Galway Boy

Апрель был холодным и сырым. Джеймс постоянно чувствовал себя мокрой крысой и больше всего на свете мечтал залезть под одеяло и не вылезать оттуда до июня. Зелень покрывала каждый свободный уголок, но солнце, прячась в тучах, не грело. С Фассбендером приходилось непросто. Он вел себя как записной влюбленный священник — страдал сменами настроения и муками совести, часто молчал, смотрел строго — как будто думал, что Джеймс прочтет в этом взгляде все многогранные эмоции и решит проблемы одним взмахом руки. От любых предложений он краснел, словно школьник, но тут же с энтузиазмом соглашался и, кажется, никогда не жалел. Иногда его поведение умиляло, чаще — раздражало. Но Джеймс прощал все, пробираясь ранними утрами через парк учительского корпуса и видя, как один за другим выходят на занятия педагоги. В такие моменты единственное, что ощущал Джеймс, — страх. Ему снились кошмары, в которых Фассбендер был героем туманных религиозных сюжетов, частично оставшихся в голове с занятий теологии и частично порожденных воображением. С Майкла срывали колоратку, сталкивали с причала в Лох-Корриб, били ногами в полутемных древнеримских декорациях и плевали в лицо. Однажды Майкл встал на колени, как Артур перед мечом, и распятие, сверкнув, разрубило его надвое. В реальности Майкл был жив и здоров, но заметно нервничал. Джеймс подозревал, что причина таится в возрасте. Майкл не был педофилом и его привлекали самые зрелые, типично мужские черты Джеймса — сила крепкого, накачанного тела, ширина плечей, жесткость паховых волос, его низкий, еще не всегда объемный голос. Майкл обожал рассудительность Джеймса, его готовность поддержать любой разговор, теологическую эрудированность. Несмотря на это, Майкл тут же замыкался в себе, стоило кому-то из них случайно затронуть запретную тему, сжимал челюсть, отчего его лицо казалось осунувшимся и грубым, а губы бледнели. Временами они оба выезжали в Голуэй — естественно, порознь. Встречались в старом городе, сидели в дымных, прокуренных пабах, гуляли по узким улицам, огибая потоки туристов. Снимали номер в B&B, и только там, за закрытой на ключ дверью, из прямой, как палка, спины Фассбендера уходило напряжение. — Ты не плохой человек, — говорил Джеймс, сняв с него рубашку и основательно разминая ему шею. Фассбендер смотрел в стену. — Не преступник. Не насильник. Не совратитель. — Я выпорол тебя. Принудил. — Майкл, — Джеймс провел пальцами по рыжеватому ежику волос на его шее. — Да, ты поступил как скотина, но это в прошлом. Я простил тебя. — Но я сам себе не простил. — Бог, Отец милосердия, дарует тебе прощение и мир. Я отпускаю тебе грехи во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Джеймс поцеловал его в макушку — Майкл вздохнул. Боясь телесного контакта и вместе с тем страстно желая его, Майкл никогда не трогал Джеймса без разрешения. Но, получив его, уже не мог остановиться. — Ты забыл половину молитвы. — Черт с ней. Черт с ней, Майкл, черт-с-ней. — Да что ты такое говоришь. С первого этажа до них доносился говор хозяев, а может, это был многолюдный шум паба на цокольном этаже. Поверх всего этого включили ирландскую музыку и футбольный матч. В углу комнаты было душно и витал — к счастью, не над кроватью — запах рыбы с картошкой. Джеймс перелез к Майклу на колени и положил его руки себе на поясницу — под тонкую ткань футболки. Одежда была в кресле. Брюки и рубашка, простая спортивная куртка Майкла, пальто, джинсы и пиджак Джеймса — все личное, без герба и цветов школы. Майкл провел ладонями, задирая футболку вверх. — И сотворил Он человека по образу и подобию Своему. Знаешь, что на самом деле все было наоборот? — Я вижу, вы настоящий сын церкви, святой отец. — Но это правда. — Да? — Джеймс взял Майкла за подбородок. — Бога выдумали люди и меняли на протяжении столетий. Сотворен по образу и подобию тех, кто его создал. — И зачем государство вложило столько денег в образование такого богохульника. — Они вылепили божка из глины и вдохнули в него жизнь. — Вот так? Джеймс наклонился и, задержавшись на мгновение — так, что между ними оставалось полдюйма, — соединил их губы и вдохнул горячий углекислый газ. Рот Майкла был на вкус как пиво. Они не целовались в привычном смысле этого слова. Для дружеского поцелуя их соприкосновение было слишком глубоким, для страстного любовного — неспешным. Джеймс закрыл глаза; пальцы Майкла крепче сжались на его боках. — У меня через неделю день рождения, — прошептал Джеймс. Его дыхание участилось. — Ты хочешь его где-нибудь отметить? В пабе? Я могу взять машину на следующих выходных и отвезти тебя куда захочешь. Джеймс удивленно моргнул. — С удовольствием. Куда-нибудь на утесы? Переночуем подальше от этого тоскливого места, где все про всех знают. — В Лохрее? Там красиво. — Где угодно, лишь бы можно было спокойно валяться в постели. — Хорошо. Мне нравится. — Только надень что-нибудь посветлее в честь праздника. — Никакого черного? — Совершенно верно, сэр. *** В свой день рождения Джеймс платил за всех. Видимо, поэтому в лодку набилась целая толпа народу, включая Дрисколла, О’Коннора, Джонстоуна и О’Рейли. Броган и Глен занимали привилегированные места возле именинника, Макгоуэн, устроившись на корме между десятиклассниками, уже открыл пиво. Броган греб, сжимая сигарету уголком рта, и презрительно смотрел на покрытых юношескими прыщами представителей младших классов. Дрисколл козлиным голоском затянул молитву святого Брендана на какой-то рок-н-ролльный мотив. Толкаясь и смеясь, они кое-как влезли в автобус до центра. Некоторые шутили над О’Коннором — тот жил в Голуэе, и у него даже была машина, но родители в попытке заставить O’Коннора лучше учиться забрали ключи. Учиться О’Коннор, конечно же, не собирался, но без машины страдал. — Если бы ты почаще делал домашку, нам не пришлось бы морозить задницы в автобусе. Тут даже не подымишь, — Броган прикурил и водитель рявкнул на него из кабины. — Дерьмо. — А ты не дыми. Подожди до паба. — Теперь придется. Все из-за тебя, Дэн. О’Коннор скользнул по нему косящим взглядом и уставился на уличные фонари за окном. — Купи свою. — Мои родители американцы, идиот. — Ну и что. Продашь, когда будешь уезжать. — Заткнись. Броган с О’Коннором как по команде встали в боксерскую стойку. Со всех сторон их пихали — особенно, когда автобус встряхивало на поворотах — и рано или поздно они бы столкнулись. Чтобы дело не закончилось рукоприкладством, Джеймс протиснулся к Брогану и потрогал его за плечо. — Зачем тебе из-за него неприятности. Забей. Броган огрызнулся. Он выпил и был готов на все. Джеймс решил приглядывать за ними. С Брогана станется разбить чужую гитару о голову О’Коннора, и тогда будут проблемы. В пабе шумели и веселились. Сначала Джеймс думал отвести парней в Килдэйрс, но все-таки выбрал Финис, потому что в нем играли живую музыку. Они как раз попали на выступление. Местная группа разухабисто исполняла песни про любовь, разлуку и алкоголь. Кто-то из ребят бросился в толпу танцевать. Джеймс быстро потерял из виду О’Коннора, но Броган был рядом — монументально уселся за стол и расставил ноги, хлебнул пива и с видимым блаженством затянулся сигаретой, словно закусывал. — Если бы ты выбрал зал для некурящих, Джейми, я бы сам убил тебя в день совершеннолетия. — Я раньше сбросил бы тебя в океан. Броган усмехнулся. Джеймс по-приятельски стукнул его кулаком в плечо. Чуть поодаль Дрисколл как безумный набросился на жареную картошку. Джеймсу показалось странным, что человек с таким аппетитом постоянно жалуется на кишечное несварение. Может, у Дрисколла сегодня был хороший день. — Давайте выпьем в честь именинника! — Давайте, давайте. Принесли еще пива, подняли кружки. Пышная светлая пена лилась через край. Солист с воодушевлением наяривал на банджо и тянул глубокомысленный припев о том, что он перережет глотку врагу, а потом вернется к французской красавице в Перпиньян. Эту песню здесь знали — зал хрипловато подпевал и топал в паузах. Песни сменялись, музыка продолжала играть. Гитарист на бэк-вокале вышел вперед и заломил на соло-гитаре громкий, как артиллерийская перестрелка, пассаж. Именно поэтому Джеймс не сразу заметил — а потом и услышал — изменения. В центре танцующих образовался водоворот. Он двигался вне ритма и отведенной ему территории. Ширясь, он перемещался и сдвигал в стороны случайных людей. Джеймс встал, оттолкнул с дороги тщедушного Джонстоуна и пошел через толпу. В ней, обнявшись, стояли Броган с О’Коннором. Они сцепились намертво, точно бойцы в клинче, и перетаптывались с ноги на ногу. — Что такое? Они не обратили внимания. — Эй-эй, — сказал Джеймс. Он чувствовал себя пастухом, успокаивающим двух упрямых баранов. — Иди охладись, Джейми. У нас разговор. Джеймсу волей неволей пришлось подойти ближе, чтобы расслышать слова в реве музыки. — В чем дело? — Вот в чем. Повтори, сука, что ты сказал, — Броган боднул О’Коннора головой в лоб. О’Коннор выпучил единственный здоровый глаз. — Твоя мамка — черномазая шлюха, вот что. — Нихуя она не черномазая. У нее даже волосы светлые. — Мне наплевать. Ты сам рассказывал. Рабский сученыш. — Тебе-то что, О’Коннор? — Броган оскалился. — Моя мать хотя бы набожная женщина, ты, ублюдок. — Что ты сказал? — Твоя мать — самая настоящая шлюха. Заскочила в постель к брокеру и заделала тебя, урода. О’Коннор так впился в руки Брогана, что в тех местах, куда вонзились его ногти, выступила кровь. Вечер нужно было срочно спасать. — Не сегодня, парни, — громко и четко сказал Джеймс. — Не в мой день рождения. Решите все на острове. — Слепой сукин сын, — выплюнул Броган. О’Коннор ударил его ногой в пах. Броган взвыл и отправил О’Коннора спиной в старую танцующую леди. О’Коннор встал, напряг бицепсы и попер на Брогана, как танк. Кто-то поднял упавшую женщину. — Эй! Кто-нибудь! — Джеймс обернулся к столам. Ученики иезуитской школы св. Брендана набирались гиннессом. Глен обмахивался форменной фуражкой. — Глен, Глен! — позвал Джеймс. — Глен! Тот поднял глаза и все понял. Через секунду они с Макгоуэном уже были в толпе и безуспешно разнимали двоих, схватившихся в пьяном бою. Подбежал кто-то из младших. Он крикнул, что их сокомандника по футболу сейчас убьют — и на помощь Брогану сразу кинулась кучка одиннадцатиклассников. В толпе — нетрезвой и потому добродушной — прозвучали первые недовольства. Солист с банджо пел как ни в чем не бывало. Макгоуэну прилетел первый синяк. Глен встал на защиту О’Коннора, увидев, что какой-то молокосос постоянно метит ему в глаз. Джеймс выбежал из эпицентра драки в поисках остальных. Услышав, что своих бьют, они радостно поддержали бойню. Дружки О’Коннора из гребного клуба сбивали всех попавшихся одним разворотом плеча. Клубок тел рос — люди начали отступать и расходиться по углам. Бармен, усатый мужлан в два метра ростом, схватил Джеймса за ухо. — Я сейчас полицию вызову, понял? А ну разберись со своими дружками. — Да, сэр, — промямлил Макэвой. Его глаз начинал заплывать, из носа текло. — Мало мне проблем, что я наливаю несовершеннолетним? Вас сюда больше не пустят. — Простите, сэр. — Давай скорее. Он выпустил Джеймса обратно в машущую кулаками кучу, а сам направился за стойку. Джеймс заметил, что тот достает бейсбольную биту. Певцы на сцене не обращали внимание на стычку — они продолжали играть. Упоминание полиции не подействовало на Брогана, но оказало магический эффект на О’Коннора, чьи родители жили всего в паре миль отсюда. По его слову гребной клуб выкинул белый флаг. Ребята вышли на улицу. Им основательно досталось — у каждого красовался фингал. Кому-то выбили зуб. Джонстоун, будущий священник, уже одевающийся так, словно его рукоположили, из-под раскроенной губы поведал, что всех их накажет Бог. О’Коннор харкнул сгустком крови. Джеймс вошел внутрь и дал бармену несколько сотен. Выйдя, заметил Дрисколла, склонившегося над урной — как всегда, отдельно от других. — Картошка выходит? — без огонька спросил Джеймс. — Слишком жирная? Не хватает помидоров? Дрисколл срыгнул. Почему-то в этот момент, смотря, как белые ладони Дрисколла охватывают урну, Джеймс вспомнил о том, что возле памятника Оскару Уайлду его должен ждать Фассбендер. Они договорились встретиться в полночь и прогуляться до побережья, заселиться в комнатку, снятую заранее, отпраздновать день рождения вдвоем. Джеймс даже побрился везде, кроме головы — Фассбендеру это нравилось. Но старания пропали втуне. Правый глаз окончательно закрылся, голова кружилась, костяшки зудели болью. Чтобы не упасть, Джеймс схватился за кирпичную заплеванную стену паба. Изнутри до них донеслось дребезжание банджо — солист разнообразил репертуар и теперь пел о голландской красавице из города Лелистад. Джеймс вытер кровь о джинсы. — Ладно, Ларри, — сказал он. — У меня тут назначена встреча. Скажи ребятам, чтобы меня не ждали. Можете вернуться на лодке или делать, что хотите. Ларри отвлекся от мусорки. — То есть ты хочешь сказать, что бросаешь нас в свой день рождения? — Прости, я не подписывался на драку. Джеймс ушел. Дрисколл пристально смотрел ему вслед. *** Фассбендер стоял на перекрестке под фонарем. Он был одет в куртку, клетчатую рубашку и джинсы — ни строгих брюк и рубашек, ни колоратки, ни, боже упаси, сутаны. Однодневная щетина темнела на щеках и подбородке. Майкл казался очень уставшим и, не шевелясь, смотрел на бронзовую макушку Эдуарда Вильде. — Ты опоздал почти на час. — Прости. Я скучал. Джеймс вошел в полосу света и Майкл, наконец, увидел его опухшее, далеко не самое симпатичное лицо. — Что с тобой? — Ребята напились, двое начали драку. Подтянулись все наши. За пять минут превратили друг друга в мясо. — Кто-то пострадал? — Да не очень, — Джеймс с трудом рассмеялся. Лицо болело. — У всех заживет. О’Рейли выплюнул пару зубов, а пострадала разве что бессмертная душа Джонстоуна. Дрисколл, как обычно, блевал. Если тебе интересно. — Нет, — Майкл подставил его под фонарь и осмотрел синяки. — Мне интереснее, что с тобой. Тошнит? Видок не очень. — Не тошнит, но готов лечь и уснуть. Джеймс схватился за Майкла — впервые не для того, чтобы проявить чувства, а чтобы удержаться на ногах и не упасть. Пиво отвратительной горечью стояло в горле. Майкл не отшатнулся. Обнял Джеймса и помог удержать равновесие. — Хорошо, что есть куда податься. Не хочу возвращаться в школу. Майкл странно посмотрел на него. — Вот дерьмо, — сказал он. Джеймсу не хватило сил пошутить про грязный язык. — Тебе срочно нужно в больницу. — Да брось, Майкл, я просто пьяный. — Я бы радовался, будь ты просто пьяный. Джеймс уткнулся носом Майклу в шею. Его терпкий, густой запах успокаивал. Джеймс и правда чувствовал себя херово. — Я отвезу тебя в университетскую больницу. — Как? У тебя нет машины. — Возьму такси. — Как? — Давай выйдем на улицу отца Гриффина.