Galway Boy

Фассбендер снова вещал о герменевтике и анализе, а Джеймс лениво скреб ручкой в тетради, создавая почти нечитабельный, состоящий из одних сокращений конспект. Дрисколл неподалеку от него довольно улыбался. Джеймс привлек его внимание щелчком пальцев и шепнул: «Что, понос больше не беспокоит?» Дрисколл показал ему средний палец. После урока Джеймс занес свое имя в список алтарников следующей недели. Многие с удовольствием прислуживали в алтаре, пользуясь единственной возможностью поправить оценку без дополнительных эссе и зубрежки. У Фрэнки в основном выезжали за счет работы в церкви, поэтому сложно было найти пустое окно среди его стремящихся к благодати Божьей учеников. В назначенный день Джеймс встал на час раньше мирно посапывающих Дрисколла и Макгоуэна. За окном было по-ночному темно, только одиноко светила пара фонарей и с перебоями моргал подсвеченный номер соседнего корпуса. Старые переплеты пропускали внутрь зиму — Джеймс умывался, стуча зубами. Но он вспоминал, что увидит на службе Фассбендера и поможет ему облачиться, и это каким-то образом делало температуру в душевой выше. Он уложил волосы, нашел в шкафу мятую, но еще чистую форменную рубашку. Странное ощущение: ему казалось, что он готовится не к службе, а к свиданию, и представив себе, что сказал бы по этому поводу святой отец, Джеймс поморщился и вполголоса начал читать «Credo». За подготовкой в церкви время летело быстро. С каждым хлопком дверей с улицы врывался поток холодного воздуха — огоньки свечей перед скульптурой святого Брендана дрожали. Медленно, тяжело поднялся вверх затянутый неустойчивыми тенорами грегорианский хорал. Люди прибывали. Учителя в черном, учителя в светском, рабочие. Первые ряды заняли, но церковь все равно заполнилась лишь наполовину. Учеников почти не было — казалось, что исповедоваться в этот день будут одни прихожане из Голуэя. Ход мессы ускользал от Джеймса. Он задумчиво расправил казулу у Фассбендера на спине, забрал у него часы и по-идиотски спрятал их в шкафу с облачением алтарников. Помог закрепить манипул и так глубоко всадил в ткань булавку, что Фассбендер на секунду прервал молитву. Во время выноса чаши настолько увлекся «Kyrie Eleison», что пропустил свое собственное вступление. И все равно между ними происходило нечто большее, чем равнодушное сотрудничество уставшего священника и министранта. Когда их взгляды пересекались, то задерживались друг на друге чуть дольше обычного, когда они молились бок о бок, молчаливое взаимопонимание окутывало их, точно риза. Стоя у алтаря, Джеймс увидел своих друзей — уткнувшегося носом в воротник Джона Брогана и сияющего, как новенький цент, аккуратного Глена. Они сидели в третьем ряду — Глен подмигнул ему и взмахнул молитвословом в качестве приветствия. Броган сделал вид, что храпит. Других одноклассников Джеймс не заметил. Ему показалось, что в последнем ряду сидит нахохлившаяся тень — Ларри Дрисколл, но это мог быть и не он. Ларри никогда не упустил бы часа сна ради мессы. Преподобный Джозеф заявился перед «Corpus Christi» и, выпятив грудь, словно проглотил линейку, промаршировал через центральный неф. За его спиной Броган несколькими выразительными движениями руки и языка изобразил отсос. Джеймс подавил смех. Джозеф Галлагер давно стал в Св. Брендане притчей во языцех. Его греховодничество было прекрасной пищей для юных, кипящих литературными идеями умов. Послушать школьные истории, Галлагер потрахивал мальчиков со времен первого пришествия — был одним из двенадцати апостолов, следовал за Иисусом Христом и в тени его священного сияния набрасывался на всякий движущийся объект. Когда преподобный шел по коридору, подростки со смехом разбегались и советовали младшим не носить слишком короткие шорты — а то еще ненароком в них окажется чужой член. Старшие не особо предавались этим дурацким забавам, разумно полагая, что вряд ли пятидесятилетний Галлагер все еще остался секс-гигантом, даже если когда-то им был. Тем более честь детей от поругания защищал Макгоуэн — их связь со святым отцом тянулась уже три года, и хотя каждый об этом знал, круговая порука защищала их от огласки. Шутки и расспросы сошли на нет после первого года — Галлагер демонстрировал удивительное постоянство, и ребята заткнулись. Джеймс не отказался бы от чего-то подобного с Фассбендером. Ночные встречи, загородные поездки на выходных, остановки в задрипанных пригородных отелях в течение недели. Выключенный свет, тяжелое дыхание и приглушенная возня под одеялом. Душные сумерки, бездумные рассветы и — возможно — однодневная щетина святого отца по утрам. А пока что Фассбендер брился так яростно, как будто в любой момент мог наступить судный день. Тем вечером от него пахло лосьоном для бритья — небось, и ночью во снах он служит мессы. Джеймсу хотелось бы это исправить. Сделать так, чтобы по вечерам у Фассбендера и в мыслях не было церкви или служб. Чтобы ночи его были заняты другим, чтобы утром он клевал носом над священной чашей. Фассбендер не показался Джеймсу особенно набожным — он явно не будет страдать от парочки лишних смертельных грехов. Месса закончилась; Фассбендер остался в ризнице для вознесения молитв. Джеймс убирал алтарь. Преподобный Джозеф, подобравшись всем своим немолодым, но пока бодрым телом, удалился, как и пришел — Броган снова повторил ритуал с жестами. Глен Мэки ткнул его в бок, встал и начал собирать лежащие на скамейках молитвословы. Глен был красивым, благоразумным мальчиком — самой большой умницей в старших классах. Повторяющиеся дважды шутки утомляли его, рискованные проделки друзей заставляли закономерно опасаться наказания. Но почему-то его никогда не дразнили, как Дрисколла или Макгоуэна. Часто Джеймс вообще удивлялся, как Глен связался с их компанией, как сумел вписаться так, будто сам ее и основал. Возможно потому, что он никогда не сдавал своих. А может, потому что он не только учился на отлично, но и умел делать все, за что брался, и ругался, если хотел, первоклассно. — Что у вас с Фассбендером, Джеймс? — Глен подошел и негромко спросил, не привлекая чужого внимания. — Вы так смотрели друг на друга, и не скажешь, что у вас на уроках война Алой и Белой розы. С Гленом Джеймс мог быть честным. — Это так заметно? — Только если ты не такой идиот, как Дрисколл. Тот своей руки не заметит. — Дрисколл оставил свою наблюдательность в унитазе. — Уже давно. — А Макгоуэн? — Что Макгоуэн? — Глен отнес молитвословы на стойку у входа, Джеймс, стараясь не наступать на слишком длинное облачение, прошлепал за ним. — Он догадывается? — Макгоуэн наш парень, Джеймс. Он тебе ничего не сделает. — Думаешь, не разболтает Галлагеру в страстном порыве в исповедальне? — Делать ему больше нечего. Забей. — Ну все же? — Джеймс, что ты за трус. У вас же с Фассбендером даже ничего не было. Ты соблюдаешь целибат лучше, чем пятиклассники, а трясешься, как обесчещенная девица из глухой деревни. Не волнуйся, никто не отправит тебя в приют Магдалины. — Вот ты скотина. — Уж какой есть. Джеймс, возможно, все еще находился под влиянием божественной благодати, но в ту минуту он ощутил прилив почти братской привязанности к Глену. И по его мягкой, понимающей ухмылке Джеймс понял, что Глен чувствует по отношению к нему то же. Лишь позже, уже убрав облачение в шкаф и выйдя с пальто и сумкой на холодную зимнюю улицу, Джеймс осознал, что глубоко похороненное неприятное предчувствие касается не его самого. Джеймс боялся за Фассбендера.