Incurable

Выбор книг и правда весьма обширный: множество новёхоньких, широко разрекламированных бестселлеров, Кларк считал, что только такого и можно ожидать от Брюса Уэйна, но тут достаточно классики, публицистики, мемуаров и биографий. Даже половина полки потрёпанной научной фантастики. Кларк разглядывает её, но эти книги вызывают такое чувство, словно он оказался чуть ближе к дому. Так что он пробует научно-популярную литературу, выбирает описание путешествия в пустыню Гоби с вклейками панорамных фотоснимков, и, похоже, ему едва хватает времени на все, до того как они превращаются в сон о… о прахе. Прах, песок и тени, скрип скалы под его ногами… целенаправленно шагающими сквозь воздух, который идёт рябью от жары, от медленного и неудержимого вскипания его собственной ярости… Взрыв света, раскалённого добела, тускнеющего до красного по краям – и он просыпается, но оно всё ещё здесь: опять молния, рвущаяся на свободу из его тела и как будто желающая расколоть его на части. Но он помнит, где находится, и знает, что это всё упрощает. Ему не нужно волноваться о том, чтобы что-то испортить, о маме, о доме или о том, чтобы никого не поранить. Он может просто позволить этому выплеснуться и прокатиться сквозь него, не чувствуя необходимости это остановить. Когда всё заканчивается, он лежит, переводя дух, и потом снова засыпает, и на этот раз совершенно не помнит, что ему снилось. По-настоящему он просыпается утром – или по крайней мере утром, согласно часам на столе, вероятно, Уэйн не ставит над ним психологические эксперименты. Вероятно. Он снова берётся за книгу, но на самом деле не читает. Вместо этого он роется в памяти, готовясь обо всём рассказать Уэйну. Тогда мама не об Уэйне говорила, но её слова всё ещё в силе: Уэйн может оказаться не в состоянии разобраться, если Кларк не будет с ним об этом разговаривать. Наверное, он должен был догадаться, что Уэйн никогда не станет полагаться на такой субъективный источник. Уэйн появляется с подносом через полчаса после пробуждения Кларка, и первое, что он произносит: – Браво, мистер Кент. Уверен, вы будете рады услышать, что мы сумели получить значительный объём данных во время ночного… инцидента. Кларк на секунду зависает, моргая, и потом до него доходит: – Да, да, разумеется. Датчики в стенах? – И в полу, и в потолке, – жизнерадостно добавляет Уэйн. – И камеры. – Он делает короткую паузу, с задумчивым видом поворачивается, чтобы водрузить на стол поднос с завтраком. – Значит, криптонит влияет и на ваше зрение. Уэйн однажды уже пытался его убить. Что он сможет сделать с любой информацией, которой Кларк обеспечивает его сейчас, может ли стать хуже? – Ага, – подтверждает Кларк. – Мне кажется, я смог бы увидеть их в стенах с верхнего этажа. Особенно если они размещены поверх криптонита. Под ним… не знаю. – Хммм, – тянет Уэйн, – возможно, прибережём этот вопрос для другого раза. – Он не улыбается; но выражение его лица мирное, спокойное, интонации мягкие. В общем и целом это умело создаваемое впечатление добродушного безобидного спокойствия. Довольно-таки сильно отличается от Уэйна на благотворительном приёме, психи, разодетые как клоуны… или Бэтмена в металлическом костюме, сверлящего его взглядом ослепительно белых линз, если уж на то пошло. – Впрочем, есть кое-что, о чём бы я хотел расспросить вас прямо сейчас. Если вы не возражаете, мистер Кент. Кларк смотрит на поднос, а не на Уэйна, но никак не может убедить себя, что голоден. – Конечно, – решительно отвечает он. – Когда это началось? Кларк обрисовывает ему последовательность: то туманное первое воспоминание об осознании себя в темноте и взрывании всего вокруг, и потом поле, дом, крыша. Уэйн вдобавок подбрасывает ему парочку лёгких вопросов: как долго они продолжались и как их ощущал сам Кларк, насколько больше или меньше он уставал после, мог ли предсказать, когда они надвигаются. Довольно разумные вещи, чтобы уточнить, но… Но он тоже не понимает, думает Кларк, всё больше разочаровываясь. Кларк ошибался: в итоге он не может разглядеть лучше, чем мама. Уэйн уже на средине заверения, что его следующий вопрос будет последним, когда Кларк не выдерживает: – Разве ты не собираешься спросить о чём-нибудь ещё? Выражение лица Уэйна не меняется, но всё его тело застывает. Он прекращает лениво барабанить пальцами по спинке кресла, распределяет свой вес в стойке, что внезапно выглядит как приготовление к чему-то, а не просто переминание с ноги на ногу: – Есть ещё что-то, о чём вы хотите мне рассказать? И дело не в том, что Кларку начинает нравиться с ним разговаривать, но… тут есть нечто, делающее разговор немного легче. Всё так продуманно и объективно, Уэйн, стоящий тут, рассматривающий Кларка в комнате, полной камер и сенсоров, и не переживающий за него, бесстрастное научное любопытство вместо сдержанного маминого страдания – это… Кларк не может причинить Уэйну боль – вот в чём дело. Как бы он ни был зол, каким бы психом, бесящимся по пустякам и разочарованным, он ни был и как бы сильно он не срывался, ничто из этого не может задеть Уэйна. Уэйн уже считал его практически устранённой угрозой, какой-то пугающей чуждой штуковиной, которую нужно обезвредить. Он был готов остановить Кларка раньше – любыми средствами, и не было причин полагать, что что-то изменилось, не сейчас, когда Кларк действительно опасен и неуправляем. (Что очень важно. Если это, чем бы оно ни было, нельзя остановить, исправить, Уэйн позаботится обо всём. Уэйн не даст ему выйти отсюда, пока это не окажется и правда безопасно. И если это никогда не перестанет представлять опасность, то Уэйн сделает всё необходимое.) И он так много говорит. Он выкладывает всё. Он говорит до тех пор, пока не заканчиваются все слова, рассказывает о каждом безобразном ядовитом чувстве, которое испытал с тех пор, как вернулся. И он никогда бы не вывалил всё это перед мамой. Но Уэйн просто слушает без всякого выражения, в то время как его скрытые камеры записывают всё с полудюжины ракурсов. – Я ценю вашу готовность сотрудничать, мистер Кент, – тихо произносит он, когда Кларк наконец замолкает. Потом он кивает и уходит.