Galway Boy

Положение Майкла становилось все шатче. После совещания, где он имел смелость высказать то, что думает, учителя с подачи директора объявили ему негласный бойкот. Каждый педагог искал выгоды — в деньгах или в чем другом — и не планировал терять доверие спонсоров, половина из которых была родителями учеников. Родители, понятное дело, не хотели платить за плохие аттестаты своих детей. Да и Фассбендер не желал портить отметки, но, доведенный до крайности, не видел другого выхода. Впрочем, подчеркнутое отношение свысока от коллег было хуже, чем детская безалаберность. Внезапно притихший Джеймс Макэвой был одним из немногих светлых пятен в безрадостной ирландской зиме. Если бы он снова принялся за старое, Майкл немедленно сошел бы с ума. Но Джеймс не опаздывал, регулярно участвовал в уроках и впервые направил свой незаурядный, но отвыкший от работы разум на созидание. После туповатых высказываний местных двоечников его откровения проливались на израненную душу Майкла, словно бальзам. Джеймс поймал его как-то в ризнице — в праздничном, алом одеянии — и, не касаясь руками, привстал на цыпочки и поцеловал. Майкл иногда порол его — всегда в полутьме, не раздеваясь, чтобы не соблазниться на большее. Не было Бога, не было и понятия греха, но привычки давно вошли в кровь. Майкл старался их беречь. Тем не менее, через весь блеклый, замерший февраль его сопровождали не Библия и не десять заповедей, а красный, как каппа магна, пылающий зад. Майкл никак не отреагировал на поцелуй. Он стоял, прикрыв глаза, и молился несуществующей силе, чтобы Джеймс скорее ушел. — Erit sicut cadaver, — прошептали губы напротив него. От них веяло жаром. — Покорный, точно труп. — Ты такой, Майкл? Покорен ордену, покорен всем, только не себе самому? И тогда Майкл оттолкнул его. — Иди к себе, Макэвой. Не испытывай судьбу. Джеймс испытующе посмотрел на него — волнистый чуб, коротко стриженные виски и затылок, в больших глазах отражается огонь. — Я тут тоже, вообще-то, имею право голоса. — Сейчас самое время выбрать возможность вернуться к твоим друзьям. Кружок григорианского хорала репетировал так громко, что их тихий разговор был едва слышен им самим. Назальные басы, громкие, как корабельный гудок, швыряло сводами прямо в лицо. — Не волнуйся, я сделаю правильный выбор. — Уходи. — Чего ты боишься? На мне нет ни камеры, ни диктофона. Я не собираюсь подавать на тебя в суд. Я не залечу и не потребую свадьбы. Вообще никаких требований. Я, блядь, школу закончу через четыре месяца. — Я не завожу отношений с детьми. Это принцип, — сказал Майкл. Одновременно со словами, отставая всего на долю мгновения, в голове пронеслась совершенно противоположная мысль. Он собрался вытереть о свои же принципы ноги. — Я все обдумал, святой отец. Я могу постоять за себя. — Ты не знаешь, о чем просишь. Джеймс моргнул, синяя радужка глаз, со всех сторон окруженная белком, показалась еще темнее. Наверное, он до этого никогда не видел, как быстро может рушиться любовно отстроенный жизненный уклад непогрешимого Фассбендера. — Не говори так со мной, слышишь? Я не ребенок. — Ты еще хуже. Джеймс сделал рывок вперед и снова бесцеремонно вонзился в его личное пространство. — Ты даже сам себе боишься признаться. — Джеймс, отойди. — Заставь меня. Майкл, забыв про манипул, все еще не снятый с его левой руки, ухватил Джеймса за плечо — так, как хватали в приюте Св. Иосифа — больно, безжалостно, чувствуя большим пальцем хрупкую волну ключицы. На шее Джеймса — прямо над смятым воротником рубашки — забилась жилка. — Уходи. Вон отсюда. — Майкл. Ты делаешь мне больно. Святой отец. Удары сердца в ушах притихли, как поезд, отдаляющийся от станции и с каждой минутой увозящий шум колес прочь. Не упоминание его сана остановило Майкла, но то, что он увидел на лице Джеймса брызги своей остывшей слюны. Джеймс сам трясся от злости — кожа покраснела, от напряжения выступили вены на лбу, обе ладони сжались в кулаки. Но что-то заставило его сдержаться — то же, что никак не повлияло на Майкла. «Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam tuam», — пел хор. Майкл — с агрессией, которую не ощущал долгие годы, — разоблачился, без помощи алтарника снял казулу и альбу. Макэвой — нарочито безразличный, в школьном свитере и грубых джинсах с высокой талией — стоял, прислонившись к стене, и не мигая смотрел в окно. В комнате Майкла они набросились друг на друга, стукаясь зубами, кусаясь, неумело — и не желая уметь — нарушая перемирие толчками языков. Оба чувствовали на губах вкус крови. Громко дыша, цеплялись за одежду, и каждый пытался перехватить инициативу. Джеймс не отпускал и не давал вздохнуть, но под конец отстранился — облизал нижнюю губу Майкла и впился в уже ноющую царапину. — Чтоб тебя. — Следите за языком, святой отец. Майкл толкнул его на кровать и перевернул лицом вверх — Джеймс не сопротивлялся, как в первый раз. Он притянул Майкла к себе за воротник, ласкающим движением коснулся его шеи прохладными пальцами. Тот вздрогнул и отпрянул — первобытный инстинкт закаленного выживанием человека, берегущего трахею и яремные вены. Лишь после он увидел в руке Макэвоя белое пятно — колоратку. — Нас услышат? — шепотом спросил Джеймс. — Вряд ли. Стены толстые. Джеймс снова его поцеловал — мягче и полнее, по-собственнически основательно, как будто больше не боялся, что Майкл будет сдерживать его. Майкл и не стал бы. Он подался навстречу, покоряясь опыту семнадцатилетнего мальчишки — ведь у него не было и такого. Но не было и пиетета. Этого мальчишку он не раз видел голым, его задницу — в буквальном смысле — Майкл знал лучше, чем свою. Джеймс сбросил на пол кроссовки, расстегнул тугую молнию джинсов и стянул их на бедра вместе с бельем — без стыда, без малейшего стеснения. — Подрочи мне, — попросил он. Из-под полуприкрытых век Джеймс затуманенным взглядом наблюдал, как Майкл облизывает пальцы и берет в них член. Его большая ладонь обхватила почти все, оставив только головку — второй рукой Майкл помог ему снять джинсы, чтобы Джеймс мог согнуть ноги в коленях. — Тебе нравится то, что ты видишь? — Джеймс закусил губу. Он вспотел — растрепавшаяся челка прилипла ко лбу. Вопрос звучал так, словно Джеймс не ждал ответа, а Майклу было проще не отвечать. Майкл сжал пальцы сильнее и задвигал ладонью — резко, исступленно, осязая, как податливо смещается нежная крайняя плоть. — Майкл? Но он молчал, и Джеймс перестал настаивать. Повернул голову набок — от Майкла прочь — вжался щекой в одеяло и низко, неровно выдохнул, так, что Майкла пробрала дрожь. Еще немного — и сутана перестанет скрывать, что ему не все равно. — Майкл, пожалуйста. Но он не знал, что ему делать. Джеймс потянулся к его второй, неприкаянно висящей руке, взял ладонь в свою и властно направил ее вниз. Давление Майкла, казалось, тут же подскочило опасно близко к гипертоническому кризу. Джеймс глубоко вдыхал и выдыхал — медленно, но ритмично. Постепенно дыхание стало переходить в стоны — они, в свою очередь, отдавались у Майкла где-то глубоко в затылочной части черепа. Майкл провел свободной ладонью туда, куда ему позволили ее положить. Вокруг яичек и ниже, через промежность. Мягкая щетина заколола пальцы. Майклу показалось, что его щеки горят огнем. — Ты?.. — Да, — Джеймс с тихим смешком ухмыльнулся. — Удивлен? Майкл с силой зажмурился — под веками высекло искры. Ему очень непросто было удержать себя от того, чтобы наклониться и поцеловать Джеймса в насыщенно-красные губы, захватить нижнюю зубами и сосать, пока Джеймс не начнет стонать ему в рот. — Не останавливайся. Надавив на розоватую, выбритую кожу под мошонкой, Майкл погладил пальцем едва заметный шов. Джеймс тут же приподнял бедра ему навстречу. — Тебе нравится? — Да, продолжай. Майкл, — Джеймс дотронулся до его щеки. — Меня никто еще так не трогал. — А многие пробовали? — Не очень. Но достаточно. Прикосновение Майкла из нежного стало грубым, рука сомкнулась на члене, как тиски. Бедра Джеймса задрожали. — Ты ревнуешь. — Не слишком. Джеймс поморщился. — У тебя есть крем? По-сухому неприятно. — Я думал, ты подготовился. — Представь себе, нет. Идя на службу, я обычно не таскаю с собой смазку. — А у меня сложилось другое мнение. В конце концов Майкл оставил Джеймса на кровати и вышел в туалет. Побрызгал себе в лицо холодной водой; посмотрев в зеркало, с изумлением уставился на непривычно красное лицо. Пот на висках и громкий стук сердца были знакомы ему раньше только по спортзалу. В выдвижном ящике он нашел крем. Вязкая глицериновая субстанция для шелушащейся кожи — Майкл представил ее на бедрах Джеймса и у него закружилась голова. Кровь прошла через сердце и молниеносно рухнула по артериям в пах. Джеймс ждал его на том же месте. Он скинул все, кроме рубашки, на пол, но и она задралась так высоко, что обнажала грудь и два крошечных темных соска. Джеймс неторопливо дрочил — кожа, влажная от слюны, блестела в тусклом свете. Сильные мышцы бедер сокращались, когда он толкался навстречу руке. Одну за одной Майкл начал расстегивать пуговицы сутаны. Его пальцы тряслись. Воздуха для дыхания не хватало. — Иди сюда, — позвал Джеймс. Майкл, в черных брюках и рубашке, сделал несколько шагов заплетающимися ногами и упал на кровать. Сутана неаккуратно валялась на полу. За окном свистел ветер, но внутри комнату согревал потрескивающий радиатор. Джеймс показал Майклу, что нужно делать. Взяв его руки в свои, размазал по его длинным пальцам крем. Обнял ладонь Майкла своей и двигал ей, пока Майкл не уловил ритм. Тер и щекотал головку и приглушенно стонал Майклу в губы. — Вы быстро схватываете, святой отец. — Лучше молчи. Ведомый чужой рукой, Майкл обхватил мошонку и покатал яички, легко скользнул ниже и проник двумя пальцами в горячие, плотно сжатые, но послушно подающиеся мышцы. Джеймс что-то прошептал — Майкл не слышал, только ощущал прикосновения его губ к своим, его рваное обжигающее дыхание. Брови Джеймса приподнялись, сошлись у переносицы, вдохи участились, а хватка стала еще крепче. — Боже, Майкл, боже, я сейчас кончу. Майкл смотрел, как меняется его лицо. Джеймс вздрагивал, поднимался выше, зажимая свой и так текущий, бордовый, в двойном кольце рук член между их телами. Горячая влажная головка терлась о рубашку, в которой Майкл отслужил вечернюю мессу, пачкала ее потеками спермы. Задница Джеймса расслаблялась и снова сжималась, будто пытаясь задержать пальцы Майкла внутри. Животом Майкл чувствовал спазмы, с которыми его одежда все сильнее приближалась к необходимости химчистки. Джеймс кончал долго и обстоятельно, как будто бы не дрочил уже больше месяца. Но Майкл знал, что это не так. — Ты всегда такой? — Ты же видел, — Джеймс послал ему сонную улыбку. — Не всегда, но бывает. Вообще зависит от человека, с которым я это делаю. — И с кем еще ты это делаешь? — В последние месяцы только с тобой. Майкл встал, собираясь уйти. Джеймс немного протрезвел от посткоитальной дремы. — Эй, вернись. — Нет. — Возвращайся, Майкл. Не будь ребенком. Я позабочусь о тебе. — Не надо, — Майкл покачал головой. — Почему? — Я не думаю, что у меня получится. Джеймс привстал — член, до этого лежащий у него на животе, шлепнулся ему на бедро — и потянул Майкла за предплечье. — Тебе не нужно ничего делать. Я все сделаю. Давай, это не больно. Майкл покорно сел в изголовье. Он никогда не был беспомощным, но теперь чувствовал себя именно так. Джеймс расстегнул его испорченную рубашку и приласкал дорожку темных волос на его животе. — Когда ты последний раз дрочил? Майкл не ответил. Джеймс оседлал его бедра и плавно потерся пахом о его пах. Стащил свою рубашку через голову и бросил на пол, показал Майклу жестами, что тот может положить руки ему на плечи. — Так когда? Майкл отвернулся. Джеймс пораженно смотрел на его пятнами покрасневшее лицо. — Ты же знаешь, что я соблюдаю целибат. — Да, я знал, но я... я не верил. Джеймс поймал его взгляд и какое-то время Майкл видел только глубокую синь его глаз. — Так ты мне позволишь? Я имею в виду, подрочить тебе. Это не пойдет вразрез с твоими убеждениями? Майкл помотал головой. На плече Джеймса наливался свежий синяк в форме пятерни. Одно из пятен было ровно под ключицей. Майкл провел по нему большим пальцем. — Ты простишь меня? — Да, — руки Джеймса работали над его ширинкой. — Хотя не стоило бы. Но вообще у меня тогда даже встал. — Правда? — Да, — Джеймс усмехнулся и произнес полушепотом, — я собрался дать тебе выебать меня прямо там, в ризнице. От этих слов — больше от тона голоса, чем от смысла, — Майкл вздрогнул. Джеймс коснулся его смазанной ладонью. Он был очень терпеливым, но через пять минут, посмотрев вниз, все равно цыкнул языком и взялся за дело с новой силой. — Эй, — он повернул голову Майкла обратно к себе, — это бывает. Смотри на меня. Майкл смотрел. — Воздержание — дурная штука. От нее все беды. Джеймс покопался в простынях, ища крем, и завел руку за спину. Через секунду он взял наполовину стоящий член Майкла и прижал его между своих горячих ягодиц. У Майкла снова застучала кровь в висках. — Если хочешь, можешь трахнуть меня. — Не надо. Ты не готов. — Но может тебе как раз это и нравится, — Джеймс наклонился к его уху. — Брать силой. — Нет. Не сейчас. Джеймс двигался вверх и вниз — так, чтобы напряженные мышцы стимулировали член Майкла. Это помогло. Но не одна физиология — доверие опьяняло намного больше. До них донесся шум из коридора — как будто кто-то, запнувшись об угол коврового покрытия, неуклюже прошагал в сторону лестницы. Шаги быстро стихли. — Ну вот, а говорил, что стены толстые. — Они и толстые. Между комнатами. А в коридоре в это время суток никого не бывает. — Педагоги, ученики? — Не думаю. — Ладно. Джеймс наклонился, целомудренно поцеловал Майкла в уголок рта — разительный контраст с тем, что происходило ниже — и прошептал: «Давай, Майкл, давай». И Майкл кончил. В странном оцепенении он сидел и смотрел на свои большие, бесполезные руки, на белые пятна на животе, на грязную, сползшую до локтей рубашку. Где-то на задворках его восприятия он знал, что это было хорошо, но чувствовал только вину. Под распятием Джеймс вытер себя бумажной салфеткой, а потом принес другую такую же, мокрую, и стер с тела Майкла все следы. — Не жалеешь? — спросил он. — Я жалею. И не жалею. Не знаю. Джеймс скорчил гримасу. — Тебе придется определиться, ты же большой мальчик. Отвернувшись, он принялся натягивать трусы и джинсы. На его бледной заднице все еще алели расплывшиеся полосы от деревянной указки.