ultrasad

с первыми несмелыми шагами в сторону мужской раздевалки у тэхена синхронизировано увлажняются ладони и глаза. в мерзком коктейле из пота, застоявшегося воздуха и смеси дешевых антиперспирантов, кажется, увязла вся эта небольшая плохо освещенная комнатушка. одинокая галогенная лампочка под потолком, излучающая перманентное желтоватое свечение, раздражает покрасневшие глаза. возле высоких железных шкафчиков обнаруживаются несколько наспех сброшенных рюкзаков и гора разбросанных кроссовок, издающих тот самый зловонный аромат. тэхен сморщивает нос и вдыхает через раз, пытаясь как можно скорее сменить одежду на спортивную униформу, состоящую из мягких треников и огромной флисовой толстовки ярко-оранжевого цвета. чимин должен объявиться с минуты на минуту, и тэхен хочет успеть до его прихода. он откладывает округлые очки на верхнюю полку и быстро просовывает голову через растянутый ворот, раздраженно отфыркиваясь от светлых отросших прядей, настойчиво забивающих нос и рот. исходя на седьмой пот из-за неудачной комбинации теплого шмотья и высокой температуры зала, тэхен лениво шоркает кроссовками в сторону ближайшей лавочки и совсем не замечает волны горячего воздуха, материализующейся прямо за его спиной. и зря. — пошли, — бесцветно говорит что-то голосом чонгука и больно хватает за предплечье. тэхен едва не прокусывает от испуга язык и старается молчать, старается даже не закатить от раздражения глаза, только вот пальцы тянут на себя снова, и, складывая руки на груди, ему все же приходится развернуться. чонгук перед ним дышит тяжело и сбито. на лбу у него блестящая испарина, а волосы убраны под спортивную повязку. тэхен давится собственной желчью, которую собирался выплюнуть ему в лицо, и невероятно очевидно проебывается, когда пытается не смотреть на его голые руки со вздувшимися голубыми венами. видимо, вновь играют в баскетбол. — у меня освобождение, — выплевывает он и быстро семенит к одинокой лавочке за границами поля. — а у меня хуеложение, — зло сцеживает чонгук и вновь сжимает пальцами кожу. — я сказал пошли. от его больной самоуверенности даже воздух искрит и светится. — какого хуя, я не хочу! чонгук сплевывает, кажется, горящий воздух и останавливается так резко, что тэхен со всей дури влетает носом прямо в острие лопатки, а затем с больным наслаждением смотрит, как под гладкой кожей двигаются тугие мышцы. — можно подумать, я, блять, хочу. он склоняет голову вправо и смотрит так, будто еще слово — и на полу окажется не только задница, но и кишки тэхена. рот захлопывается сам по себе, а искусанные губы вновь поджимаются. — я не умею… — робко говорит тэхен, все еще вжимаясь лбом в чужую крепкую спину. — я знаю, — медленно выдыхает чонгук, и не отталкивает, — но у нас не хватает одного человека. чересчур правильно и тошнотворно комфортно. тэхен давит в себе и зародыше желание вылизать мощную шею со вздувшимися венами и остаться так навеки. душит осознание, что в этих руках может быть хорошо. его переламывает от этой исковерканной физической близости, дробит кости и рвет сознание. прямо как тогда, в прихожей. когда чонгук практически касался влажными губами его шеи. он тянется пальцами к острой косточке на чужом запястье, подушечками цепляясь за переплетения суставов и сетку вен. уши полосует горячим выдохом, и тэхен застывает, холодея, когда слышит твердое: — я подойду? чимин откидывает волосы со лба одним отточенным движением и тянет уголок рта в усмешке. задние ряды, заполненные стайками девчонок, попеременно заходятся в визгливых криках, и тэхену отчего-то хочется убраться. вот прямо сейчас. как можно скорее. его оглушает взрывной волной и отбрасывает за сотни световых лет. прутья грудной клетки едва не проламывает от гулкого стука аритмии. он обкусывает кожицу с нижней губы и кривит рот, как только вновь оказывается на достаточном расстоянии, чтобы не вызывать подозрений. чтобы позорно не рухнуть на подкашивающихся коленях. — подойдешь, — коротко говорит чонгук и отворачивается совсем, делая вид, что тэхена никогда и не существовало. он отталкивается от ледяных пальцев тэхена и крошит его легкие на отрезки, когда небрежно кивает чимину в знак признания. за их спинами гудят трибуны, а у тэхена натужно гудит фиброзно-мышечный где-то под ребрами. он глотает пыль из-под подошв их кроссовок и наблюдает за тем, как ловко чонгук разыгрывает мяч. как ведет его к кольцу, как обходит защиту юнги, как блестят его мазутные глаза. чонгук выглядит… счастливым воздух, резонируя в легких, мешает сделать вдох. тэхен чувствует острую резь в запястье и то, как желудок сворачивается в тугой ком. как предвкушающе пульсируют мышцы горла и как рот заполняет кислая слюна. он забивается на трибуны, ковыряет ногтем подсохшую сукровицу на ладони и тупит взгляд в пол, а когда поднимает обратно, то в уши со всей дури влетает разрывающий перепонки ублюдский свисток тренера. он непонятно зачем смотрит на красное лицо и огромные, явно от не особо квалифицированного хирурга, губищи этой бабы, сегодняшней, которая подкатывает к чонгуку прямо после баскетбола. как раз когда он обмахивается подолом собственной, до зубного скрежета белоснежной, футболки и выглядит как чертов аполлон, с жиденькой стайкой подружек за спиной и таким же жиденьким хвостиком на затылке. — чонгук-оппа, — говорит она, и нервно теребит подол своей короткой юбки, тем самым задирая его еще больше. тэхен думает, куда уж больше, если всему миру и так уже прекрасно видно твои жирные целлюлитные ляжки. даже инопланетяне с альфа-центавры, и те могли бы их заметить. лучше бы ты задницу качала, а не губы, дура. чонгук хлещет воду прямо с горла, зажимая побелевшими пальцами бока пластиковой бутылки так, что она течет мокрыми блестящими ручейками по шее и за ворот. тэхен от этого подпрыгивает на трибунах и вцепляется в собственные ноги с такой силой, что ткань тренировочных брюк едва не рвется под его ногтями. «с-с-сукаааа», думает он, дырявя задними молярами внутреннюю сторону щеки. «ебать конем тебя и твои бицепсы». — смотри, — кивает подбородком выдохшийся после игры чимин. он спешно пьет из теплой бутылки тэхена и надорвано ржет. — попытка номер пять. тэхен смотрит. широко и въедливо. до рези в глазах. он, по правде говоря, уже расчленил и обглодал все кости этой девки и ее подруг. ну так, чисто на всякий. — она поменяла фамилию в ка-токе на «чон», — говорит. тэхен не понимает зачем все это слушает. ему вообще похуй кто там на что поменял, и на чонгука ему тоже похуй. плевать с высокой колокольни. только ладони отчего-то чешутся выдрать нахрен все патлы этой швабры. какого она вообще так трется возле него? — дай мне пройти, а, — отмахивается от нее чонгук, и так же небрежно отгоняет от прохода кучку ее не менее стремных подружек, которые давятся мечтательными вдохами и писком. тэхен смотрит на весь этот блядский цирк с гадкой злостью, закручивающейся где-то под солнечным сплетением, и тянет вбок уголок рта. чимину, умирающему немного левее, этого, конечно же, не видно. — но, оппа, подожди, — визжит она на весь огромный, заполненный несколькими группами из их необъятного потока, зал и несется за чонгуком следом на высоких, «стриптизерских», как окрестил их чимин, каблуках. тэхен искренне любит чимина за то, что он хоть и мелкий, но такой же злой, как падла. и в девяноста пяти случаях солидарен с его не самым объективным мнением. — ну чего тебе? она запинается о собственную ногу, и чонгук скорее на автомате, чем из благородного порыва спасает ее от разбитого носа и колен. зря, решает тэхен. кровавый был бы ей к лицу. — свидание, — твердо и бесстрашно выдает она. чонгук смотрит на нее таким цементирующим взглядом, что тэхен гулко сглатывает. о-оо, он прекрасно знает какого сейчас ей. внутренности сводит морозом от воспроизводимых тэхеном красочных воспоминаний бесконечных издевок чонгука под аккомпанемент вот такого вот взгляда. а затем, видимо, окончательно и бесповоротно потеряв весь здравый смысл с гордостью в придачу,(ха-ха, очень смешно, тэхен) она вцепляется своей наманикюренной рукой чонгуку в плечо и прижимаемся своими варениками, оставляя на его щеке липкий отпечаток розоватого блеска. тэхен чувствует, как смачно и от души ему только что проломили ребра, намотали на кулак легкие и вдарили еще дважды, на всякий случай. иначе почему он не может дышать? он таращится на них настолько оголтело, что чимин перестает скручиваться в приступе громкого смеха и, хватаясь за живот, поворачивает голову. он смотрит на застывших, будто в манекен челлендж, людей вокруг и понимает, что они тоже таращатся. да блин, все смотрят. и чонгук смотрит. прямо на него, разъедая серое вещество в черепушке тэхена. — …ты не во вкусе. тэхен до режущей боли напрягает все доступные слуховые каналы и пытается вычленить из умопомрачительной смеси скрипящей обуви, раздражающего смеха и звука соприкосновения мяча об напольное покрытие хотя бы кусок их диалога. он не знает, зачем, но прямо сейчас это кажется жизненно важным. чонгук вообще ни на кого не смотрит. он все еще сжигает взглядом тэхена. — что? — ты не то что не в моем, а вообще не во вкусе, — терпеливо повторяет он и выходит из зала, оставляя растерянную девку хлопать ресницами и губами. тэхен шизофренически улыбается и подрывается с лавочки следом. правильно, нахер девку. а затем желудок взрывается хиросимой, и он несется в туалет, едва не повторяя горькую судьбу той бабы и не распластывая колени о скользкую плитку. тэхен сжимает грязный ободок унитаза влажными ледяными пальцами, выхаркивая остатки горькой желчи в воронку смыва. он прибивается к тонкой пластиковой перегородке и стирает пальцами холодную испарину со лба, жмуря мокрые глаза. под задницей — пол с налипшей грязью, а под одежной ебаное горящее клеймо, от которого не избавиться. его не вытравить и не выблевать. и оно рвет его на части, пока его реально рвет. тэхен щупает заветренные от постоянных слез щеки, зажимает ладонями уши и дышит через рот. гулко глубоко до рези в грудине. он очень, очень отчаянно хочет, чтобы все наконец стало хорошо, но хорошо его сказка уже никогда не закончится. на его руке — блядское имя. и самое поганое, что отныне он больше ни для кого.