Любовь во время Зимы

      Многоликий смеялся над ним. Бейлишу снился этот смех, такой реальный, что, казалось, стоит обернуться, как увидишь бога за спиной. Но когда он остановился и повернулся назад, то серая дымка в бесконечном тёмном ничто истаяла. Вот только вместо мужской фигуры, Петир увидел внутренний двор смутно знакомого замка, в котором не сразу опознал Винтерфелл. А после различил на камнях десятки изломанных птичьих тел. Пересмешники. Все они были мертвы. У одних оказались переломаны крылья, другим безжалостно свернули шеи, третьих выпотрошили, а четвёртые были отравлены. Бейлиш делал осторожные шаги, дабы не задеть никого из них, пока вдруг не увидел среди прочих птицу с человеческими серо-зелёными глазами, слепо распахнутыми в небо.              Липкий страх ещё не успел спуститься вниз по позвоночнику, когда до безумия знакомый голос равнодушно заявил:              — Ты можешь стать одним из них.              Безошибочно определив положение говорившего, Петир поднял взгляд на мужчину, волосы которого с одной стороны были рыжими, а с другой совершенно седыми. Тот спускался по главной лестнице, ведущей от хозяйских покоев.              — Мёртвой птицей? — уточнил Бейлиш, указав на мёртвых пересмешников.              — Мёртвым мужчиной, — спокойно поправил его собеседник. — Ты так высоко взлетел, а теперь готов отпустить всё на самотёк? — Подойдя ближе, он едва уловимо прищурился, глядя прямо в глаза. — Хочешь стать кем-то, кем не являешься?              Петир хмуро молчал, не зная, какой ответ понравился бы Многоликому. А когда все слова казались пустыми, лучше было вовсе не произносить их, оставив случай на откуп тишине.              Будто бы принимая эти мысли, мужчина едва уловимо кивнул. А потом неспешно двинулся по кругу, обходя Бейлиша.              — Любимчик бога смерти, — насмешливо усмехнулся он, после чего резко произнёс: — ты размяк. — Ускорив шаг, он пытался вывести Петира, но тот глядел прямо перед собой, не пытаясь следить за передвижениями своего покровителя. — Что мешало тебе взять желаемое? Почему ты остановился? — допытывался тот, осматривая так, словно впервые разглядел в нём нечто, чего не было ранее. — Захотел чувств? Вспомнил о любви?              Последнее слово явно вызывало у говорившего презрение. Бейлиш уловил это нутром, но по-прежнему не торопился отвечать. Когда бог остановился по левую руку от него, он посмотрел в холодные зелёные глаза без тени страха. И тогда Многоликий сказал то, от чего ему стало не по себе:              — Будь осторожен, мой глупый птенец, — зловещие слова, произнесённые почти нежно, запоминались куда лучше любых угроз. — Любовь – это, чаще всего, смерть.              — Любовь – это жизнь.              Глупый, наивный, не в меру откровенный ответ, которого он сам от себя не ожидал, слетел с губ сам по себе. Петир не успел осмыслить того, какие беды он навлечёт на его голову, когда странный собеседник вдруг оживился.              — О, почувствовал себя живым? — полюбопытствовал он, после чего жестом фокусника повёл в воздухе рукой, в которой вдруг оказалась железная монетка. — Помнится раньше, для тебя месть была жизнью, — легко и изящно он перебрасывал монету безликих костяшками пальцев, а потом вдруг протянул руку и поставил её на ребро посреди тыльной стороны ладони. Как она при этом не падала, оставалось загадкой. — Жизнь и смерть – всего лишь две стороны. А ты, — сделав внушительную паузу, изогнул уголки губ в намёке на улыбку, — всегда посередине, мальчик мой.              Когда Многоликий развернулся и направился прочь, всё вокруг стало исчезать, вновь превращаясь в тёмную пустоту, наполненную туманом. Петир ещё слышал затихающий звук удаляющихся шагов, когда утро нового дня обрушилось на него шумом, голосами и тусклым светом, пробравшимся небольшое окно.              Замерзающий замок на пороге неба, был шумен и люден. Отъезд в Долину по сути своей не должен был стать чем-то из ряда вон выходящим для тех, кто с наступлением каждой зимы проделывал одно и то же. Но Робин, капризничавший вот уже как третий день, умудрился всех поставить на уши. В такие моменты Петир жалел, что не выбросил и его в Лунную Дверь. Вот только последний выживший Аррен пока что был ему нужен.              Обычно мальчишку быстро успокаивала Санса. Каким-то чудом ей удавалось найти нужные слова, посулить ему что-то, и несносный маленький Лорд затихал. Но после того как прошлой ночью Петир вышел из её покоев, никто не видел Старк.              Ступая по череде коридоров, ведущих к покоям Робина, Бейлиш вспоминал, насколько тяжело было оторваться от неё. Почти что сродни пытке, самовольному истязанию, которое становилось всё более жестоким. Санса была его слабостью. Он прекрасно осознавал, что это могло стать для него погибелью, но отказаться от Старк был не готов. Каждый раз, когда мысли возвращались к обдумыванию её дальнейшей участи, он говорил себе, что она является Ключом от Севера, что с ней у него куда больше возможностей. И каждый раз, оставаясь с ней наедине, готов был послать всё в пекло.              Робин отказывался уезжать из Гнезда. Он заявил об этом Бейлишу, едва тот переступил порог его комнаты. Он требовал позвать Сансу, дабы она читала ему сказки, и не собирался вставать с постели. Тогда, подойдя ближе к несносному Лорду, Петир спокойно поинтересовался, как бы он хотел, чтобы Старк относилась к нему: как к капризному ребёнку или же, как к самостоятельному юноше? Ответ был очевиден.              В итоге, через несколько часов, полностью собранный в дорогу, Робин вместе с Петиром спускался по боковой лестнице Великого Чертога. Осмысливший своё поведение, он неловко, в своеобразной манере, извинился перед Бейлишем, к которому успел безмерно привязаться:              — Я никогда не покидал замок, дядя Петир. Мне страшно.              — Напрасно, — снисходительно отозвался Пересмешник, поигрывая тонкими кожаными перчатками, которые держал в правой руке.              — Матушка говорила, — сбивчиво начал Робин, — что Лорд Долины не покидает Гнездо, ведь снаружи очень опасно.              В тонком голосе слышался неподдельный страх, изводивший его. С самого рождения он был ограждён ото всех. Лиза растила сына под своим крылом, не давая ничего разглядеть в мире за его пределами. По большей части это было на руку Бейлишу, ведь ему доставалась роль надёжного опекуна, который не только откроет ему весь мир, но и защитит от любой угрозы. Петир казался Аррену почти что всемогущим и очень мудрым, пожелай кто-либо переубедить мальчишку, он и слушать бы не стал. Пересмешник находил такое положение дел забавным и очень выгодным.              — Её не уберегли даже эти стены, — с деланным сожалением в голосе заметил Бейлиш. А после, вспомнив о череде смертей в столице, добавил: — люди умирают за обеденным столом, в своих кроватях, они умирают сидя на ночном горшке. — Позабавленный тем, как окончил свою жизнь Тайвин Ланнистер, которого опасались и уважали многие разумные представители разных Домов Семи Королевств, Петир развернулся к мальчишке, кривя уголок губ в усмешке. — Все умирают рано или поздно, — заключил он, почти скучающим тоном. — Вам не стоит беспокоиться о смерти. Думайте о вашей жизни, — приблизившись к Аррену, остановившемуся на последней ступени, взял его за узкие костлявые плечи и чуть сжал их, делясь уверенностью. Глядя в глаза взволнованного соколёнка, он наставлял его так, как наставлял бы своего настоящего сына. Пусть даже наставления эти вскоре и выветрятся из головы ребёнка. — Будьте сами себе хозяином. До самой смерти. Вот что значит быть Лордом Долины.              Как только чуткий слух уловил размеренный стук каблуков по каменным плитам замка, Бейлиш перевёл взгляд Робину за плечо. Внимательно и напряжённо он посмотрел в проём переходной галереи за троном Арренов, прежде чем в нём появилась Санса. В лучах утреннего солнца она выглядела совершенно иным человеком, будто сбросила с себя опостылевшую шкуру или словно сняла лицо, которое устала носить. Потемневшие серо-зелёные глаза неотрывно следили за каждым её движением, каждым жестом. Перекрасившая волосы в чёрный и заплётшая их в высокую косу, Старк оставила в прошлом мешковатые платья, уместные для северян, и расшитые цветами пёстрые южные. Она выбрала для себя чернильно-чёрный, собственноручно сшив платье, не похожее не на одно из тех, которые приходилось видеть Петиру. Он жадно рассматривал, как тяжёлая ткань плотно облегает верхнюю часть фигуры, как в глубоком вырезе, обнажающем грудь на грани приличий, болтается серебряная цепь, на конце которой висела стилизованная спица, и как на свету переливаются зелёным и синим нашитые на ткань перья. Повзрослевшая волчица желала превратиться из Пташки в Пересмешницу. Или намеренно визуально выделяла свою связь с ним, показывая сделанный выбор. Это будоражило кровь и волновало воображение, даже если он один был способен прочесть эти намёки.              Будто бы давая ему оценить своё преображение, Санса чуть помедлила, прежде чем спуститься и присоединиться к ним. Безусловно, она понимала, какую игру затеяла. И уж точно заметила, какое произвела впечатление, ибо, поймав застывший взгляд Бейлиша, улыбнулась так, как улыбаются тем, с кем вместе хранят тайны. Последних у них накопилось не мало и, похоже, вскоре грозило стать ещё больше.              Пытаясь скрыть лёгкое волнение, она крутила в руках серебряную спицу, на что Петир едва уловимо вскинул бровь. В таком обличье свои чувства нужно было держать под контролем. Ей почти это удавалось. Почти, потому что его нечитаемый взгляд пронзал насквозь.              Зато голосом она владела прекрасно, когда чарующе пропела, вкладывая ладонь в протянутую руку Бейлиша:              — Ну что, в путь?