ultrasad

нет переходов в другие пределы, есть перемены в силе: тэхен боится обернуться. он чувствует поток горячего воздуха на собственном затылке, тяжелое сорванное дыхание, комками обжигающее загривок, и запах — вязкий, всеобъемлющий, удушающий. он намертво забивается в ноздри, бьет стотонной кувалдой по голове и лишает всякой возможности говорить. тэхен холодными ладонями сжимает полы вымазанной в налипшей грязи омерзительно-оранжевой худи и концентрирует всю свою жизненную энергию только на том, чтобы позорно не отключиться. система перенапряжена, выдерните нахуй провода. чонгук в порыве необъяснимой ярости (паники) сносит хлипкую, испрещренную всякими малоприличными каракулями дверцу и дышит загнанно. даже не замечает, как та, жалобно и громко поскрипывая распотрошенными внутренностями, свисает на одинокой петле. тэхен прибивается пропотевшей спиной в угол и способен только что-то несвязно промычать, когда младший аккуратно садится на пятках и протягивает к нему ладонь. мягко, осторожно, как будто желая приручить какое-нибудь диковинное животное. «эй, звереныш» низко и гулко, отталкиваясь спазмом от желудка, проталкиваясь вместе с застоявшимся воздухом наружу. порывает завернуться в туалетную бумагу и задушиться. тэхену бы подошло. глупая смерть для глупого мальчика. как и заказывали. но тэхен только натужно дышит сквозь плотно сцепленные острые зубы и отбивается. ну… как отбивается. забивается вглубь и силится слиться со стеной или ведром. он думает, что сейчас захлебнется собственной слюной или расплачется. у него красные щеки и покрасневшие насквозь глаза с сеткой лопнувших капилляров внутри. антикислородный коктейль из примеси древесного одеколона и теплой кожи закупоривает трахею. тэхен чувствует его приторный вкус на языке. горячая ладонь плотно удерживает его влажную шею, зажимая пальцами светлый загривок. кости ломят многочисленные судороги, а натужное теплое дыхание вибрирует в носоглотке, и тэхен молится, чтобы чонгук его отпустил. пожалуйста легкие горят от острой кислородной недостаточности. дай мне вдохнуть колкий страх стягивает горло и вибрирует где-то за гландами. соленое катится с висков прямо за шиворот. «ну чего тебе стоит, а?» тэхена скручивает оглушительной волной прокатившихся колючих мурашек вдоль позвоночника и отшвыривает в пластиковую стенку, когда ладони чонгука — сухие, горячечные, с острыми выемками костей и проступающими от запястья до локтя, голубоватыми венами — проходятся тыльной стороной вдоль брюшных мышц. трогают костяшками выступающие дуги ребер. чонгук удерживает тэхена параллельно точке опоры и прожигает в его переносице дыру. что-то тягуче дергается под пупком, ворочается чужим в желудке, сдавливает виски тупой пульсирующей болью. под перманентными тусклыми всполохами одинокой галогенной лампочки под потолком глаза чонгука кажутся совсем мазутными. глубокими. затягивающими. он тяжело смотрит на него из-под лба, а тэхен смотрит, как длинные тонкие ресницы отбрасывают причудливые серые блики на его щеки и высокие скулы. на красные, закушенные губы. господи, ну почему ты такой? упругая вена отчаянно бьется в матовую кожу чужой карамельной шеи с темной кляксой родинки. почему ты такой охуенный? тэхену кажется, что этот взгляд, забираясь под многочисленные наслоения, сдирает с него одежду. а за ней и кожу. заживо и без анестезии. без первой медицинской. беспощадно дробит на остатки его воспаленный мозг. взрывает скопление планет в его персонализированной галактике. и когда тэхен думает, что хуже уже не будет, это происходит: волна посттравматического шока от удушья губами. его трясет настолько сильно, что он едва не отключается, но реальность заботливо хлещет его по щекам вместе с влажными касаниями чужого мягкого языка до его ледяного рта. бронхи, сдуваясь, отказываются функционировать, и ладони покрываются холодной липкой испариной. тэхен беспомощно комкает в руках черную ткань чужого хрустящего бомбера, медленно задыхается и боится сомкнуть глаза. пусть он умрет. прямо сейчас. п о ж а л у й с т а. его колотит и выбрасывает нахрен из реальности. он дрожащий, наполненный до самых краев прозрачной плазмой бесконечного страха и чего-то еще — совершенно неправильного, закручивающегося пекущим жгутом в кишечнике. в пах с размаху плескает жаром, и тэхен осторожно скулит. мягко. сломлено. высоко. чонгук коротко отрывается от него, но только для того, чтобы прикусить подбородок — мокро выдыхая в самый уголок рта. он дергает влажные русые пряди, прилипающие к затылку, и зажимает губами рот. языком прижимаясь к языку. это — патологическое безумие. добровольная инквизиция. тэхен смотрит, как одной рукой чонгук упирается в стену позади его плотно прижатой к ней спины, а второй все еще удерживает в крепком захвате кулака его растрепанные волосы. как тяжело двигается его большая грудь. как венистая шея в тусклом оранжевом свете блестит потом. как он сощурено смотрит на него с пяток — вверх. это отпечатывается на сетчатке. на внутренней стороне черепа. чонгук хрипло выдыхает ему на ухо: — открой рот. и тэхен открывает. жадно прижимается к его зализанным до влажного блеска красным губам, загнанно цепляется ладонью за его шею и сходит с ума. или с рельс. или с реальности. под веками все плавится и светится цветными всполохами. яркий хоровод из ослепительных красок. под одеждой все горит, и тэхен всхлипывает: — пожалуйста… чонгук широким мазком языка прижимается к его прокушенной нижней губе и рычит надорванное «что?» огонь в его бесконечных зрачках сжигает все. «что, тэхен?» «что. ты. хочешь?» тебя. редкие лучи заходящего солнца кидаются на тэхена поверх краев тесной туалетной кабинки, смазываются в нечеткие пятна, сбивают фокусировку. чуть дальше плоских ребер этой пластиковой клетки на его голову тяжело давят грузные клубни сереющих туч. тэхен не понимает, почему веки поднимаются и опускаются так тяжело. почему тело сносит волной ощутимого озноба, а из горла вылетают только хрипы и тонкий постыдный скулеж. тэхен хочет вынырнуть из этой временной комы. очнуться от пространственного коматоза. хочет, чтобы противоположная стена перестала идти назойливой рябью. а еще чтобы губы не переставало жечь. и наверное, совсем немного, чтобы чонгук больше его не отпускал. не методично уничтожал, а держал — вот так — еще сильнее, до грязно-синюшных гематом на шее и тонких руках. это сжигает в нем все. это сжигает его самого. безумно. бесконтрольно. болезненно. мокрый поцелуй мокрыми губами. это длится всего несколько секунд, и это вообще-то ничего особенного. но тебя разрывает. на куски. на комки. на кровавые ошметки. тэхен прижимается носом к твердой, пышущей теплом груди чонгука. и это так омерзительно-правильно, что хочется реветь. легкие урчат от вновь стремительно поступающего кислорода. какжеятебяненавижу икакжеблятьлю... это просто ничего. это просто бывает. нагретая тэхеновым лбом мягкая ткань белоснежной футболки собирается в небольшие складки под его пальцами. чонгук сбито дышит ему в затылок и боязно обнимает поперек угловатых плеч. тэхен сухо всхлипывает в последний раз и трется виском, сбивая и без того запутанную челку в клоки, которые щекочут чонгуку острие ключицы, но он его держит. в груди пенится теплое удовольствие, и тэхен закрывает глаза. уходящее солнце запутывается в его ресницах.