое лицо. - Я серьезно, Холм! - я делал вид, что отворачиваюсь, на самом деле подставляясь еще больше. - Даже не думай! Я не люблю фотографироваться! Я вечно получаюсь с таким лицом… Не смей, слышишь?! - Не переживай, я буду снимать тебя исключительно исподтишка, чтобы ты не успел подготовиться!.. Спонтанность - главный ключ к успеху, все так говорят. Давай начнем прямо сейчас - чего откладывать?! Не давая мне опомниться, он тут же дотянулся до телефона. Я рванулся, стараясь перехватить его в воздухе, но не смог: смеясь, он отводил руку и ловко уворачивался. - Холм! Я кому... - Ты не смотри в камеру, так будет естественней!.. - Холм, блять!.. - Хорошо-хорошо, - он дал мне вытащить телефон из своих пальцев и отбросить в изножье кровати. Потом снова фыркнул - уже напоследок, негромко - и улегся сзади. - Не надо так нервничать… котеночек. - Какие у тебя все же длинные ручищи… Я перекинул его ладонь себе через пояс и сцепил на животе со своей. - … это же просто немыслимо! - Это чтобы везде тебя достать, - немедленно промурлыкал он, прикусывая загривок. - Всегда и везде. Везде и всегда. - Хорошо, - пробормотал я, закрывая глаза и улыбаясь. - Это хорошо. Некоторое время он молчал, а потом сзади послышалось: - Знаешь, я тут подумал… - Я заинтригован. - Как с тобой трудно, - он нарочито вздохнул. - Ну и о чем ты подумал? Опять пошлятину какую-нибудь? - Не совсем, - сказал он, а потом добавил: - Хотя и это тоже. Я хмыкнул. - Нет, на самом деле я подумал: почему бы не попробовать что-то другое? - В каком смысле? - Что-то, чего я не делал раньше. - Например, что? - Например… даже не знаю, - он вздохнул. - Хотелось бы все же что-то вроде… - Слушай! - меня вдруг осенило. - А что если тебе попробовать себя на телевидении? - На телевидении? - Да, а что?! Мне кажется, идея неплохая. Да что там - отличная идея! - Ты думаешь?.. - Конечно, - я сел и развернулся к нему лицом. - Почему нет?.. Вдруг тебе понравится? Не кино и не театр - что-то другое. Он задумчиво потер подбородок. - Черт его знает… Может быть... - Это, - в голове вспыхнула еще одна лампочка, - или, например… Тебе же нравится фотографировать, да?.. - Ну в общем, да. Всегда нравилось. - Тогда, может, тебе попробовать себя не перед камерой, а… за? - За?.. - Вот именно: за. Помнишь, на съемках, если не было твоей сцены - ты всегда торчал у камеры, и тебе, кажется, это нравилось… - Да, вполне, - он мельком глянул в потолок, припоминая те ощущения - И к твоим идеям прислушивались, - продолжил я, заглядывая ему в глаза, стараясь заразить энтузиазмом, - может, не на сто процентов, но все равно... Все эти ракурсы, удачные углы - я помню, как вы это обсуждали. У тебя не было никакого операторского опыта, но, должно быть, были какие-то неплохие идеи - раз тебя слушали! - Ты думаешь?.. - Конечно! Так почему бы не попробовать?! Пойдешь учиться, но параллельно можно что-то подыскивать, набираться опыта. Не знаю, может, какие-то малобюджетные проекты… Подвернется что-то в кино - замечательно. Нет - попробуешь телевидение. Вдруг это именно то, что тебе нужно? Улыбаясь, он протянул руки, и я тут же нырнул в привычное теплое кольцо. - Мне кажется, ты все отлично придумал, - прошептал он, обнимая меня, укладывая рядом. - Спасибо. Какое-то время затем мы лежали молча, смотрели друг на друга, и без всякой причины я улыбался. Улыбался, улыбался, улыбался. Я просто не мог остановиться. А потом совершенно неожиданно спросил: - Кстати, что случилось с твоим вторым проектом? Тот сериал - его исландцы продюсировали, кажется? Ты сказал, что он заморожен. Это уже окончательно или все еще может получиться?.. Он покачал головой. - Нет, там уже ничего не получится. - Почему? - Ну… Я немного повздорил с продюсером. - Повздорил - это как? - Как обычно. Как это обычно происходит, - он как-то странно помедлил, словно затрудняясь подобрать слова, ощутимо подобрался. - Он… В общем, я дал ему понять, что весьма невысокого мнения о нем лично. Я был тогда немного не в себе, вот и получилось, что... Давай не будем об этом. По крайней мере, сейчас. Ему было явно некомфортно вспоминать ту историю - что бы там ни произошло, и я не стал настаивать. В конце концов, у меня самого были моменты, в которые я поклялся никогда его не посвящать - просто потому, что не знал, как потом буду смотреть ему в глаза. Поэтому я коротко кивнул и поинтересовался: - А отсосать не предлагал? Он распахнул глаза в изумлении и замер. - Что, прости?.. - Я спрашиваю, - повторил я, - отсосать не предлагал? Так, чтобы на весь зал? - Эээ… Нет… - Не говорил ему на людях, что он к тебе придирается? Потому что он старый сморщенный хер, у которого всей в жизни радости - только дрочить на молоденьких мальчиков? - Нет… Это ты к чему?! - он привстал на локте и навис надо мной. - На колени к нему не садился? - продолжил я со всей невозмутимостью, на которую только был способен. Вглядываясь в меня по-прежнему пристально, недоверчиво, он все же не удержался и фыркнул: - Ты теоретически спрашиваешь или мне следует начать беспокоиться?.. Давая ему понять мое очевидное превосходство в этом вопросе, я снисходительно поднял брови. - Ну, если в будущем тебе понадобятся способы эффектного похеривания стоящих проектов и первоклассных предложений, то можешь воспользоваться моим, запатентованным. Несколько секунд он молчал, видимо, силясь представить описанную сцену в красках, а потом запрокинул голову и в голос захохотал: - И как все это закончилось? - Как… Скажем, у нас с Арнфинном теперь особая связь. Ни у кого нет такой связи, как у нас с ним. И тебе, приятель, нет смысла даже стараться повторить подобное, извини. - Твой характер! Твой отвратительный характер!.. Он целовал меня в лоб, потом в нос, потом поочередно под глазами, потом еще где-то... Из меня вырывалось какое-то глупое хихиканье - я и сам не знал, что способен издавать такие звуки. И, наверное, в другой момент я смутился бы, может, даже покраснел, но, по правде говоря, сейчас мне было так хорошо, что сопротивляться и делать вид не было никакого смысла. Мне хотелось жмуриться, подставляться его губам и хихикать. Наверное, я сошел с ума, но если и так - сойти с ума от счастья было удивительно приятно. Гораздо приятнее, чем от одиночества и боли - гораздо. - Еще скажи, что ты не знал! - Знал, конечно, знал! - смеялся он. - Но все равно: каждый раз это поражает меня, как в первый. - Знаешь, - почему-то пришло мне в голову, - я тоже раньше думал, что знал тебя… Он резко затих. - … но теперь понимаю, что это совсем не так. - Ерунда! - Нет, правда. Вот, например, фотографировать: я и понятия не имел, что тебе это нравится. Все еще молча он смотрел на меня, должно быть, раздумывая, что сказать. Я улыбнулся и погладил его по спине - успокаивающе, медленно, давая понять, что ему нечего беспокоиться. Он почувствовал это: выдохнул, ощутимо расслабился, лег рядом. - Я даже не подозревал. - Ну и что? Это же просто хобби, ничего серьезного. - Что еще ты любил делать? В детстве, например? - Не знаю, - он пожал плечами. - Ничего особенного. Во мне не было ничего особенного, и любимые занятия у меня тоже были, как у всех. - Не говори так, - сказал я. - Как? - Что в тебе не было ничего особенного - это неправда. - Неправда? - он улыбнулся. - Неправда, - повторил я так твердо, как только мог. - Неправда. Он снова улыбнулся - ласково и тепло: благодарно, - затем потянулся ко мне и поцеловал. Откинулся на подушку, задумчиво пожевал губу, фыркнул. - Тогда… Не знаю.. Одно время мне нравились шахматы, но играл я средне. А поскольку играл со мной только Даниэле, а он никогда не поддавался, то выигрывал я редко. Поэтому, как ты понимаешь, мне это довольно быстро надоело. - Ладно: шахматы, - я протянул руку и стал пропускать сквозь пальцы мягкие прядки за ухом. - А еще что? Лего?.. - Конечно - как всем детям. - Рисовать? - Не так чтобы сильно, - подумав, ответил он. - Когда я был совсем маленьким, мы с Наной рисовали по точкам - вот это мне нравилось. - Ты говорил, да. - Там был такой момент… Неожиданности, что ли. Сюрприза. Когда на первый взгляд - полный хаос, ничего не понятно, не представляешь, с какой стороны подступить. Какое-то нагромождение цифр - да это же никому не под силу разобрать!... А потом начинаешь, и все постепенно проясняется, обретает знакомые очертания - и вот уже перед тобой птица или кораблик, или гитара, или гребень волны. Начинаешь с единицы... Поставив точку в центре моего лба, он осторожно повел пальцем линию до правого глаза, невесомо коснулся века. - Потом два… - Два, - я закрыл глаза. - … потом три... Палец снова двинулся и через переносицу перешел на левую сторону, покружил, едва касаясь кожи под глазом, перебрался к крыльям носа, задержался на кончике. - … четыре… Не открывая глаз, я улыбнулся, и он щекотным движением очертил мой рот. - … пять… Затем наклонился и поцеловал, коротко и дразняще дотронулся языком до уголка, медленно и сладко лизнул губы. Я машинально сглотнул и задышал чаще. - … шесть... Скользнув пальцами к уху, он легко потер мочку, а затем наклонился и взял ее в рот. Ласково пососал и осторожно прижал зубами, провел языком сначала по изгибу раковины, а потом по шее, обозначая напрягающуюся жилу. Поставил точку в месте пульсации. - … семь... Поднялся на локти и прижался к ямочке между ключицами - уже не расслабленно и податливо, а напряженными, жадными губами, выдающими его собственное возбуждение лучше, чем постепенно наливающийся и жмущийся к моему бедру член. - … восемь… Вытягивая линию от плеча к локтю, погладил тонкую кожу на сгибе - я рефлекторно отдернул руку, но он тут же вернул ее на место, нежно и одновременно твердо прижал к постели, - … девять… затем спустился вниз к запястью, нашел нить пульса, положил на него пальцы и снова прижал, впитывая биение подушечками, - … десять... вернулся к плечу и самым кончиком языка, оставляя влажную холодящую дорожку, жаляще прошел по груди, - … одиннадцать... облизал левый сосок, и я с шумом втянул воздух, непроизвольно прогибаясь навстречу, - … и двенадцать... царапнул зубами правый, тут же лизнул и подул. Перебирая пальцами, пересчитал ребра, - … тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… тыльной стороной ладони провел по животу, - … шестнадцать… и остановился на впадине пупка, - … семнадцать. Когда по дорожке паховых волос - то припадая губами, то широко проходясь языком - он спустился ниже, я развел колени и нетерпеливо подался бедрами вперед. Однако вместо того, чтобы сделать то, на что я ему так красноречиво намекал, он остановился и завис, покачиваясь на руках, упертых в постель. Я поднял голову и нашел его насмешливый взгляд. - Восемнадцать, Холм. Восемнадцать! Он фыркнул и, намеренно минуя пах, сполз к самому изножью кровати. Отрывисто дотронулся языком до чувствительной точки между большим и вторым пальцем правой ступни - раз, другой, третий. - Восемнадцать. - Это не восемнадцать, - разочарованно простонал я. - Восемнадцать не там, восемнадцать выше... - Художнику виднее, - низко и бархатно промурчал он, мимолетно оглаживая кожу внутреннего бедра. - Восемнадцать. Я привстал на локтях, сквозь все более нарастающее возбуждение наблюдая, как он пунктирно целует кожу, невыносимо медленно продвигаясь по подъему. - Девятнадцать… Он потерся кончиком носа о щиколотку, - … двадцать... а затем, слегка надавив на сустав, распрямил мне ногу и, держа ее на весу, поцеловал совсем рядом с коленным сгибом. От нового разряда, стрельнувшего прямо в пах, меня тряхнуло. Весьма довольный произведенным эффектом, он хитро глянул на меня снизу вверх и тут же закружил под коленом кончиками пальцев: - Здесь? - Что? - мне потребовалось приложить усилие, чтобы снова найти его взгляд и понять, что он имеет в виду. - Здесь у тебя такое нежное и чувствительное местечко?.. - Не останавливайся, Холм, - пробормотал я, кусая губу, чтобы не добавить “пожалуйста”, - а то забудешь, на чем остановился - придется начинать все сначала. В твоем возрасте память уже не та. Он хмыкнул, коротко лизнул тонкую кожу, затем прижался губами плотнее, - … двадцать… и стал ласкать языком. Кровь перекатилась по паху густым горячим комком, член дернулся и заныл, исторгая первую каплю. Я застонал, рефлекторно пытаясь отдернуть ногу и одновременно подкидывая бедра. - Тихо, - плотно окольцовывая пальцами щиколотку, он удержал меня на месте. - Лежи тихо. Затем положил ногу себе на плечо, успокаивающе погладил голень и провел линию вверх до сгиба между бедром и ягодицей. - Двадцать один… Перебирая ладонями по кровати, по-кошачьи выгибая спину, он медленно опустился и улегся между моих ног. В паху опалило, я вцепился в простынь и замер. - … двадцать два... Он лизнул чувствительную кожу мошонки - и меня мгновенно выгнуло дугой, - … двадцать три… двадцать четыре... провел кончиком языка по яичкам - и я задышал хрипло и шумно, комками забирая воздух, изнывая от нетерпения, - … двадцать пять… поцеловал основание члена, а потом, остро касаясь языком, стал продвигаться вверх по стволу: - ... двадцать шесть.. семь… восемь... Под конец, дразняще лизнув уздечку, - … двадцать девять… он снова замер, обдавая туго натянутую кожу головки влажным, горячим дыханием. - Ну?! - в голос простонал я, до треска натягивая простынь в кулаках. - Ну?! - Попроси… Я взлетел над подушкой и возмущенно на него уставился. - Ты, блять, издеваешься?! Опять?! - Попроси меня, - повторил он низким, тягучим голосом, призывно облизывая губы и дразняще касаясь подушечкой пальца уже полностью раскрытой щели. - Ну же… - Холм! Мне, блять, каждый раз?!. Да пошел ты!.. Слышишь?! Пошел ты на... Не замечая моей брани, он нарочито медленно засунул палец в рот, облизал его и снова закружил по багровой от притока крови кожице, выглаживая и чуть постукивая - от этого слова застревали в горле, и меня предсказуемо выгибало до хруста в позвоночнике. - Я так люблю, когда ты такой... на грани… когда ты сделаешь все... я отдал бы, что угодно, лишь бы ты вот так дрожал... и умолял… чисто… высоко… как в церкви… как на сцене… тебе бы такой номер… я купил бы все билеты… мы поставили бы кровать… и я сидел бы в зале… в пустом, темном зале, один… и слушал бы твой голос… Я снова мучительно застонал, закрывая глаза и падая на спину. - Давай, ну же… - он наклонился и навис над головкой. - Ты же хочешь... Я вижу, как сильно ты хочешь… Попроси меня... - Ты мне за это заплатишь!.. - Да, - покладисто согласился он, собирая во рту слюну и выпуская ее сквозь губы, протягивая к захлебываюшейся от нетерпения плоти прозрачные, дрожащие нити. - Потом - все что ты захочешь, но сначала… Сделай это для меня, ммм?.. Покажи... Как сильно ты меня хочешь… - Пожалуйста... - Пожалуйста - что? - Пожалуйста, Холм... - Скажи, - почти неощутимо он дотронулся губами до ствола, потом отстранился снова. - Скажи, чего ты хочешь... - Холм… - Ммм?.. - Пожалуйста, - я сглатывал сухим горлом, облизывая мгновенно пересыхающие губы, подрагивая от спазмов, уже плохо соображая, чего именно он от меня ждет, что я должен сказать, чтобы эта пытка наконец прекратилась. - Взять тебя в рот? - услужливо подсказал он. - Да… пожалуйста... - Скажи, - он обвел головку языком по кругу, коснулся кончиком дырочки уретры, пощекотал ее, приласкал. - Пожалуйста, - простонал я, из последних сил приподнимаясь, слепо вглядываясь туда, где должны были быть его глаза, - возьми его в рот. Возьми мой член в рот. - Ты хочешь кончить? - Да... - Для меня? - Да... - Скажи это. - Для тебя. Только для тебя. Всегда - для тебя. Пожалуйста... Более не мучая, не затягивая, без изматывающих ласк и вступлений, он тут же насадился до упора, плотно сомкнул губы и сразу взял сильный, уверенный темп. Я упал на подушку, выкручиваясь в его руках, бесконтрольно подбрасывая бедра, сжимая его волосы в кулаке, вскрикивая каждый раз, как он резко соскальзывал широким языком по стволу и ударялся горлом. Я держал его голову, хотя он и не старался отклониться, и, подстраиваясь под его ритмичные покачивания, с силой выстанывая на выдохе “да” и “пожалуйста”, отрывисто толкался в его мягкий, сосущий рот, с каждым движением приближаясь к разрядке. Когда раскаленные капли под веками вытянулись в непрерывные ливневые потоки, а член налился распирающей тяжестью - в этот момент что-то толкнуло меня изнутри: я собрал невесть откуда взявшиеся силы, вцепился в его плечи и оттолкнул. - Что?! - воскликнул он испуганно. - Тебе больно?! Тяжело дыша и тараща глаза, я замотал головой. - Что-то не так?.. Я схватил его за руку и потянул на себя. Безотчетно повинуясь этой внезапной настойчивости, он послушно приблизился, нашел мои губы и осторожно проник в рот. - Что с тобой? Как ты хочешь?.. Скажи мне, я сделаю... Вместо ответа я похлопал по кровати рядом с собой. Секунду он хмурился, соображая, а потом недоверчиво улыбнулся. - Серьезно?... - Ложись, - просипел я, стараясь чуть выровнять дыхание и одновременно пережимая себя у основания члена. - Теперь моя очередь… учить тебя языкам. Он негромко фыркнул, поднялся выше и облокотился на изголовье. Бездумно запустил пальцы мне в волосы, “прочесал” несколько раз. - Я люблю твои волосы, - проговорил он тихо, словно самому себе, прикрывая глаза. - Я по ним скучал. - Очень жаль, - я сполз ниже, устраиваясь у него между ног. - Я намерен от них снова избавиться. - Правда? - Как только закончится сезон, - я провел рукой по стволу, а затем языком прочертил линию от основания вверх. - Да, - выдохнул он, нетерпеливо подаваясь бедрами. - Что - да? - Да... Как ты скажешь. Как ты… Мне все равно... Я снова двинул сжатыми пальцами, с оттягом, одновременно забирая в рот самый кончик головки, придерживая ее языком и потирая о небо. Он инстинктивно сжал пряди в кулаке, словно придавая себе опору, и откинул назад голову. А потом забормотал еле слышно, вымученно, из последних сил сопротивляясь телу, борясь за контроль: из упрямства, из желания сохранить сознание или, может быть, из страха вдруг проснуться и обнаружить, что все это ему просто приснилось. - … все равно, с волосами ты или без… как ты одет, как выглядишь - мне все равно... Главное - что это ты, что ты рядом, что я вижу тебя - наяву, а не во сне.. что могу дотронуться… Главное - что это твои глаза, я падаю в них каждый раз - как в летнюю листву, с разбега, я... - Эй, - я повел рукой его по груди, успокаивающе погладил по животу. - Что? - он заметно вздрогнул и осекся. - … не говори ничего. Все хорошо. Я взял его в рот сразу до конца, не дразня, и с протяжным низким стоном он тут же изогнулся на кровати, свел брови и рвано задышал. Оглаживая головку, выласкивая ее, чтобы тут же насадиться до упора, я ощущал, как его крупный, плотный, налитый кровью член заполняет мне горло. Как набухают и змеятся под тонкой кожицей вены, как он тягуче пульсирует у меня во рту, как на языке растекаются сладко-соленые капли и в нос ударяет острый мускусный запах. Придерживая его за бедра, иногда я открывал глаза и видел, как он кусает костяшки пальцев, чтобы не кричать от наслаждения, как его голова мечется по подушке, как путаются и прилипают к взмокшему лбу волосы. Как, добела сжимая пальцы, он цепляется за изголовье кровати. Очень скоро его член окаменел и стал подрагивать в предоргазменных спазмах, давая понять, что он совсем близко. Тогда я осторожно снялся, взял его за руку и потянул на себя. - Поднимись. Пару секунд он смотрел перед собой совершенно пустым взглядом, бездумно, кукольно моргая, а потом, неловко опираясь на ослабевшие руки, встал и повернулся спиной. - Вниз, - хрипло приказал я, надавливая ладонью между лопаток. Он судорожно вздрагивал, но все же послушно опустился, уперся головой в локти. Я раздвинул ягодицы и дотронулся губами до сомкнутого колечка ануса - он протяжно замычал, инстинктивно поднимаясь, выгибая поясницу и откидывая голову, но я опять надавил ему на спину, и он снова прижался грудью к постели. Я кружил языком, вылизывал кожу, чуть прикусывал, прижимал губами, потом снова широко мазал языком, снова прикусывал, дотрагивался короткими жалящими прикосновениями. Он глухо выстанывал что-то, какие-то неразличимые слова, комкал подушку и, судорожно вытягивая руку к изголовью, царапал простынь. Поцеловав напоследок припухшее отверстие, я выдавил на пальцы смазку, а затем сунул руку ему под живот и обхватил член - тяжелый, бордово-красный от прилива крови, горячий и нетерпеливо подрагивающий. Скользя по стволу вверх и вниз, я положил другую руку ему на бедро и, удерживая на месте, потянул на себя, так что мой язык вошел между сжатыми складочками колечка - он всхлипнул на вдохе и толкнулся назад, надеваясь. Входя в него языком, я разминал и растягивал вход, в такт двигая ладонью по всей длине, оттягивая тонкую кожицу, обнажая воспаленную ожиданием головку и размазывая по ней шелковистую естественную смазку. Когда у меня совершенно затекла шея, а мышцы языка стало сводить легкой судорогой, я осторожно выпустил его член, поднялся и встал над ним. - Да... - Что - да? - ехидно поинтересовался я. - Трахни меня, - задушенно прошептал он. - Даже не знаю, - я зажал зубами фольгу презерватива и что есть силы рванул уголок. - Придется тебе постараться… приятель и коллега по съемкам... Сквозь хрип прерывистого дыхания, я услышал, как он фыркнул и лающе рассмеялся. - Мстительный говнюк... - Да, - согласился я с готовностью, размазывая по латексу смазку и грея остаток в ладонях. - У меня хорошая память. - Как-то даже не оригинально, - перемешивая слова с шумными захлебывающимися выдохами, проговорил он. - Угу, - я провел головкой ему между ног, он дернулся и сразу затих. - А теперь проси. - Пожалуйста. - Пожалуйста - что? - я шлепнул его по заднице. Он снова фыркнул. - Проси, - я шлепнул еще раз, сильнее, оставляя на коже яркий след. Шумно вбирая воздух, он поднялся, оперся на запястья. - Вниз. Он послушно опустился снова. Я раздвинул ему ягодицы и снова провел головкой по расщелине, уперся во вход. - Итак. Я весь внимание. - Пожалуйста, трахни меня… Пожалуйста. - Я что-то плохо… - Пожалуйста! - Слушай, мне показалось, или ты… - Блять!.. - Нехорошо ругаться, - я надавил сильнее, однако все еще удерживаясь у входа. - Разве Нана не учила тебя манерам?.. - О, господи… - Так-то лучше. Так, значит, ты меня просишь… - Я прошу! Прошу, пожалуйста… Повернув голову, он посмотрел на меня - полусмешливо-полуумоляюще. С нарочитым безразличием я пожал плечами. - Хорошо - раз ты так просишь… Но должен предупредить: на растягивание у нас времени нет, так что придется потерпеть. Он согласно кивнул и подался бедрами назад. Вопреки обещанию не щадить и не осторожничать, я входил медленно, прислушиваясь к вибрации его тела, поглаживая, давая привыкнуть - как всегда давал привыкнуть мне он. Останавливался и спрашивал, все ли в порядке - как всегда спрашивал меня он. Я ласкал его спину, водил по ней ладонями и, зажмуриваясь до боли в висках, до крутящих спазмов внизу живота, пережидал, чтобы не сорваться и не вколотиться в него сразу и до упора. Как всегда пережидал он. Прислушиваясь к его дыханию, к дрожи, к сокращению потревоженных мышц, я раздвигал и растягивал, заполнял его собой точно так же, как совсем недавно он растягивал и заполнял меня. Когда, кажется, через целую вечность - бесконечную, изматывающую, мучительно-сладкую вечность - он пошевелился, давая знак, я стал толкаться в него бережно и нежно, прижимая к себе за бедра, вынимая почти до конца и зачарованно наблюдая, как мой член медленно скрывается внутри его тела, как головка растягивает нежную кожу у входа, а затем снова скользит внутрь, как в лайковый чехол. Время от времени, словно забываясь, он пытался приподняться - я клал ладонь на острые углы лопаток, ходящие по спине, гладил их, словно большие потревоженные крылья, ласкал, осторожно перебирая блестящие перья, разравнивая гибкие бородки и выпутывая из нежного пуха застрявшие колючки. Они расслаблялись под моими пальцами - его крылья, успокаивались и переставали испуганно вздрагивать, он снова опускался вниз и, обессиленный от наслаждения, утыкался лбом в подушку. Перед самым концом, набирая ритм, теперь уже безвозвратно-резкий и оглушающий, я вдруг явственно увидел, как с каждым моим толчком в его венах вспыхивает кровь - все ярче, все сильнее, все ослепительнее, как она освещает его, наполняет невероятным сиянием, как... ... как внутри него встает солнце - золотое неапольское солнце нового дня. В его лучах он пульсировал весь, всем телом, выстукивал нитью сердцебиения, и этот стук, эта пульсация, эта нить - вся его жизнь - все это и было той самой основополагающей потребностью. Моей основополагающей потребностью. Придавая себе опору, я схватил его за мокрое, горячее плечо и стал врезаться коротко и глубоко, тараня его, приближая к оргазму, пока, наконец, он не выгнулся и не взлетел. Я только успел снова сжать в кулаке его член, как по всему его телу прокатилась крупная дрожь. Он замычал бессвязно, стиснул меня мышцами внутри, захрипел и резко откинулся назад, заливая мои пальцы спермой. Я вышел и тут же толкнул его в покрытую испариной спину. Задыхаясь, тараща слепые глаза, он упал - все еще одеревеневший, перекрученный, выжатый, как тряпка, а потом машинально перевернулся и оказался ко мне лицом. Мне хватило его протяжного стона, похожего на низкий рык раненого животного, чтобы сорваться следом: я стянул презерватив, двинул рукой и сразу же кончил - ему на живот, где блестяще дрожали капли его собственного семени. Из последних сил я смешал нашу сперму, так что она стала неразделима, и рухнул на него. В полузабытьи он закинул на меня расслабленную, тяжелую руку, я прижался к его груди и вдруг услышал, как дышит его сердце. Меня захлестнула нежность - бесконечная и синяя, как его невозможные глаза, и там и тогда я понял, что умер. И теперь буду жить вечно. *** Когда я проснулся, утро было уже в самом разгаре. Солнечные пятна, свернувшись клубками, грелись на полу, изредка сладко потягиваясь и напрягая разнеженные лапы. Сквозь приоткрытые ставни с улицы доносился негромкий городской гул - радостный, живой, суматошный гул его-нашего города. Ночь - быть может, самая длинная в моей жизни - была позади. Он лежал на животе, повернув ко мне лицо и сжимая под одеялом мою руку. Не высвобождая ее, другой я осторожно погладил его по спине, поводил по тонким хрящикам, по расслабленным мускулам, по позвонкам. Как гладкие косточки домино, один за другим они ровно ложились мне в ладонь, не вздыбливались и не ощетинивались, а прогибались податливо и послушно, ласкались к моим пальцам, тянулись к ним. Его ресницы чуть подрагивали, в уголках глаз поблескивала влага, дыхание становилось короче, более прерывистым, словно осознанным - он просыпался тоже: постепенно, медленно, как теплый рассветный воздух, как море, как солнце, как день, как этот город за окнами. Просыпался, чтобы сказать “мы”, и я уже верил в это "мы" и верил, что это “мы” теперь - я. - Ti voglio bene. Он открыл глаза, сонно улыбнулся и двинулся ближе.