Смертельно привлекательный парень

Я тупо забыл обо всем.

Кошачьей походкой Святослав спускается по лестнице, дабы не спровоцировать какого-то учителя на то, чтобы он вылетел из кабинета и наорал. Хоть его звуки могли никого и не привлечь, он все равно осторожничал. Береженого Бог бережет. В эту минуту на Никиту совсем наплыло какое-то огорчение. Снова чувство, будто бросили и вроде использовали. Хотя… Даже не использовали. Фантазия шатена рисовала какие-то картины, которые всплывали в голове и ранее, только… только теперь в них был конкретный человек. Святослав уже заранее знал, зачем туда идет. Зачем и за кем. Знал, чего хочет. И если это его человек, то это ничего не изменит. К тому же, более он не вытерпит. Легкими шагами, почти неслышными, голубоглазый приближается к рекреации третьего этажа. Стоп. Надо выдохнуть. С ума может сойти от волшебного мальчишки. Не загоняться. Нужно отдышаться, потому что дыхание может спереть от красивого парня. Слишом сногшибательного. Шаг вперед, и глазам отдается картина, слишком соблазнительная и манящая. Шатен, видимо совсем заскучав, оперевшись на окно, стоял, выпятив пятую точку. Соблазнительно. Нет. Это чертовски сексуально вдобавок. С этого момента начинается игра без правил. Ведь оба выиграют и проиграют. Без счета, но важно выбиться первым, даже зная, что это ничего не даст и ты не выиграешь. Будто прыжок к стройному телу, и рука ложится на лопатку, слегка массируя. Никита вздрагивает. Это было неожиданно. И приятно. Одно из лучших чувств, когда неожиданно происходит то, чего ты ждал. Ведь в глубине, в самой сути себя Киоссе именно этого и хочет. Только вести себя будет совсем наоборот. Резко повернулся, сделав испуганные и слегка удивленные глаза, которые никак не повлияли на Степанова, теперь у него была конкретная цель. Губы голубоглазого приземляются на бледную и детскую, такую мягкую кожу Никиты, осыпая мелкими и мокрыми поцелуями, раскрепощая самого мальчишку. Он уже был готов мычать. И готов отдаться. Если не принцип внутри, который нарушить, кажется, ничего не стоит. — Не надо, — шепчет Никита, пытаясь отстраниться. Не хочет так быстро. Хочет может, но не пойдет через себя… Или пойдет? — Тише, — впервые Свят допускает себе что-то сказать этому мальчишке, что тот как раз и не услышал. — Да почему ты не разговариваешь со мной? Ты слышишь? Я не хочу этого всего, мне противно… И тут длинная рука с немного кривоватыми пальцами тянет мальчишку в учительский туалет. В том, что сделан для мальчиков, не было защелок. Сходить с ума нужно осторожно, чтобы никто не узнал. Юное тело шатена почти не сопротивляется, ведь сам парень идет за светловолосым и улыбается. Ведь хочет же. Но для вида должен строить из себя дорогую куклу, которую совратить сложно. Хотя и этого делать не надо. Совратил один лишь взгляд голубых глаз. Еще тогда, когда они впервые увиделись. Рука закрывает защелку, и сильные руки сажают Никиту на плитку, которая выложена около раковины. Не очень удобно, но инстинкты требуют. — Ты слышишь? Я не… не хочу. Я не умею. И я не гей же… — А кто сказал, что я гей? И тут Святослав берет запястье Никиты, совмещает его со своим запястьем, по ним снова бежит ток. Такой приятный, что хотелось бы до самой смерти держать руку этого кареглазого мальчика, в глазах которого снова искорки заплясали. Ответ был очевиден. Но Никита этого не знал. И губы накрывают влажные губы Киоссе, от чего тот мычит и пытается оттолкнуть. Но это же все неправильно. И так не должно быть. — Хватит. — Это тебе хватит, просто расслабься, — прошептал на ухо блондин, опаляя своим дыханием, горячим и невозможным. Невозможным до такой степени, что у Никиты дыхание схватывало, а зрачки расширялись. Какой невероятный парень перед ним. Не успел Никита отойти от этого шепота, как он заметил, что он уже без рубашки. И что-то порхало по его нежной коже. Губы. Мягкие губы Святослава, который каждый дюйм его кожи целовал очень осторожно. Будто слизывал сливки. Как будто перед ним самая прелесть его жизни. А по сути… Так оно и было. Рубашка валялась где-то, забытая даже хозяином. Слишком много эмоций и чувств, переполнявших Никиту, что он и думать-то не мог. Лишь вздыхать и прятать под челкой свой багровый румянец, который разжегся сам по себе по его щекам, устроив пожар. Рука плыла по стройным ногам кареглазого и, дойдя до паха, замерла. Массирующие движения. От них парень выдыхает и кусает губы буквально в кровь. Не может позволить себе стонать. Свят не требовал какой-то ответной ласки от ученика 10Б класса. Нет, это не нужно. Пусть вздыхает и лишь разрешает к себе прикасаться. Ведь мальчик так сладок, чтобы на него только смотреть. Хочет завладеть. Всем им. Вкусить всего. Войти внутрь и знать, какие звуки он издает, когда что-то ударяет по точке, дарящей удовольствие в квадрате. Мальчик терялся, и нельзя описать, что на самом деле он чувствовал. Ведь это так было сильно для него. Руки окольцевали шею светловолосого, притягивая к себе. Ближе. Раз пошло такое веселье… Лишь одно смущало и пугало парня. Боль. Он не знал, какая больно будет. Но знал, как именно это будет происходить. Конечно, в малом возрасте, лет пять назад, он всем этим интересовался, когда ему впервые понравился мальчик. Он был его катализатором. Поэтому сейчас он лишь радовался, что его грубо не поставили на колени, что, в принципе, сделать могли. И тут даже сам Никита не мог бы просчитать свою реакцию. Это зависит от того, как сильно бы его расслабили. Рука двинулась дальше, сжимая эрогенную зону, которая, как оказалось, у мальчишки чувствительнее, чем ожидалось. Черт возьми, он же еще девственник. Но в этом блондин тоже видел прелесть. — Снимай штаны, — вот так пошло и почти грубо, но по-другому Святослав не умел говорить, когда заведен уже до предела. Ему сейчас интересна реакция Никиты. Тот, в свою очередь, не стал упорствовать и послушно соскочил с раковины, стягивая ткань, которая до этого была преградой. Ягодицами, хоть и в боксерах, его снова посадили на холодную плитку, заставляя затылком упереться в не менее холодную стену. Губы снова изводили. Казались невыносимыми. Кружили около шеи, а рука гладила пах, изредка нажимая, чтобы слышны были короткие выдохи и длинные мычания. Никита поднял голову, хватая парня за ворот рубашки, после чего вторая рука пошла возбуждать и без этого заведенного парня. Совсем без смущения, Киоссе расстегнул ремень одиннадцатикласника, а рука потом забралась под ткань джинс и осталась там. Без действий. Крышу у Святослава сносило медленно, но верно. Он был на той стадии, когда никакие просьбы Никиты его бы не остановили. Рука пошла ниже. К анусу. Туда, где было туго и горячо. Один палец, и Киоссе кусает губу, чтобы не реветь и не кричать. Два пальца, и слезы выступили. Стянув немного боксеры мальчишки и пододвинув его самого к себе, голубоглазый заткнул ему рот горячим поцелуем и вошел в хрупкое тело, зная, что это может быть больно. Так и случилось. Крик, который не вырывался наружу. Крик, который вылился слезами, выступающими на глазах карих. Больно. Сильно больно, но мальчишка не винил в этом одиннадцатиклассника, потому сам этого хотел очень сильно. Движения сразу резкие, чтобы попасть по простате. И это удается, от чего туалет наполнило рычанием. И будто это был не скромный Никита. Боль смешалась с плавным удовольствием, которое заполняло душу и тело. Поняв всю эту систему, мальчик сам начал толкаться навстречу, потому что приятное жжение внутри заменилось яркой и острой будто болью, которую надо было убрать. Поскорее. Спустя какое-то время, когда оба уже вымотались, толчки стали слабее, но приятнее. Оба близились к тому, чтобы наконец выкинуть белый флаг. И тогда рука Свята легла на орган Киоссе, от чего тот застонал. Плевать, что уроки идут. Плевать на все. Звенит звонок, и не важно, что его потеряли… Кроме стонов и криков ничего нельзя произнести, но крики заглушали долгие поцелуи, которые перекрывали весь кислород. Рука вверх-вниз, и Никита выкидывает что-то вязкое и белое наружу, освобождая себя от боли. Затем кончает и Свят, пытаясь не стонать. Но не получается. Он стонет прямо на ухо шатену, чтобы тот понял, что он для Свята что-то особенное. Но тот, конечно, этого не понимает. Он буквально плавится и не соображает вообще ничего. И ещё минут двадцать, уже одевшись, Свят все равно посадил Никиту на эту долбанную плитку и держал в объятиях, восстанавливая дыхание. По телам бежал ток, а внутри было спокойно.