ultrasad

это стыдно настолько, что у тэхена краснеют не только уши, но и шея. покрывается легкими розовеющими пятнами и колючими мурашками. поджимаются пальцы на ногах и руках. ему кажется, что внутри у него мокрый соленый комок из нервов и внутренностей. кровь перекачивается в мозг настолько быстро, что он боится попросту не выдержать. из-за семикратного выброса адреналина подкашиваются колени и деревенеют суставы. он по привычке вжимается в стену сильнее, силится слиться с ней, только вот чонгук не пускает. он сжимает в кулаке полупрозрачное тэхеново запястье и смотрит-смотрит-смотрит. он всегда на него смотрит: с легким прищуром, с въевшейся намертво насмешкой, с ненормальным блеском в глазах. тэхен прямо сейчас ощущает себя маленькой беззащитной букашкой на чьей-то рифленой подушечке пальца. сидит себе и ждет своего конца. — что ты делаешь? его голос звучит так, будто он молчал как минимум лет сто. сухой язык прилипает к небу и отказывается ворочаться. глотку жжет как при сильнейшей простуде. и тэхен вновь боится вдохнуть. выдохнуть тоже. он просто застывает пустой бездыханной оболочкой и все ждет, когда чонгук любовно макнет его головой в его же ссанину. тэхен практически уверен, что сейчас что-то произойдет. совсем скоро. прямо- рука чонгука крепко ухватывается за худое угловатое плечо и мучительно-медленно соскальзывает вниз, вороша мягкую ткань. тэхен зажмуривается до цветных всполохов под покрасневшими веками и все ждет, что чонгук сейчас откусит ему голову или еще что, но- — что это? тэхен застывает. затылок простреливает, кожа покрывается тонкой пленкой липкого пота, что-то в брюхе делает тройной кульбит и ухает вниз, утягивая за собой тэхена. он резко распахивает глаза и пытается выровнять съехавший фокус, только чонгук крепче сжимает ладонью руку, оставляя после себя пурпурные синяки. и тэхен наконец-то злится. сильно. разгораясь и набирая обороты. так правильно. так намного легче. он его ненавидит. чонгук тэхена бесит. раздражает. до зубного скрежета, до хруста костей, до кровавых сгустков. мышцы горла предвкушающе напрягаются, и тэхен уже раскрывает рот, чтобы выплюнуть что-то вроде «не твое дело. пошел нахуй, ясно?!», как чонгук сдергивает бинты вниз и оцепенело уставляется на загнивающую отметину. минута молчания длиною в бесконечность. у чонгука в зрачках столько клокочущей живой ярости, что тэхену тупо становится страшно. он точно вспорет ему глотку, оторвет руку или прирежет. и учитывая все обстоятельства, тэхен будет этому только рад. — я спрашиваю, — начинает чонгук, и тэхен буквально чувствует, как тяжело захлопывается ржавый капкан, сжимающий легкие, — что это, блять, такое? — не твое дело, — тихо говорит тэхен и едва не захлебывается этими тремя жалкими словами под пылающим взглядом черных глаз. чонгук прожигает в нем дыру. сотни черных дыр своими черными глазами. грудину нестерпимо жжет, и тэхен сжимает губы в кривую белую полоску. пальцы поджимаются в такт. ему хочется биться и кричать. выхаркать всю ту застоявшуюся тысячекратную ненависть, что растет в нем с каждым гребаным днем. с каждым долбящим словом, вылетающим из этого поганого рта. ему хочется до хрипа в легких орать «закрой свой ебучий рот» и всадить кулаком в это самодовольное лицо, загнать нож под ребра и прокручивать его туда-сюда, туда-сюда, чтобы стереть усмешку, чтобы стереть чонгука. но тэхен только поджимает прокушенные губы и вновь, в который раз, опускает голову. жалкий. гадкий. тэхену хочется плюнуть в собственное отражение. он себя презирает. ненавидит. он хочет повыдергивать все волосы и выпрыгнуть в окно, чтобы больше никогда не оставаться с собой. он каждый раз. каждый долбаный раз выплевывает это скомканное «ненавижу» и даже не замечает, как постепенно оно превращается в просящее «ненавидь меня». — какого черта?.. низкий голос чонгука влетает в перепонки. он мажет мозолистыми подушечками по луносветной коже, надавливает на фиолетовые отметины, и его зрачки сходятся на рубцах. тэхен его… не принимает? — я, — тэхен поджимает трясущиеся губы и выдергивает костлявую руку из захвата, — не обязан, ясно?! чонгук насухо проталкивает в себя эту физически ощутимую беспокойную вибрацию в голосе и чувствует, как от нее бьет под дых. как дробит до костного мозга тошнотворное беспокойство. как выворачивает суставы извечная гадкая злость. тэхену очень, очень отчаянно хочется, чтобы все это закончилось. прямо сейчас, как можно скорее. чтобы это выдернули, выжали, выбросили из него. чтобы какой-то мудак там, наверху, наконец от души поржал над его вечными блять неудачами и разжал кулак. разрешил дышать. разрешил существовать. — ясно. и уходит, глухо стуча подошвами кроссовок по напольному покрытию. я с н о что-то невозвратно ломается в тэхене вместе с этим безразличным «ясно», и в грудине расползается липкое горячее пятно. он смотрит вслед шагам чонгука, широкой спине и острым локтям под плотной тканью черного бомбера. тэхена вышвыривает обратно в реальность с зияющей дырой. петлей на шее. трясущимися пальцами. он замирает на полувдохе, когда за чонгуком громко захлопывается дверь аудитории, и понимает, что вновь, в который раз, не может дышать. будто чонгук выкачал весь воздух. будто он — и есть воздух. тэхен скатывается на пол кучей грязного белья и обхватывает собственные угловатые плечи, пытаясь не разбросать куски своего бесполезного существования по всей вселенной. все внутри изворачивается ужом, но он себя держит. «какого черта?..» — отчаянно живое, дрожащее, застревающее тяжелым и удушающим в горле. агонизирующее сердце бьет кувалдой по голове. он себя — держит.