Galway Boy

Поведение Макэвоя мистическим — как первое время думал Майкл — образом улучшилось. Он начал ходить на занятия, приносил все работы и не ездил вечерами пить в Голуэй. Поверить в такие перемены было сложно. Сначала то, что Макэвой не сдал его полиции, теперь это. Но помимо домашних заданий Макэвой приносил кое-что еще. — Посмотрите сюда, — мистер Скотт, математик-бородач, вытащил лист из кипы бумаг. — Что это такое? Преподаватель искусства мистер Рэнди пролистал предложенную стопку. — Талантливо, очень талантливо. Какая линия. — Вы думаете? — Еще бы. Кто это рисовал? — Догадайтесь. Макэвой, конечно. Что вы думаете о гигантском половом органе на полях? — Мне кажется, необходимо обладать острым умом, чтобы придумать такую задачу с векторами на половом члене. — Неплохо-неплохо, — директор почесал усы. — Ваше мнение, Фассбендер? Майкл отставил недопитый кофе и взглянул на бумагу. — Убожество. Шутки третьеклассника. — Ну-ну, святой отец, не будьте так строги. Третьеклассник не сделал бы такой аккуратный чертеж. — Что еще? — На истории после анализа документа написал стих о Демосфене-мастере минета. Майкл прикрыл глаза рукой. — Но анализ-то он сделал? — О да, прекрасный анализ. — Ну тогда и черт с ним, простите, святой отец, — директор криво улыбнулся и послал Майклу покаянный поклон. — Мы же не можем, в конце концов, винить мальчика за поэзию. Почему, кстати, мастер минета? — Потому что Демосфен учился риторике, набирая полный рот камней. — Тогда не стоит злиться, ведь ученик явно усвоил материал. Не так ли? Скотт — единственный адекватный человек в преподавательском составе — бросил из-под кустистых бровей обеспокоенный взгляд. Майкл пожал плечами. Он не был главным в этом массовом помешательстве. — Святой отец, у меня еще один вопрос к вам. — Да? — Майкл уже собирался извиниться и покинуть совещание, но снова обратил внимание на директора. — Я слушаю. — До меня доходят жалобы, что вы спрашивайте с учеников неоправданно много. И что ваши наказания часто выходят за рамки. Майкл застыл на стуле. Его тело онемело, стало холодно пальцам ног. Он еще не боялся, но чувствовал, как волнами удушья накатывает паника. — Кто вам это сказал? Макэвой? — Да что вы прицепились к этому Макэвою. Вижу, он ваша больная мозоль? — Тогда кто? — Я не имею права разглашать имена. — И что же не нравится вашим таинственным жалобщикам? — Большие домашние задания. Неоправданное занижение отметок. Тяжелая, цитирую, гнетущая атмосфера урока. Майкл почувствовал, как от гнева у него краснеет лицо. Паники как ни бывало, липкого холодного пота тоже. Директор, конечно, обо всем узнал, но не имеет смелости сказать прямо. — Большая часть учеников не делает ничего. Они опаздывают, не могут запомнить даже страницу текста, не могут вычленить главного, анализировать. Они не знают ни немецкого, ни латыни, ни греческого, хотя вполне успели бы их выучить за прошлые одиннадцать лет в школе. Я спрашиваю минимум, и если они не в состоянии его усвоить, они не получат аттестата. Директор с легким презрительным удивлением осмотрел Майкла, и этот оценивающий взгляд напомнил ему взгляды состоятельных родителей учеников. — Вы не сможете лишить наших мальчиков аттестата. Слышите, что я вам говорю: не сможете. Разумеется, Майкл слышал. Слышал обещание увольнения. Но после того, как за одну ночь он успел попрощаться с должностью и свободой, намеки жалкого, лебезящего перед богатеями человека его не сильно волновали. — Может, я и не смогу, господин директор, но готов поклясться, что попробую. Рэнди, без конца хлебающий чай на соседнем стуле, посмотрел на него, как на безумца. — Простите, коллега, но они всего лишь дети. Майкл поперхнулся бы, если бы к тому времени не допил кофе. — Дети? Половина из них совершеннолетние и регулярно пьют, почти все курят. Многие водят машину. Многие снимают проституток, и родители дают им на это деньги. — Что-то вы слишком много знаете, святой отец. — Я просто запрещаю себе закрывать глаза. — В таком случае думаю, что вам недолго придется себя насиловать — в конце года вы вполне можете оказаться в какой-нибудь деревне, где вашим окружением будут коровы и овцы, и вам придется закрывать глаза разве что при виде помета. После этих директорских слов стало поразительно тихо, и только святой отец Джозеф Галлагер звучно, заразительно смеялся. Майкл закрыл свои папки и собрал их в стопку. — Думаю, мне пора. — Идите, идите. Учите детей любить Господа, пока можете.