Просить

Антон плюхнулся на диван и постарался как можно равнодушнее размять шею: повел головой туда-сюда, пошевелил плечами. Завулон стоял напротив и вроде бы не понимал. — Садись, — велел Антон. — Садись туда, где я всегда обнаруживаю тебя посреди ночи, а то есть возле вот этой боковины, — он похлопал ладонью по подлокотнику слева от себя. Завулон хмыкнул и устроился как ни в чем не бывало прямо на полу, поджав ноги. Его худое плечо вжалось в мягкую обивку. Антон долго не мог оторвать взгляда от его спины, натянутой, словно струна. Дотянуться до его шеи не составило труда. И Завулон даже не вздрогнул, будто так и надо, зараза расчетливая. Самому же Антону было настолько непривычно, странно его касаться, что мелькнула мысль все бросить и сбежать. Но вовремя вспомнилось то раздражение, которое сегодня нахлынуло, стоило лишь Инквизиторам показать Антону длинный список имен. — Что дальше? — вроде бы равнодушно уточнил Завулон. — А дальше… дальше я посмотрю, что с тобой делал Дикарь. И даже не пытайся сопротивляться. Завулон замер, кажется даже дышать забыл. — Зрелище не для слабонервных, Городецкий, — зло зашипел он. — Зачем тебе? — Хочется. Завулон предпринял попытку отодвинуться и встать. Но Антон вцепился еще сильнее и применил заклинание. — Городецкий, остановись… — Да? — вскипел Антон. — Десять. Мне показали сегодня десять имен тех, кого ты сдал, выторговывая себе условия содержания получше. И я хочу знать, так ли сильно тебя истязал Дикарь, чтобы это послужило оправданием. Пятерых приговорили сами Инквизиторы. Остальных… остальных твой Дикарь отправил в сумрак, якобы не сумев доставить в отдел живыми. Сомневаюсь, что они оказывали сопротивление. Я понял бы, если бы тебе не оставили выбора, но сказали, ты сам это предложил. И ведьмы? Их-то зачем? — Какое тебе дело до Темных, бывший дозорный? — Завулон медленно расслабился, понимая, что проиграл и совсем не противник в магическом противостоянии. И хотя в последние дни браслет позволял ему понемногу подпитываться, но этого было мало. Кажется, раздражение Антона сыграло с ним злую шутку и он переборщил с силой воздействия, но пришлось сделать вид, что так и задумано. Завулон даже зашипел от боли, пальцы его задрожали. Ничего, потом отойдет, решил Антон, он ведь может приказать рабу что-нибудь нетрудное, и браслет подпитает его снова. Память Завулона была какой-то рваной, неоднородной, с глубокими провалами. На передний план выплыли эмоциональные переживания, слишком своеобразные, но чего еще ждать от древнего, которому все нормы наскучили? Размытыми образами мелькали угрозы Дикаря, которые, казалось, не воспринимались Завулоном всерьез. Память о пережитой боли тоже была смазана, и ее хватало всякой: от режущих заклинаний до переломанных костей. Антон понимал, что не стоит на этом зацикливаться, потому как Завулон привычный к таким примитивным методам воздействия. Боль же от истончающейся магии, страх от ее потери кольнула сильнее, и Завулон, сидящий рядом, с присвистом втянул воздух сквозь зубы, то ли сожалея о пережитом, то ли злясь на Антона. Следовало не медлить и сразу найти то, за что вышло бы ухватиться, а потом и подчинить. Оно где-то тут, за всей этой циничной и напускной ерундой. Прячется за досадой и обидой, за мечтами отомстить и отыграться. За мрачной жаждой хоть как-то развлечься за чужой счет и забыть, что из века в век ничто не меняется. Антону показалось, что он нашел нечто стоящее, но тут же по нервам резануло будто током, сердце кольнуло и сбился его ритм. Завулон последним рывком попытался разорвать контакт и скрыть то, чего Антон еще так и не понял. Сердце, кстати, дало сбой не у Антона, а у раба. Какое-то старое повреждение, заштопанное когда-то магией, но то ли неправильно, то ли на недостатке сил, и вот до сих пор нейтрализуемое лишь благодаря сумраку, и, значит, уже не исцеляемое без следов. Интересно, как тогда Завулон выжил, если Дикарь держал его на пределе магического истощения? Регенерация не срабатывала же. Или все крохи магии уходили лишь на это? Антон поставил мысленную галочку теперь следить за необходимым минимумом подпитки для Завулона — если раб внезапно окочурится, Антону башку оторвут. И знал ли об этом Гесер? Рыться в памяти Завулона стало легче: после неудачной попытки это прекратить он сделался вдруг апатичным. Наверняка затаил обиду и потом попытается отыграться. Но сам ведь виноват, видел же, что Антон вернулся не в настроении, но пристал с допросом. На чем он там настаивал? Чтобы хозяин сломал, подчинил? Продавить силой, выжать его как лимон не составило бы труда. Запугать? Вряд ли. Привязать на какую-то зависимость, жизненно необходимую? Может, и сработает, но пойди найди у него хоть одну слабость. Ущемленная гордость разве что. Гордость древнего, почти никогда не проигрывавшего. Антон попытался представить, какое унижение станет такому Темному совсем уж невыносимым, и тут же отбросил эту мысль: Антону самому будет противно и невыносимо. По логике вещей, да и судя по тому, что Антон вычитал в инструкции, в ауре раба должна загореться отметка, что он согласен подчиняться, причем беспрекословно и сразу же. У Завулона этого не наблюдалось. Отметка Дикаря сошла, как только тот лишился прав на этого раба, а новая не появилась. Почему? Завулон ведь старательно демонстрирует, что не против, раз уж таковы обстоятельства. Что Антону сделать? Чего от своего раба требовать? Главная проблема состояла в том, что Антон не мог воспринимать его рабом. Иметь на него права хотелось, и очень даже, распоряжаться и требовать — ну, тут, наверно, аппетит приходит с едой, научится, куда ж денется, а вот злоупотреблять и мстить за прошлое — отторгалось сразу же, причем до тошноты. А припомнить прошлые обиды было из чего: не все уже Антон помнил, лишь самые острые и щемящие, но некоторые до сих пор стояли прямо перед глазами, а также тот невыносимый, наглый, самоуверенный взгляд, который пробирал аж до печенок. За последнюю неделю Завулон лишь однажды так зыркнул, когда Антон был вынужден оставить его с Гесером наедине в его кабинете. За пару минут, пока Антон в коридоре звонил Свете и заверял ее, что скоро это все закончится, Завулона вроде не съели и кабинет шефа вроде выдержал, не развалился. Но Завулон потом говорить на эту тему отказался наотрез, будто упрекая в предательстве или еще в чем. Антон намеренно не стал вникать, слишком уж это смахивало на ребячество — Великие всегда общались между собой так, что в пору или ржать, или ужасаться. Антон предпочитал первое, все-таки Гесера он знал неплохо и предположить совсем уж зверств с его стороны не получалось. Завулон завозился на полу, и Антон осознал, как у него чудовищно затекли пальцы, сжимающие его плечо и шею. Много выудить в памяти не удавалось, у Завулона она была как бездонный колодец, да с сотней всяких ответвлений, с темными и будто бы зеркальными водами. Как он сам в ней ориентируется, представлялось с трудом. Опять промелькнули издевательства Максима, но теперь уже из разряда муторных увещеваний. Были даже попытки испытать на Завулоне какие-то темные артефакты, на один из них отчетливо считывалась паника Завулона — неподдельная и почти первобытная. Антону даже самому захотелось бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше. Антон вплел больше магии и наконец провалился на нужный пласт воспоминаний. Максим в последнее время пытал магическим истощением, причем держал на самой грани, вынуждая Завулона тратить последние капли на попытки избежать нежелательных воздействий со стороны приходящих Инквизиторов. И все это сопровождалось слабеющим сердечным ритмом — Антон и сейчас ловил его сбои, поэтому пришлось прервать воздействие и выпустить Завулона. Антон убеждал себя, что перешел черту из необходимости и чтобы разобраться том, в чем сам Завулон признаваться не спешил, но отчего-то подленько опьяняло понимание, что сейчас он властен на все, и никто не воспрепятствует, не запретит. Значит, Максим все-таки нашел надежный ключик? Старая травма не оставляла Завулону выбора — каждый день проходил в борьбе за жизнь, причем в прямом смысле. Без магической регенерации ему не выжить. И шантажировать его этим — сущий пустяк, на все согласится. Сдавал Максиму Темных, замешанных в заговоре против Инквизиции, он тоже по этой причине, подкупал бывшего хозяина, когда тот бывал совсем уж в невменяемом состоянии. Дикарь методично, день за днем, вытягивал из Завулона имена, причины его ненависти или же, наоборот, симпатий, насмешливо делился планами относительно бесперспективности перевоспитания этих Темных и словно препарировал каждого прямо на глазах Завулона, указывая тому, что именно извращено в их логике. Со стороны все выглядело как пародия на торг «ты мне — я тебе», но в более пугающей форме. И Завулон сдавал: иногда вынужденно, порою будто в задумчивости и пару раз — совсем уж разозлившись. Кого именно сдавал и что они для него значили, Антон собственной шкурой ощущал, воспринимал образы как живые. Становилось муторно. Но что не вызывало сомнения, так то, как Завулон умело провоцировал Максима, доводил его до грани и тем самым получал гарантии неминуемого уничтожения озвученных персон. Он сдавал тех, кого приговаривали не мешкая, сразу же, — то есть отомстить они ему потом уже не смогли бы. — Доволен? — хрипло спросил Завулон. — Проглотил не подавился? Антон оттолкнул его, выражая свое недовольство. Его и так мутило, а у этого еще силы остались язвить, видите ли. Антон бегло глянул на браслет на его руке — тот помигивал красноватым светом, значит, на полном пределе. — Кофе умеешь же варить? — спросил-приказал он. — Всегда Темные хвастались, что ты в этом мастер. Иди свари. Еще надо будет предупредить, что у Антона есть два отгула стараниями шефа, вряд ли раб обрадуется такой новости, но пусть огрызается, не страшно, все равно сейчас сил только на равнодушное гляденье в потолок — все остальное завтра.