Incurable

Брюс пристально смотрит на противоположный берег озера и не глядя наливает себе следующую порцию. С минуту он едва ли может припомнить, что это будет. Скотч? Нет, точно, со скотчем он разделался на днях. Значит, виски. Он коротко взбалтывает содержимое стакана, слушая, как позвякивает лёд, и делает глоток. Холод и жар – оба удивительно уместны. Будто новый взгляд на тот день в миниатюре, только наоборот, почти как на перемотке: в реальности первым возник огонь. Всё это пламя, а затем… А затем весь этот лёд. В тот день, когда они хоронили Кента, было холодно, ветрено. Разумеется, Альфред не одобряет новый вечерний распорядок Брюса. Но предвкушение, знание, что оно там, ждёт его в конце дня, позволяет Брюсу адекватно функционировать всё остальное время. И если можно считать опыт хоть каким-то показателем, то оно будет необходимо не всегда. Он не восстановится по сути, но со временем он… он выползет прочь из ямы. Даже попроще, чем с Джейсоном, потому что он не утратил смысл жизни, но открыл его заново; потому что Кент был чужаком, потому что, несмотря на ужас его смерти, это просто не могло быть в той же мере способно разбить Брюсу сердце; потому что в этот раз он знает, что делает. Сломав конечность, Брюс с открытыми глазами выбрал алкоголь в качестве костыля. Шесть или восемь недель – и он благополучно отбросит его, немного потрёпанный, но функционирующий. Функционировать. Цель всегда заключается в этом. Кроме того, это по-своему успокаивает. Почти медитативно. Вот так сидеть на крыше, озеро – зеркало для темнеющего неба, иметь возможность не торопиться, чтобы посмаковать каждый отдельный глоток анестезии… самоистязания… и того, и другого… пока всё не закончится. Брюс медленно втягивает в себя воздух и снова лениво вращает стакан. Тут даже поднимается ветерок. Он ощущает его на лице, чувствует, как он ерошит волосы, касается предплечий ниже закатанных рукавов. Так мелодраматично кстати, успевает подумать он… а потом это уже не ветерок, а взрыв, и Брюс вскидывает руки, защищаясь от того, что несётся к нему с неба, и запоздало понимает, что всё ещё держит стакан. Хотя это уже не важно: он узнаёт Кларка Кента даже сквозь двойной слой стекла ручной работы. Он опускает стакан и суёт свободную руку в карман, чтобы отключить десяток только что сработавших в доме сигнализаций, и он выпил недостаточно, чтобы замедлить процесс систематизации всего спектра вероятностей. Фокус; шутка; нападение; божественная справедливость. Кларк Кент восстал из мёртвых, получил шанс отомстить… – Мне нужна твоя помощь, – выпаливает Кент. Брюс моргает и снова рассеянно крутит стакан. В этот первый прозрачный миг постижения, понимания того, что он всего лишь видит то, что видит, он проводит поверхностный учёт характерных особенностей Кента: волосы, рост, ширина плеч, глаза. Но второй взгляд цепляется за тревожные признаки. Кент выглядит измученным, измождённым… усталым. Его лицо осунувшееся, бледное; рот вялый и несчастный; плечи опущены, словно под тяжестью колоссального груза. Он не в том костюме, в котором его похоронили, но на нём нет и криптонского обмундирования… он вернулся к жизни и успел переодеться, и затем… что? Не додумался надеть костюм, прежде чем лететь сюда? Безрассудство. Или срочность. – Моя помощь, – задумчиво повторяет Брюс и делает глоток, не ощущая вкуса. И не похоже, что Кент ясно соображает, не похоже, что он представляет, как это всё выглядит для Брюса… который всего пятнадцать секунд назад считал его мёртвым. На приёме по сбору средств Кент был готов спорить, настаивать на своём; в тёмном переулке Супермен был готов разговаривать с Бэтменом, пока Брюс не врезал ему столько раз, что даже сверхчеловеческое терпение не выдержало. Но этот Кент… Этот Кент явился прямиком из сна, шагнув на тёмную крышу с выражением лица, которое Брюс помнит по промозглому каменному коридору. Брюс чувствует что-то вроде слабого удивления, что позади него не хлопает плащ, а в глазах не зарождается свечение. Он зажимает в кулаке переднюю часть рубашки Брюса, пуговица трещит под его пальцами… и Брюс какое-то время ожидает, что пуговицу сменит его ребро. Или, может быть, его грудина. – Ты в долгу передо мной, – вымучивает из себя Кент. – Ты мне должен, ты не можешь… – Это был не отказ, – мягко произносит Брюс. Кент пялится на него, взгляд пристальный, лицо мрачное; боже, ловит себя на мысли Брюс, что, чёрт возьми, случилось с Кентом? Брюс всё ещё помнит момент, когда понял, что он готов простить, несмотря ни на что: тот Кент с усилием оттолкнулся от земли, где Брюс готов был перерезать ему горло, и сразился с Думсдэем плечом к плечу с Брюсом. Кент позволил неприязни испариться сразу же, как получил повод это сделать, и без заметного нежелания сосредоточился на их новой общей цели… Брюса это тогда поразило, заставило задуматься, что сработаться с Суперменом может быть проще, чем он ожидал, если Супермен оказался тем, кто в состоянии отбросить эмоции в сторону, чтобы сконцентрироваться на том, что важнее. Но сейчас Кент не отпускает. Во всяком случае, его хватка ужесточается. Брюс слышит, как невезучая пуговица ломается дальше, и потом Кент сжимает его руку, и… Кент всегда был таким бережным каждый раз, когда Брюс наблюдал его взаимодействие с людьми, но Брюс не сможет вывернуться из захвата, не заполучив синяки в форме этих пальцев. Сердце Брюса беспомощно колотится о рёбра. Глаза Кента всё ещё не наливаются краснотой, так что, наверное, он в итоге и не испарит голову Брюса. Но его рот обретает другие очертания, его кривит почти презрительная ухмылка… в ней все те злоба и гнев, которые Брюс ожидал обнаружить на лице Супермена и никогда не находил… – Дерьмо, – выдыхает Кент, и неожиданно его взгляд обращается вовнутрь. Брюс внезапно оказывается свободен, виски выплёскивается на руку, и Кент закрывает лицо ладонями и спотыкается, отступая по крыше озёрного дома. – Дерьмо… – Кент, – окликает Брюс, едва вспоминая, что нужно наконец поставить стакан, прежде чем кидаться его ловить. – Не надо! – орёт Кент, сбрасывая руку, и Брюс видит на его лице нечто, что, конечно же, не может быть промельком страха. – Не… не прикасайся ко мне! Назад, назад… Вначале Брюс не может ничего понять: свет яркий, ослепительный, и… Кент взорвался? Криптонцы могут взрываться? Какого хрена… и затем он слышит пронзительное электрическое потрескивание, опускает руку, которую поднял, чтобы защитить глаза, и до него доходит. Молния. Это ползёт по коже Кента, будто плазменная сфера выворачивается наизнанку, вырывается из него, лупя по крыше пылающими беспорядочными дугами, разветвляющимися и дрожащими, весь дом ходуном ходит у Брюса под ногами. В его кармане очередями вибрирует телефон… прямо приступ сигналов тревоги, потому что нет никаких сомнений в том, что электрическая система здания и пещеры слетела с катушек… Кент кричит. Брюс бросается вперёд, и вспышка красно-белого света опаляет его, воздух разрывают низкие раскаты приближающегося грома, волоски на его руках и на затылке предостерегающе встают дыбом… но он не может просто стоять на месте, пока Кент горит прямо перед ним. Он не может. За исключением того, что именно это и происходит. Ещё одна невероятно долгая чреда секунд – и всё заканчивается; Кент на мгновение зависает над крышей, слегка дымясь. И затем он со вздохом падает, складываясь пополам, и Брюс успевает добраться до него, чтобы поймать. – Не прикасайся ко мне, – устало бормочет Кент, будто не осознавая, что опирается на руки Брюса. – Ну, – Брюс с удивлением слышит себя. – По-моему, я понял, чем вы обеспокоены, мистер Кент. Полагаю, вам лучше зайти внутрь.